Меня на аэродроме Ныч не застал.
Комиссар дал прибывшим с ним людям передышку до обеда – отмыть дорожную пыль, побриться, заменить белье. Потом построили себе под жилье землянку. А на другой день начали сооружение крытых капониров для самолетов. Работали от рассвета и до темна…
Ныч достал из нагрудного кармана блокнот, на ходу перечитывал записи:
«Обращение Военного Совета Черноморского флота:
Врагу удалось прорваться в Крым. Озверевшая фашистская свора гитлеровских бандитов, напрягая все свои силы, стремится захватить с суши наш родной Севастополь – главную базу Черноморского флота.
Товарищи черноморцы!
В этот грозный час… каждый боец, командир и полит работник должен драться с врагом до последней капли крови, до последнего вздоха… Летчики Черноморского флота! Сокрушительным шквалом металл а поражайте вражеские танки, артиллерию, пехоту. Бейте в воздухе и на земле фашистских стервятников, мужественно защищайте родной город от вражеских сил!..».
«Нужно рассказать людям, как это обращение выполняется. О героях 54-й береговой батареи, которые 30 октября под командованием старшего лейтенанта Заики первыми открыли огонь по танкам и мотопехоте противника. Три дня сражались батарейцы без подкрепления, уничтожили у деревни Николаевки несколько танков, броневиков и автомашин, более 800 гитлеровских солдат и офицеров. И о женах артиллеристов надо сказать. Как в самые критические минуты помогали они своим мужьям. А вчера вступила в бой 30-я батарея капитана Александра».
Ныч пересек заросшую густым бурьяном балку, вышел у крутого спуска на дорогу недалеко от Казачьей бухты. Легкий ветерок донес с севера тяжелый вздох крупнокалиберной пушки. «Трехсотпятимиллиметровая, – угадал комиссар. А если заговорят все батареи? Да добавить корабельный огонь. Вот только пехотушки маловато, пехоты. А настроение своим ребятам нужно как-то поднять…»
Так, идя по накатанной дороге, батько Ныч готовился к беседе с ребятами о положении дел на Севастопольском участке фронта.
Сзади сердито рявкнула сирена– такие сигналы бывают лишь на легковых машинах начальства, Ныч вздрогнул от неожиданности, сошел на обочину. Его обдало густой пылью. Машина, проскочив, взвизгнула тормозами, прошуршала скатами по дороге и остановилась. Пыль, лениво оседая, отступала на другую сторону дороги, и Ныч увидел серый ЗИС-101, а рядом у передней открытой дверцы стоял генерал Остряков.
– Николай Алексеевич? – невольно вырвалось у Ныча.
– Здравствуй, Иван Константинович, – сказал Остряков, улыбаясь. Здравствуй, дорогой Батько. Вот, где судьба свела. Садись подвезу.
Он пожал Нычу руку и открыл заднюю дверцу машины. Отказываться было неудобно, тем более, что встреча обрадовала Ныча, приятно – за два с лишним года не забыл его Остряков, сзади по походке или по фигуре узнал. Генералом он видел его впервые. Ныч поблагодарил, сунул голову в машину, на заднем сиденье увидел летчика, майора Наумова. Тот подвинулся.
– Ты чего такой серьезный? – спросил Остряков, когда машина тронулась.
– Веселого мало, Николай Алексеевич, – ответил Ныч. – Не знаю толком, что людям сказать о прочности нашей обороны.
– Могу подсказать. Позавчера прибыла из Новороссийска восьмая бригада морской пехоты. На подходе части Приморской армии. Правда, сильно потрепанные, но они доукомплектуются и через несколько дней будут вполне боеспособны. Ожидаем еще кое-какую подмогу. В воздухе, сам видишь, пока мы хозяева. Мало? – Спасибо, товарищ генерал, обрадовали вы меня. Перебросились еще несколькими словами. Машина остановилась у капонира истребителя командующего, а самолет И-16 Острякова стоял рядом, не замаскированный. У самолета ходил командир Херсонесской авиагруппы подполковник Константин Иосифович Юмашев. Встречал командующего. На вид Юмашеву было под пятьдесят, а на самом деле месяц назад ему исполнилось тридцать девять. Он был летчиком-истребителем высшего класса, прекрасным командиром и воспитателем. Жизнь прошел он трудную. Много было в ней несправедливых обид. Особенно в 1937 году. Но кто считался сейчас с обидами, когда враг стоял под Севастополем! Командующий выслушал доклад Юмашева, потом механика о готовности самолета к вылету, пожал обоим Юмашев и Наумов ушли к своим самолетам. – Что пишет твоя Евдокия? Прости, забыл отчество, – спросил Остряков. – Ануфриевна, – подсказал Ныч. – Понимаешь, запамятовал. Почти три года не видались. У тебя помню сынок был. Марат, что ли? – Марат, Николай Алексеевич. Четыре годика уже. – А у меня детей нет. – Остряков задумался. Они распрощались. Ныч смотрел, как, сотрясая воздух ревом моторов, красиво взлетели три тупорылых И-16. Генерал Остряков, подполковник Юмашев и майор Наумов ушли на боевое задание…
Как Ныч оказался с нами? Основные силы Черноморской авиации размещались тогда по Кавказскому побережью. Штаб ВВС флота эвакуировался из Севастополя в Новороссийск. По неотложным делам Остряков должен был вылетать на Большую землю, а это не всегда удавалось. И командующий пришел к выводу, что держать в Севастополе своего заместителя генерала Ермаченкова незачем. Пусть руководит авиацией флота на Кавказе, а на главном участке боевой деятельности, в Крыму, будут он и новый комиссар. Вместо погибшего бригадного комиссара Степаненко могут утвердить Кузенко. Заменить Михаила Григорьевича он никогда не сможет – не того уровня и размаха человек, но помощь все-таки какая-то будет. И еще – необходимо иметь в Севастополе свой штаб, вернее, филиал штаба ВВС флота. Придется взять туда оперативную группу и майора Савицкого, а полковника Калмыкова оставить со штабом ВВС в Новороссийске.
