Когда я, весь мокрый, выбрался на берег, ко мне подошла женщина, поднесла к моему лицу керосиновую лампу и произнесла только одно слово: «Ховен» (молодой). Потом она приказала всем четверым следовать за нею и повела нас через пальмовую рощу. Мерцающий свет лампы падал на серые стволы и огромные листья пальм.
Вскоре мы оказались у маленькой хижины, построенной прямо на песке. Чтобы войти в эту низкую постройку, мне пришлось согнуться почти пополам. Внутри хижины в очаге на подставке в виде столика горела шелуха кокосовых орехов. Женщина сказала по-испански, что мы можем повесить тут свои гамаки. Я уже собрался это сделать и стал было развязывать мешок, но хозяйка изменила вдруг свое решение. Она подошла ко мне, взяла за руку, назвав меня при этом «мистре», и отвела в другую хижину, еще теснее первой, не больше курятника. Тут спали ее дети, и тут я должен был устраиваться на ночь. В очень тесной и низкой пальмовой клетушке с рыхлым песком вместо пола уже висело три гамака. Женщина помогла мне растянуть мой гамак пониже этих трех.
Сложив в уголке свои вещи, я сразу же лег спать. Через некоторое время в хижину вошел старший из двух индейцев, которые везли нас сюда с Косумеля, и с ним два его маленьких брата. С ловкостью обезьянок они вскарабкались в свои гамаки и стали рассматривать меня сверху своими большими карими глазами.
Спал я в ту ночь совсем мало. Мешали волнующие события минувшего дня, шум рифа и тысячи атакующих меня комаров, поскольку моя противомоскитная сетка была сильно, изодрана. Я лежал на спине, слегка покачиваясь, и перебирал в уме все события, которые вели меня от самого Нью-Йорка к этой далекой хижине с крышей из пальмовых листьев на диком берегу Кинтана-Роо…
Когда я проснулся, было уже совсем светло. Через узкое дверное отверстие хижины мне были видны ряды молодых кокосовых пальм, а за их серыми стволами бледно-голубое море.
Я сразу встал и пошел осматривать место, куда меня привезли ночью. Очевидно, это была пальмовая плантация, хотя слово «плантация» звучит слишком громко в приложении к тому, что юкатанцы называют кокалем. Пляж из чистейшего белого песка был изогнут в форме полумесяца длиной около двух миль. Верхняя часть пляжа, за которой поднимались темные болотистые джунгли, была обсажена кокосовыми пальмами. Их длинные листья свисали до самой земли, касаясь рыхлого песка. В центре полумесяца стояли три хижины. Одна, довольно просторная, представляла собой типичную овальную хижину майя — стены из жердей, вбитых плотно друг к другу прямо в песок, очень высокая крыша из листьев веерной пальмы. Рядом с ней была хижина поменьше, видимо, кухня, в нее-то меня и привели сначала. И затем третья хижина, где я провел ночь. Ее стены были сделаны из разных кусков дерева, подобранных, вероятно, на берегу. Эти три маленькие хижины на песчаном побережье, приютившиеся среди стройных пальм, казались мне поразительно красивыми. Именно таким представлял я себе райский уголок. Кокаль этот назывался Пуа, что на языке майя означает «плохая вода». Возможно, это место назвали так потому, что за пляжем тут начиналось зловонное болото, где рос густой кустарник и разные тропические деревья с липкими ветками.
Это был первый кокаль, который мне довелось увидеть, и, подобно всем кокалям на побережье Кинтана-Роо, он представлял собой изолированный остров среди моря джунглей.
Пуа был островом во многих отношениях. От ближайшего цивилизованного пункта его отделяла сотня миль бесконечных непроходимых джунглей. Только море связывало этот кокаль с внешним миром.
Все кокали по существу маленькие замкнутые мирки, где живет обычно всего лишь одна семья. Так обстояло дело и в Пуа. Мой хозяин, сеньор Месос, приехал на побережье с Косумеля вместе со своей женой, хорошо знавшей испанский язык. Индейской крови у нее было меньше, чем у мужа. Из шести их сыновей старшими были Самюэль и Джордж, которые привезли меня сюда. Потом шел мальчик двенадцати лет, а самому маленькому было три года. Эта бедная чета переселилась в Кинтана-Роо вскоре после 1935 года, когда индиос сублевадос стали относиться терпимее к вторжению косумельцев на их территорию. А до тех пор ни один житель Косумеля не отважился бы ступить на побережье. В последние двадцать лет «мятежные индейцы» стали миролюбивее, их отношение к косумельцам изменилось, в особенности к тем, кто подобно сеньору Месосу почти всегда говорил на языке майя.
Жизни младших сыновей сеньора Месоса мог бы позавидовать любой ребенок. Они целыми днями бегали нагишом по песчаному пляжу, плавали в море и ловили рыбу. Дети ни разу не уезжали с побережья и не имели ни малейшего представления ни об автомобилях, ни о цивилизации. Все знания они получали из собственных наблюдений и рассказов родителей.
У старших сыновей была типично индейская внешность, а малыши, несмотря на их темную кожу, больше походили на мать. У них были довольно округлые европейские лица. Семья Месоса и на побережье оставалась бедной. Они сами построили «Лидию» — их единственное средство сообщения с внешним миром, а пропитание себе добывали в основном охотой и рыбной ловлей. Два раза в год на кокале собирали опавшие кокосовые орехи, извлекали из них копру и везли продавать на Косумель. Образ жизни Робинзона Крузо был, вероятно, ничуть не проще. Я понял, что именно в таких местах, как этот кокаль, жизнь человека наиболее первобытна. Ведь в любой общине, какой бы отсталой и уединенной она ни была, ни одна семья не может жить в полной изоляции. А интересы семьи Месоса никогда не выходили за семейные рамки. Это был весь их мир — мир, замкнутый во всех отношениях.
Колодец, вырытый в песке в трех ярдах от моря, давал им пресную воду. Меня удивило, что она находилась так близко к морю, но, оказывается, на Юкатане это обычное явление. Пресную воду можно обнаружить даже на песчаных мелях вдали от берега, если покопать там песок.
Когда я вошел в кухню, мужчин, приехавших с нами, там уже не оказалось. Я спросил у сеньоры Месос, кто они такие.
— Чиклеро, — ответила она.
Меня даже в дрожь бросило, когда я услыхал это слово. Но слава богу, они нам ничего не сделали, эти ужасные чиклеро.
Однако позднее мне пришлось столкнуться с ними еще раз, и я узнал, что все трое были настоящие грабители.
Около одиннадцати часов Самюэль с братом собрались плыть на «Лидии» до речки, где обычно пришвартовывали свое судно, и предложили мне прокатиться с ними. Я с радостью согласился. Вскоре мы уже плыли вдоль берега по кристально чистой голубой воде. С моря кокаль Пуа был виден весь целиком — полумесяц бледно-зеленых пальм на темном фоне джунглей и под пальмами три маленькие бурые хижины. Наверное, очень многие люди позавидовали бы мирной жизни на этом кокале.
