Оба, и Черчилль и Гарриман, закончили первую встречу с чувством облегчения, поскольку неприятные новости были сообщены и они, по всей видимости, не нанесли ощутимого вреда отношениям с Советским Союзом. Вот как впоследствии Черчилль описал это событие: «Он (Сталин) уже узнал наихудшее, и мы теперь находились в доброжелательной обстановке».
В докладе Гарримана президенту говорилось следующее:
«Я убежден, что, несмотря на то что Сталин остался сильно разочарован нашей несостоятельностью в роли серьезных военных помощников и подверг нас, а в особенности Британию, резкой критике, на протяжении всего вечера я чувствовал, что он обдумывает, как ему поступить с двумя государствами, с которыми он связан обязательствами, и что он способен на откровенный обмен мнениями с Вами и премьер-министром, не опасаясь, что это может разрушить ваши взаимоотношения. Он ни разу не выказал каких-либо признаков того, что любое действие или, наоборот, бездействие в нашем общем деле может оказать существенное влияние на взаимопонимание».
Однако назавтра днем, во время переговоров с Молотовым, и вечером, со Сталиным, от вчерашних впечатлений не осталось и следа. Молотов напомнил Черчиллю о том, что было сказано им в Вашингтоне и Лондоне относительно второго фронта и затем опубликовано в заявлениях. Черчилль собирался провести вторую встречу со Сталиным наедине, но выяснилось, что Сталин потребовал. чтобы Гарриман опять присутствовал при их переговорах. Сталин предъявил каждому из них собственноручно подписанные копии официальных памятных записок. Эти записки убедительно свидетельствовали о несогласии Советского Союза с решениями, принятыми накануне вечером, когда казалось, что Сталин отнесся к ним наилучшим образом. В записке говорилось, что советское правительство по-прежнему считает, что вопрос с открытием второго фронта был решен еще во время визита Молотова в Лондон, на основании этих предположений советский главнокомандующий планировал летние и осенние выступления; отказ выполнить эту программу вызывает возмущение общественного мнения Советского Союза и осложняет положение Красной армии. В документе в очередной раз говорилось, что для открытия второго фронта наиболее предпочтителен 1942 год, пока вся немецкая армия сконцентрирована на Западном фронте, за исключением небольших частей. находящихся в других местах. Записка заканчивалась цветистыми извинениями Сталина в том, что он не в состоянии убедить Черчилля и Гарримана в своей правоте.
Оба визитера и тогда, и позже задавались вопросом о причинах столь внезапной перемены. На этот счет было множество различных предположений. Может быть, Сталин просто составил записку для защиты от собственных оппонентов и для возможного использования на будущих переговорах? Или он воздавал должное мнениям других членов политбюро и военного штаба? Или полагал, что подобный протест может послужить причиной того, что британцы и американцы изменят свои планы? Узнать это теперь уже невозможно.
После прочтения меморандума Сталин продолжил обострять обстановку. Он заявил, что Британия не должна бояться немцев. Если британская пехота будет сражаться, как русские солдаты и, как он вскользь заметил, Королевские ВВС, Британия поймет, что немцы не могут превзойти ее; солдаты должны проливать кровь. Черчилль спокойно ответил, что он выслушал это своеобразное замечание только из уважения к храбрости русской армии. Можно было заметить, что Сталин не учитывал разницу между борьбой с захватчиками на собственной и на чужой территории, да еще и перепрыгнув моря и океаны. Не говоря уже о том, что Советский Союз мог позволить себе потерю миллионов мужчин, в то время как Англия, из-за потерь в Первой мировой войне, не имела такой возможности.
О своей реакции на продолжающиеся нападки со стороны Сталина Черчилль позже написал следующее: «Я сразу, не позволяя себе никаких колкостей, отражал все его удары».
Временами Черчилль даже не давал переводчику возможности закончить перевод, мгновенно реагируя на сделанное Сталиным очередное замечание. Гарриман, которого Черчилль попросил высказать свое мнение, однозначно дал понять, что решение относительно вторжения на континент может быть принято только после тщательного изучения. Он сообщил, что президент придерживается такого же мнения и считает, что это также и в интересах Советского Союза.
На следующий день Черчилль и Гарриман дали письменные ответы на записку Сталина. В своем ответе Гарриман, предварительно ознакомившись с ответом Черчилля, пишет, что он лишь хочет добавить следующее: «Я понимаю, что должен вновь подтвердить его (Черчилля) заявление, что никаких обещаний относительно второго фронта не было нарушено».
