Наталия Рощина
Рыжее счастье
Проснувшись ночью, Мара лежала, не открывая глаз. Не самое приятное состояние, когда спать хочется, а сон вдруг куда-то уходит, оставляя тяжесть на веках, слабость в конечностях. Состояние, к которому Мара привыкла. Недосыпание стало нормой ее жизни. По сути, она вообще забыла, что такое нормальный сон. Жизнь складывалась так, что на потребности организма никто не обращал внимания. А сейчас появилась возможность просто полежать, пусть без сна, но незачем было вскакивать, куда-то спешить, можно прислушиваться к равномерному стуку колес и не вздрагивать от каждого шороха, ожидая возвращения матери. Дом остается все дальше. Поезд уносит Мару от опротивевших ей мест, где нет будущего, а настоящее похоже на нескончаемый сон, в котором столько слез, столько боли. Там — одни могилы: отца, бабушки, брата. Кажется, и матери недолго уже осталось. Теперь Мара не будет видеть, как мать превращается в нечто недовольное, вечно пьяное, грубое, выливающее свою злобу на всех и вся. Сколько ей отмерено такой? Никто не знает, но Мара решила, что ее присутствие ничего не может изменить, а наблюдать агонию больше нет сил.
Вагон размеренно покачивался. Мара глянула в окно. Там темно, не видно ничего: ни придорожных столбов, ни деревьев, ни домов. Только звезды, да и то не густо, как бывает, а скупые мерцающие точки, пытающиеся заглянуть в окна купе. Слишком тусклый свет идет от них, не под силу ему разогнать окружающую темень. Мара попыталась отыскать на небе Большую Медведицу. Это было единственное созвездие, которое она знала и находила без труда. Раньше она любила наблюдать за небом, за тем, как время от времени по нему летит спутник, как падают звезды. Мара усмехнулась — она ни разу не успела загадать желание. Всегда держала его в голове наготове, но все равно не успевала произнести ни вслух, ни мысленно. Главное, что желание было такое обыденное, но звезды падали невероятно быстро, не оставляя надежды. И сейчас Маре показалось, что она увидела, как по черной бесконечности промчался огненный хвост. Оставалось надеяться, что хоть кому-то повезет. Кто-то же должен успеть! Мара вглядывалась в темное, бездонное небо, сощуриваясь, словно резкость настраивала. Найти бы хоть Медведицу, но ее в окне не было. Мара недовольно отвернулась. Она снова окунулась в атмосферу душного поезда, в звуки, которые мешали ей спать. Она слышала все, что происходит вокруг: плач малыша где-то в соседнем купе, громкий смех в другом и громкий храп мужчины с нижней полки. Повернувшись на другой бок, Мара крепче сжала веки, попыталась представить длинную лестницу, ступени которой нужно сосчитать. Из книг она знала, что это один из способов уснуть. Вот первая ступень, вторая… двадцатая… тридцатая. Легко преодолевая их, Мара пыталась отключиться. Ничего не получается. Нет сна, есть только раздраженность и желание поскорее выйти из душного вагона. Может быть, представить что-то приятное, дорогое, милое сердцу? У нее, семнадцатилетней девушки, слишком мало такого. Мало, но есть. Нужно только немного подумать. Ну конечно, бабушка. О ней у Мары остались самые хорошие воспоминания. Это навсегда, на всю жизнь. Сколько бы ни было ей отмерено, она никогда не забудет негромких бабушкиных песен, горячих пирогов, задорного смеха и прибауток на все случаи жизни. У нее всегда была наготове фраза, которая все расставляла на свои места.
— Бабуля, а почему меня так странно назвали? — Мара решилась задать этот вопрос, когда мальчишки в классе совсем задразнили ее. Имя рифмовалось не с самыми лучшими словами и, слыша их в свой адрес, Мара мечтала о другом, менее экзотическом имени, которое бы не выделялось. Она и так рыжая, с веснушками — еще один повод для насмешек. А тут еще это имечко странное. — Бабуля, ну скажи, кто меня так назвал? Мара Михайловна Ленская — кошмар какой-то! Ну почему Мара?! У мамы спрашиваю, так она отмахивается и плакать начинает. Хоть ты скажи.
— Отец назвал, внучка, — после паузы ответила бабушка. Она оставила тесто и обернулась к Маре. — Мы с матерью решили, что быть тебе Марфой.
— Уж лучше бы Мартой, потому что родилась в марте.
— Может и так. Нам тоже хотелось немного пооригинальничать. Сейчас такие имена забыты, и напрасно, — улыбнулась бабушка. — В нашем небольшом поселке это наделало бы много шума. Но когда отец принес метрику, мы его чуть не растерзали. Накинулись в два голоса, а он знай улыбается и с такой любовью на тебя смотрит. Говорит, мол, из-за чего шум? Всего-то одну букву выбросил, а как здорово получилось! Фантазер был Миша.
