Подобные трапезы вызывали у меня отвращение; казалось, будто меня обслуживают перед моим собственным надгробием посреди церкви. Я была во власти самых мрачных мыслей; каждый вечер я хоронила свою молодость! Ни запахи самых изысканных блюд, ни мои любимые духи из сандала («Ты пахнешь Ямайкой», — сказал мне как-то Оливер в минуту близости) не могли вытеснить дух церковных обрядов из этого огромного зала, освещенного мерцающими свечами.
Я понимала, что слуги не простят мне ни малейшей слабости, и поэтому, сидя на своем неудобном средневековом стуле, старалась держаться с царственной непринужденностью, страстно завидуя Франсуа, который на специальном коврике вкусно хрустел куриными косточками.
Однажды вечером я случайно уронила на пол маленькую ложечку. Если бы столетний ветеран наклонился, чтобы ее поднять, он бы уже никогда не распрямился. Выручил молодой лакей, склонившийся в молчаливом поклоне рядом с моим стулом. Мой взгляд пробежал по его затылку, круглому и крепкому, более привлекательному, чем жаркое, которое я меланхолично ковыряла вилкой. Поднимаясь, трепещущий слуга сильно удивился, перехватив этот взгляд совы, выслеживающей лесную мышь. Краска залила его лицо, лицо истинного англичанина, и он удалился за десертом. А я глубоко задумалась.
Была весна. Я решила заняться спортом. Я заказала себе костюм для верховой езды и носилась по зарослям вереска и лесам.
Однажды утром я, как всегда, отправилась на прогулку. Я опустила поводья и позволила своей кобыле скакать куда пожелает. И она галопом понеслась к полянке, на которой почувствовала присутствие жеребца.
Колоннада леса окружала залитое солнцем пространство, в середине которого грелся на солнце серый, покрытый лишайником дом, чем-то напоминающий дремлющего кота.
Моя рыжая красавица издала радостное ржание, приветствуя привязанного возле дома пофыркивающего жеребца. Кокетливым шагом, медленно, как на подиуме, она приблизилась к нему и остановилась, легко перебирая копытами. Получалось так, как будто мы с ней приехали сюда на какую-то интимную встречу.
Я спрашивала себя, что за мушкетер сидел в седле этого чистокровного жеребца, достойного конюшен Давентри, когда услышала негромкое насвистывание: мелодию из Шумана. Дверь открылась, и на пороге появился хозяин. Это был лесничий поместья Питер Пенгвен.
Мне он всегда казался очень симпатичным, но сейчас я будто увидела его впервые. Он был крепкого сложения, широкоплечий и сильный. Взволнованная, поначалу я не знала, что и сказать, но тут же взяла себя в руки.
На мне был костюм наездницы: плотно облегающие брюки, глубокий вырез в шелковой блузе, кожаные сапоги, своим изяществом ничуть не уступающие точеным ножкам моей кобылы. Я весело поприветствовала лесничего, шутливым жестом приподняв свою фетровую шляпу, а затем представила свою кобылу:
— Пальмина.
Питер Пенгвен подошел к своему великолепному жеребцу.
— Робинзон, — сказал он, похлопывая его по холке.
Получилось так, будто мы обменялись своими именами.
Пальмина и Робинзон дружелюбно терлись друг о друга мордами.
Тишина накатывала с каждой секундой, как аромат цветка белого табака в ночи, наполняя все вокруг волнующей силой.
Я прикинула расстояние, отделяющее домик лесничего от замка, и подумала, сможет ли эта лесная тишина хранить тайны?
На солнце набежало облако. Почему-то мне на ум пришло воспоминание о мажордоме: его взгляд, прозрачный, как капля воды на стекле, вызывающий дрожь, подобно дождинке, попавшей за воротник. А чего стоит взгляд домоправительницы, непроницаемый, как дверца сейфа?
Я решительным жестом взяла поводья в руку.
Пальмина слегка взбрыкнула, не желая разворачиваться, в то время как Робинзон и Питер, величественные и неподвижные, смотрели на нас обжигающим взглядом своих черных глаз.
С тяжелым сердцем я заставила Пальмину поскакать обратно в замок.
Отъехав от поляны на достаточное расстояние, я крепко обняла свою рыжую подругу за шею. Скрепя сердце я решила отказаться от притягивающей меня «лесной» любви.
Пикантные каникулы
Джентльмены были весьма умеренны, как и климат. Природа не пробуждала в них ничего, кроме мыслей о гольфе или крикете.
Оливер был далеко…
Он был не из тех, кто пишет любовные письма. Как и было условлено, он управлял «Счастливчиком» во время путешествия в Англию.