К прибытию командующего накопилось много и Других дел по всем службам. Но прежде, чем заняться всем этим, Остряков приказал начальнику штаба немедленно вызвать старшего политрука Ныча, дать указание Павлову, чтобы направил с ним в Новороссийск необходимое 5-й эскадрилье число авиамехаников и разных специалистов.
– Здесь передадите Нычу группу «безлошадных» летчиков и отправите ближайшим попутным транспортом в Севастополь, – закончил Остряков. – Хорошо успели бы на теплоход «Львов».
Погода испортилась. Дул холодный, пронизывающий ветер. На теплоход «Львов» Ныч успел. Тридцать девять летчиков ему передали в порту. Привезли их на машинах. Знакомых почти не было.
Но Ныча это не волновало. Разных людей повидал он в своей жизни, в каких переделках только не побывал, и всюду выручало его умение быстро оценивать обстановку и принимать подчас самые неожиданные решения. На этот раз он не стал никого расспрашивать и не произнес напутственной речи, а дал команду немедленно погрузиться на теплоход.
Верхняя палуба гудела шмелиным роем: так много набилось туда пехоты. Изредка попадались артиллеристы, интенданты, саперы. Разместить летчиков большого труда не стоило: пехотинцы уважительно расступались, давали им место.
Ныч пошел с сержантом Бугаевым выяснить, когда отчалит «Львов», будут ли сопровождать его катера или подводные лодки. Вернувшись, попал к началу какого-то митинга на верхней палубе. Оратор, летчик-богатырь говорил, взобравшись на бочку.
– Товарищи! За нашу великую Родину сражались выдающиеся русские полководцы Александр Невский и Александр Суворов. За твердыню Черноморского флота, за прекрасный город Севастополь отдал свою жизнь адмирал Нахимов. Красные моряки устанавливали в нем Советскую власть. Не пожалеем и мы своих жизней, а отстоим родной Севастополь…
… Сильно штормило. Пассажиров «Львова» укачало. Особенно мучились те, кто редко бывал на море. На ногах стояли только Ныч и Бугаев. У турецких вод с наступлением темноты теплоход взял курс на Севастополь. От качки начала изнемогать команда. Бугаев ушел помогать в кочегарку, как бывало юнгой на «Челюскине». Ныч стоял на капитанском мостике.
К утру море немного успокоилось. Облака поднялись, местами в разрывах голубело небо. Вскоре увидели полоску берега. Из-за тучки вывалился немецкий гидросамолет, поспешно сбросил торпеды и снова скрылся. Торпеды в теплоход не попали. Откуда-то появился наш истребитель Миг-3. Люди, наблюдая за самолетом, переговаривались. Более получаса вертелся он впереди – то уходил в облака, то неожиданно выскакивал оттуда, снижался, кружил над серыми волнами. Потом на смену Миг-3 пришла пара Як-1. На самом краю Херсонесского мыса показался маяк. Вправо от него в сторону Балаклавы – рыжий обрыв берега. – Вот он, товарищ комиссар, наш дом родной, – сказал Бугаев, глядя на маяк. Он только что вылез на ветерок из кочегарки, раскрасневшийся, глаза от жары и бессонной ночи сузились.
В Севастополь прибыли благополучно, а разгружаться на Угольной пристани пришлось под бомбежкой. Но все остались целы. «Юнкерсы» налетали дважды и оба раза наши истребители и зенитки заставляли их сбрасывать бомбы куда попало.