— А я его уже плохо помню, — с грустью сказала Мара. Воспоминания о высоком, широкоплечем мужчине с небесно-голубыми глазами постепенно исчезали. Черты лица его уже совсем стерлись из памяти. Немногочисленные фото, которые были в доме, мама порвала в один из дней, когда горе взяло верх над разумом. Она так часто говорила, что он не должен был так рано уходить. Потом Катерина жалела о содеянном, но исправить ничего уже было нельзя. — Да. Почти не помню. Бабуля, а у отца ведь не было рыжих волос, как у меня? И у мамы они светлые, как пшеница. Откуда же у меня такой огонь на голове и эти веснушки?
— Никто не знает, почему рождаются рыжие детки там, где никогда их в роду не было. — Бабушка пожала плечами. — Я не знаю, внучка. Говорят, что это знак свыше. Зачем-то Богу угодно, чтобы была ты приметная, яркая.
— А мне не нравится, — грустно сказала Мара.
— Не грусти, внучка, и Миша всегда говорил, что рыжая — счастливая.
— Мама тоже так иногда говорит.
— Катерина иногда, а Миша никогда в этом не сомневался. Он целовал тебя и называл своим рыжим счастьем. — Бабушка вытерла уголком передника набежавшую слезу. — Да, хороший был у меня зять. Царствие ему небесное…
— Значит, рыжее счастье… — задумчиво произнесла Мара.
Это от бабушки Мара узнала, что отец умер от разрыва сердца прямо в кабине комбайна. Ему тогда едва исполнилось тридцать. Поля, которые он так любил, стали последней декорацией его недолгой жизни. Мара ничего не помнила: ни похорон, ни слез матери и бабушки, ни горьких лиц всех, кто знал ее отца и скорбел о его безвременной кончине. Он умер, так и не узнав, что у него должен родиться сын, которого мать назвала Михаилом в его честь. Катерина не желала слушать ничьих пожеланий, просто в первый же раз, как увидела сына, обратилась к нему: «Мишенька». Мара помнила, как бабушка покачала головой и сказала, что плохая это примета — называть детей в честь умерших, но перечить дочери не стала. Очень хотелось той, чтобы имя любимого было на слуху. Сколько тогда было Маре? Шесть лет. Да, Мише был год, когда она пошла в школу…
Тридцать пять… сорок… пятьдесят. Не получается у Мары уснуть. Много умных, интересных книг, только далеко не все советы из них срабатывают в реальной жизни. Это от нее Мара пыталась убежать. То, как она встречала новый день в той жизни, было похоже на участие в документальном фильме, снимаемом скрытой камерой, где каждому жителю поселка отмерено определенное количество кадров. Все снималось отнюдь не для юмористической передачи. Словно какой-то изувер ставил великий эксперимент, пытаясь выяснить предел прочности отчаявшихся, изнемогающих от бессилия людей. Не могло быть, чтобы никто не знал о том, что происходит с лишившимися работы жителями небольшого поселка. Сотни людей оказались на грани нищеты. Не могло быть, чтобы так легко вычеркнули, чтобы так запросто о них забыли, оставив выживать по правилам, диктуемым голодом, озлобленностью и безысходностью.
По правде, жизнь Мары никогда не была легкой. Она не помнила себя маленькой. Такой, чтобы с ней сюсюкались, оберегали, лелеяли. Мама работала на птицефабрике, бабушка следила за хозяйством и одновременно присматривала за Марой, учила ее уму-разуму по своим меркам. Внучка была любимой, но не избалованной. Ей всегда приходилось помогать по дому, хозяйству, в то время как ее сверстники играли на улице в шумные детские забавы. Ее руки всегда были нужны бабушке, маме, а потом, с рождением малыша, она стала добровольной нянькой маленькому Мише. Она так любила возиться с ним, удивляя своей недетской ответственностью мать и бабушку. При этом Мара успевала хорошо учиться, бегать в библиотеку за новой книжкой и переделать массу домашней работы. Девочка не замечала, как дни сменяли друг друга, делая ее все более взрослой, все более рассудительной. Она мечтала о том времени, когда и у нее, и бабушки, и у мамы станет хоть немного меньше забот. Мара знала, что она вырастет и обязательно сделает все, чтобы облегчить жизнь своим близким. Она уж постарается.
Но вскоре начали происходить вещи, которые не укладывались в ее голове. Сначала не стало пищи духовной — библиотекарь уехала, оставив тяжелый массивный замок на дверях библиотеки. Никто из жителей поселка еще не предполагал, что это начало конца. Мара не на шутку опечалилась, потому что была одной из самых юных и самых активных читательниц. Она ощущала физическую потребность два-три раза в неделю окунаться в мир длинных заполненных книгами стеллажей, выбирать что-то для себя и спешить домой, предвкушая вечер открытия новых героев, погружения в их приключения.