Он слал мне лаконичные записки, столь же страстные, как письма капитана корабля своему судовладельцу.
Достаточно с меня замка! Надоела Англия!
Я хотела передышки. Без машины, без шофера, без горничной. Мне необходим был отдых, который был бы просто «пребыванием леди Давентри на Лазурном берегу».
Я хотела побыть одна, совершенно свободно, инкогнито.
Молодому лорду Давентри было одиннадцать месяцев. Он уже потерял вид только что вылупившегося из яйца птенчика и резво перебирал ножками, когда его поддерживали под руки.
За пятнадцать дней отсутствия я, возможно, пропущу его первые шаги. Но какая мать-миллиардерша имеет право на ожидание первых шагов своего малыша? Няни стараются лишить вас этих маленьких радостей. Это как с поджаристыми куриными ножками — еще одна вещь, от которой приходится отказаться, когда судьба обязывает вас жить под пристальным наблюдением окружающих.
Я сбежала из Давентри в Лондон и занялась дорожными приготовлениями. Никаких дорогих кожаных чемоданов, так приятно пахнущих. Чемоданы только из кожзаменителя, свидетельствующие о среднем достатке их владельцев, честных людей! Хватит носить траур в шикарном обрамлении! Да здравствуют платьица из магазина готовой одежды! Я устояла перед желанием украсить себя хотя бы несколькими бриллиантами, уж очень ярок и даже агрессивен был их блеск. Довольствовалась лишь несколькими нитями жемчуга, который так легко принять за фальшивый.
Туристическое агентство Кука порекомендовало мне небольшой порт на Далматинском побережье. Там я буду ограждена от англичан и назойливых журналистов. А также смогу совершенно спокойно подцепить одного из рыбаков, которых полно на побережье. Эти последние сведения я получила уже не от агентства Кука. Одно из преимуществ, которое дает богатство, — это возможность жить бедно, не заботясь об этом. Я заранее оплатила свое пребывание в скромных отелях для того, чтобы держаться подальше от английских туристов, которые все же могли бы узнать меня, несмотря на все усилия стать как можно меньше похожей на леди Давентри. Мне пришлось терпеть отсутствие комфорта, высокомерие служащих мужского и женского пола, слишком опытных, чтобы тратить свою энергию на «какую-то там мелкую сошку». Я наслаждалась простой пищей и сохраняла верность образу, давая небольшие чаевые и с наслаждением перенося оскорбления.
Корабль, на который я села, высадил меня в небольшом порту у подножия гор, таких же голубых, как небо и море.
Пенистая волна выбросила меня на берег, и это событие оживило поселок.
Сбежавшиеся на пристань радостные жители поселка окружили меня. Благодаря одному патриарху, который в молодости работал на Суэцком канале, мой английский нашел у этого народа какой-то отклик. Добровольный гид взялся сопровождать меня.
На выручку пришел также мэр поселка, затем учитель, знающий двадцать слов по-французски, и, наконец, архимандрит греческой церкви. Окруженная этим почтенным обществом и сопровождаемая доброй половиной населения поселка, я проследовала в таверну, где меня подкрепили и утешили при помощи водки и кофе. Затем последовала оживленная дискуссия по поводу моего размещения. В конце концов меня привели в дом, где пожилая дама приняла меня как дочь, вернувшуюся к родному очагу после долгого отсутствия.
Наконец простой люд удалился, выталкиваемый знатными лицами.
Комната была оклеена обоями лазурного цвета. Меня окружала старинная массивная мебель из красного дерева.
Несмотря на это великолепие, комната была просторной и чистой, как лотос на воде. Балкон, словно ласточкино гнездо, нависал над морем, и отражение волн играло на потолке.
Поселок казался мне одной из тех таинственных и редких жемчужин, которые находят среди подводных рифов великой австралийской гряды. Лишь он мог вместить в себя этот цвет неба и моря, редкую смесь драгоценных и простых пород, искрящихся пещер и мрачных колоннад.
Старейшину звали дядюшка Иво.
Он взял меня под свое покровительство со дня моего прибытия.
Ему было лет восемьдесят, но от него веяло здоровьем. Это был крепкий седой старик с горящими черными глазами. Он плавал как рыба и мог часами охотиться на морских ежей. Я подолгу лежала на теплом песке, он часто устраивался рядом. Но мой интерес был вызван не нырянием и появлением из морской пучины восьмидесятилетнего Нептуна, а его молодым внуком. Ему было около двадцати лет. Звали его также Иво. Он представлял из себя слегка уменьшенный, но совсем свежий вариант своего предка.