Этим же вечером Сталин в резкой форме высказался относительно задержки с военными поставками для Советского Союза. Он заявил, что советское правительство выражает искреннюю признательность за все ранее осуществленные поставки и за те, что были обещаны, но многие из уже подготовленных программ не были осуществлены, поэтому фактически Советский Союз получил весьма незначительную часть обещанной Соединенными Штатами и Великобританией помощи. Это недовольство имело под собой реальную основу. Объем грузов, фактически полученных Советским Союзом, оказался значительно меньше предусмотренного договором.
Но все-таки упреки Сталина были не совсем справедливы; Советский Союз получил огромные объемы вооружения и товаров, которые советская армия использовала во время зимней и весенней кампаний.
Начиная с середины 1942 года мы поставили более двух тысяч легких и средних танков и тысячу триста самолетов. Британия отправила еще больше: свыше двух тысяч четырехсот танков и более тысячи восьмисот самолетов. Поставленные нами грузовые автомобили и джипы нашли широкое применение в период летнего наступления немцев. Без телефонного и телеграфного оборудования. отправленного Соединенными Штатами, советская армия не смогла бы осуществлять связь на всем двухтысячемилльном протяжении фронта. Тонны кожаной обуви и несколько миллионов пар армейских ботинок, изготовленных в Америке, позволили русским солдатам выстоять в жуткие морозы во время зимней кампании и в страшную распутицу весенней кампании.
В ответ на упреки Сталина Черчилль возразил, что британцы и американцы должны были всего лишь размещать поставки, предназначенные для Советского Союза, в британских портах. Несмотря на это, британское правительство сделало все возможное, чтобы доставить грузы в Советский Союз, но северные конвои подверглись столь разрушительным нападениям, что до адресата дошла только часть обещанного. Фактически из последнего конвоя до места назначения дошла только треть кораблей, и все же было предложено отправить в сентябре следующий конвой. Сталин посчитал, что эта причина не может служить объяснением недопоставок в их адрес. Он дал понять. что, если британцы и американцы осознали бы всю тяжесть положения и предприняли достаточные усилия, то смогли бы значительно увеличить поставки, но они не будут этого делать, поскольку не понимают всю важность советского фронта, а потому и посылают только то, что у них есть в запасе. Черчилль и Гарриман возмущенно отвергли такое предположение.
Тем не менее Сталин невозмутимо повторил то, что уже говорил вечером: у него нет выбора, и приходится согласиться с опровержениями британской и американской сторон. И затем внезапно, практически в продолжение предыдущей фразы, пригласил Черчилля на завтрашний обед. Черчилль, поблагодарив за приглашение, объяснил, что на рассвете следующего дня возвращается домой. Сталин запротестовал: «К чему такая спешка? Ведь вы выполнили все, что было запланировано?» Из ответа Черчилля было ясно, насколько он оскорблен. Он заявил Сталину, что, по его мнению, нет даже намека на дружеские отношения между ними. Сталин сказал. что расслабился, почувствовав дружескую обстановку настоящего мужского разговора, и думал, что остальные чувствуют то же самое. Таким образом, этот неприятный разговор, служивший проверкой в части добросовестного выполнения обязательств, закончился мирно. Потребность друг в друге возобладала над взаимными недовольствами и обидами.
Черчилль, в отчете для военного кабинета по поводу этой беседы. писал, что, по всей видимости, Сталин, в глубине души признавая правильность предложенного решения, может, был вынужден так говорить и поэтому позже исправился. Британцы и американцы пытались заставить советских партнеров оценить их усилия, понять, как много они делают и еще предполагают сделать, чтобы переложить тяжесть войны на себя. Военные трех государств вновь начали прорабатывать вопрос вторжения через Ла-Манш.
Вечером 15 августа у Черчилля состоялся последний разговор со Сталиным, обернувшийся дружеской беседой, продолжавшейся до рассвета. В первый и последний раз Черчилля принимали в кругу семьи; за столом хозяйничала дочь Сталина, и Черчилль, весело подшучивая, отвечал на все вопросы. Но как показало время, это никоим образом не повлияло ни на принятие новых решений, ни на установление доверительных отношений, но в то же время, лишив спор прежней остроты, партнеры снова почувствовали себя комфортно друг с другом. На редкость легко и естественно родилось совместное заявление, которое вновь подтвердило существование тесной дружбы между Советским Союзом, Великобританией и Соединенными Штатами.
