Судя по всему, драматические события никак не отразились на настроении работающих здесь людей. У входа сидел охранник, проверял у входящих документы и прилежно заносил их имена в тетрадь. Над головой его висел тяжелый, как панцирь галапагосской черепахи, герб с изображением щита, меча, лавровых ветвей и двуглавого, конечно же, орла.
IV.
Но надо же кого-то противопоставить этим людям. В повести Гоголя, как мы помним, изображен и другой творец, который «от ранних лет носил в себе страсть к искусству, с пламенной душой труженика погрузился в него всей душою своей».
Существуют и в наше время артисты, которых интересует лишь искусство, лишь ему одному они служат. Такой художник не захочет рисовать восседающих на троне провинциальных олигархов. Не соблазнит его и предложение написать портрет отставного генерала ФСБ на фоне здания Лубянки. И жену его он не будет изображать в парчовом платье с полутораметровым шлейфом посреди лесной чащи и с радугой над головой. Он примется исследовать, изучать все, что ни видит, во всем сумеет найти внутреннюю мысль и пуще всего будет стараться постигнуть высокую тайну созданья.
И, достигнув совершенства на своем поприще, он познакомит публику со своими творениями. Он будет помнить, что «в ничтожном художник-создатель так же велик, как и в великом; в презренном у него уже нет презренного, ибо сквозит невидимо сквозь него прекрасная душа создавшего».
Поэтому он прилюдно помочится на газету, а потом обрамит ее в рамочку и повесит на стену. Или пустит бегать по выставочному залу стадо свиней с татуировками на окороках. Или выставит перед смятенными российскими олигархами нечеловеческих размеров яйцо, завернутое в фольгу и украшенное бантиком. И огромная толпа посетителей, собравшиеся вокруг арт-критики, кураторы, галеристы будут созерцать это с чувством невольного изумления, а по лицам их готовы будут покатиться невольные слезы. И «скромно, божественно, невинно и просто, как гений» будет возноситься над всем произведение настоящего художника.
Сам пошел!
Рождение скандала
Эдуард Дорожкин
Тщательно срежиссированная обида может быть таким же упоительным занятием, как СПА, поездка в Тибет или, скажем, футбол. То обстоятельство, что за обиду не вызывают на дуэль, а значит – тушка, драгоценная теплая тушка, останется в неприкосновенности, позволяет обижать и обижаться вне всякой меры, напропалую. Обидой нынче считается почти все. Актриса обижается на режиссера за то, что он в ее присутствии похвалил другую. Светская леди обижается на светского хроникера за то, что он поставил ее фамилию после Цейтлиной: «Да как вы смели?» – кричит она. Завлиты театров обижаются на то, что критики хвалят не тех актеров, которые нравятся им. Администраторы обижаются на то, что мы вспоминаем об их существовании только в день премьер. Со мной 24 часа не разговаривала одна дама на том единственном основании, что я назвал Николая Второго «слабым царьком» – хотя, казалось бы, ну кто он ей, да и мне, честно говоря?
«Я ужасно, ужасно обижена», – говорит журналистка, впервые сдавшая текст в назначенный срок и обнаружившая, что он был обозначен раньше реального дедлайна. Обида совсем перестала быть чем-то существенным, важным, значительным, заслуживающим пересудов – и поэтому, только поэтому так нашумела история ссоры видного публициста М. с писателем и правозащитником П. Потому что накал страстей был такой, что даже и самые прожженные наблюдатели социума схватились за голову. Ситуация осложнялась еще и тем, что оба участника невиданной по сегодняшним временам ссоры были – каждый по-своему, конечно, – талантливы да еще и жили в одном подъезде, вместе постились и вместе разговлялись и вместе придумывали, как уменьшить коммунальные платежи – ну во всяком случае, моему воображению хотелось бы видеть именно такие сценки.
Но это – как «Неоконченная» Шуберта, одинокий утес среди ссор, у которых не было ни причин, ни развития, и от которых нет никакого внятного общественного толка.
С театральным обозревателем Донатом Р. мы сидим на террасе бара, что напротив ИД «Коммерсант». Из ворот ИД «Коммерсант» выходит видный молодой человек, приветливо кивает театральному обозревателю и идет своей дорогой. «Что же ты его не пригласил за столик?» – спрашиваю я Доната. «Он не станет сидеть за одним столом с человеком, распускающим про него такие жуткие слухи». «Зачем же ты распускаешь их про него?» – спрашиваю я. «Не я, а ты», – отвечает Донат. «А как зовут этого молодого человека?» – я был в искреннем недоумении. «Дантон Миловский».
Тут уж я вообще расстроился: имя Дантон было известно мне из учебников истории, фамилию «Миловский» я тоже знал, поскольку ухаживал за Верой Миловской из параллельного класса, но вот имя и фамилию, стоящие рядом, я слышал впервые – и уже хотя бы по этой причине слухов распускать не мог. Довольно часто якобы «обидчик» оказывается в ситуации без вины виноватого. И это, конечно, хуже всего – потому что, не ведая за собой вины, очень сложно подобрать надлежащее искупление. Особенно если ссора произошла из-за неверно выбранного слова, упавшего на плохое настроение, и только.
В русском языке вообще много словечек, которые, при внешней своей незлобивости, содержат сильнейший отрицательный заряд, критическую массу «подколодности». К услугам злослова огромное количество лексических единиц, унижающих человеческое достоинство не на уровне содержания, а по форме. Особенно обидными бывают глаголы. «Выеживаться», «выкобениваться», «выдрючиваться», «телепаться» – по степени гнусности эти глаголы-гранаты могут соперничать разве что с «юмориной». Но иногда и самые обычные вроде слова способны нанести смертельную обиду. Мне стоило больших трудов помириться с лучшим другом, полгода не отвечавшим на звонки, мейлы и дружеские приветы, передававшиеся с разного рода Антонами Прокофьевичами мужского и женского пола при каждой удобной и неудобной возможности. А дело было так.
Мы, как заведено у друзей, обсуждали тщету бытия, что в нашем случае означало обмусоливание одного-единственного вопроса: отчего вся любовь нынче – за деньги, а если как бы бесплатная – так это обойдется еще дороже, чего уж там. Так как решением этой проблемы мы занимаемся лет шесть, и все без толку, ничего нового сказать было решительно невозможно, и я возьми да и напиши смс-ку: «Не пора ли тебе угомониться?» Теперь-то я знаю, что произошло в душе моего лучшего друга. «Ага, – подумал он, – мне советует угомониться, а сам, окруженный немыслимой красотой, будет нахлебываться джин-тоником в VIP-комнате „Птицы тройки“, и приглашать особо одаренных ехать на extended week-end в Переделкино?.. Ну, гадина».
Хотя я даже и не имел в виду столь оптимистичного сценария, и сам давно угомонился, и джин-тоника не пью, и весь extended week-end сводится к тому разве, чтобы напечатлеть хоть единственную безешку в белоснежную щеку твою – и руки под одеяло. Так два почтенных мужа, честь и украшение «Маки-кафе», поссорились между собою. Не захотели видеть друг друга, прервали все связи, между тем как прежде были известны за самых неразлучных друзей! И что прочно теперь на этом свете?
Чтобы наказать обидчика, Иван Иванович и Иван Никифорович снесли жалобы в поветовый суд. Сейчас в суд, конечно, идут только самые отчаянные люди. Жанр драк на лестничной клетке в редакции тоже подзабыт. Обратиться к правосудию теперь означает напостить гадость об обидчике в ЖЖ. При этом используется весь арсенал наблюдений, полученных за годы нежной дружбы, в момент интимных откровений и частых пьяных озарений. И это, конечно, главное оружие блоггера. Потому что одно дело прочитать о себе такое: «Дорожкин – забавная экзотическая зверушка, которая смешно вертит мордочкой, крутит в лапках блестящие штучки и потешно что-то верещит похожим на человеческий голоском». Такие посты дарят возможность улыбнуться, столь редкую в наших свинцовых широтах. И совсем другое, когда твой близкий друг, вернее, подруга, теперь уже бывшая, делится следующим соображением: «При поверхностном знакомстве он производит довольно комичное (хотя может, в то же время и трагичное) впечатление человека, неспособного думать и говорить вообще ни о чем, кроме бабла и недвижимости, преимущественно чужих». Милая, где ж была твоя наблюдательность все десять лет, что мы дружили?
Однако, если кроме шуток, то здесь уже задето подлинное, существенное, важное, корневое – как если бы Иван Иванович публично указал на манеру Ивана Никифоровича загорать в натуре, оставляемую только на время приезда Агафии Федосеевны, и подверг ее, эту манеру, осуждению. Меж тем, если вступать в бесконечную интернет-тяжбу, все стороны конфликта могут найти неисчислимое множество обидных аргументов в доказательство своей правоты. «Ножки ее были коротенькие, сформированные на образец двух подушек», – в сущности, отличный готовый пост. Однако ужасно не хочется, чтобы кто-нибудь, заинтересовавшись нашей историей, вздохнул потом тяжко: «Скучно на этом свете, господа!» Вот и молчу, молчу, молчу.
