— Позволь мне самой прочитать, — снова сказала Лили и на этот раз завладела газетой. Она прочитала стихи про себя, порозовев от волнения, и тихо сказала отцу, что они ей понравились. Скорее всего, она спрятала эти стихи на память; потому что когда наутро Равенел стал искать газету, чтобы вырезать гимн и наклеить его в альбом, то найти ее не сумел; Лили, хоть и сделала вид, будто помогает отцу в его поисках, на прямой вопрос — куда подевалась газета — отвечала весьма уклончиво. Те, кто лучше меня знают обычаи юных девиц, утверждают, что, спрятав на память такой пустячок, они потом почему-то бывают сконфужены и несогласны признаться в своем поступке даже родному отцу. Из этого, впрочем, никак не следует, что мисс Равенел утратила интерес к другому, более яркому представителю мужской половины людского рода — полковнику Картеру. Он так во всем походил на луизианских плантаторов, что не мог не понравиться Лили, истосковавшейся по родине на новоанглийской чужбине. Когда Картер бывал у них, что случалось не часто, она встречала его с неизменной, однако же лестной вспышкой румянца и тотчас же оживленно вступала в беседу, причиняя тем Колберну немало душевных страданий. Признаваясь себе, что он непритворно страдает, Колберн притом опасался вникать в свои чувства; он сумел внушить себе мысль, что вполне бескорыстно печется о будущем Лили и тревожится лишь потому, что этот полковник Картер, как бы ни был хорош он как боевой офицер и бывалый в свете мужчина, может вдруг оказаться неподходящим супругом для мисс Равенел.
Невзирая на эти подспудные противоречия, которые могли бы в иной обстановке стать причиной раздора, дружба полковника и капитана с каждым днем крепла. Картеру и в голову не приходили ревнивые мысли, — он ценил в капитане Колберне единственного во всем полку офицера, который пришелся ему по вкусу. Его замысел подобрать офицерский состав из сыновей новобостонских священников и профессоров потерпел неудачу: во-первых, их было очень немного, во-вторых, они вовсе не рвались на войну. Аристократически замкнутые в пределах своего круга, они не состояли в милиции или в пожарных командах, не участвовали в местной политической жизни, были чужды всяким общественным начинаниям, не имели связи с рабочими массами. Потребовалось еще два года суровой войны, чтобы раскачать этих отшельников и аскетов и бросить их в гущу боя. Пока же полковник только пофыркивал от отвращения, повествуя о своих жестянщиках и портных, как он окрестил назначенных к нему офицеров, — хотя надо сказать, что они в большинстве были усердными строевиками и старались что было сил постигнуть другие важные стороны своей новой профессии. В регулярней армии, говорил полковник, всех этих типов просто погнали бы в шею. От его нежелания якшаться с простым народом веяло кастовым духом Вест-Пойнта. Лишь после многих сражений, в которых волонтеры показали подлинно воинский пыл, с этими вест-пойнтскими предрассудками в армии было покончено.
Однажды Картер пришел поделиться с доктором последней новостью, крайне его раздосадовавшей. Губернатор позволил ему самому подобрать себе подполковника, и он отыскал офицера, воевавшего третий месяц и уже показавшего свои боевые качества. Майором же, поразмыслив, он решил сделать Колберна. Об этом и был у него разговор с губернатором, разговор весьма неприятный.
— Хочу просить у вас, губернатор, должность майора для моего личного друга, — заявил ему Картер, — он способнейший офицер в полку, лучшего майора мне не найти во всем штате.
Губернатор сидел в своем крохотном кабинетике, откинувшись на высокую спинку кресла и вытянув ноги к камину. Он был высокого роста, костляв и сутул, нетороплив в движениях по причине плохого здоровья обладал приветливой, внушавшей почтение манерой себя вести. У губернатора были голубые глаза и светло-каштановая шевелюра, слегка уже поседевшая (ему было за пятьдесят); лицо его, некогда усеянное веснушками, казалось еще молодым, а на губах то и дело играла конфузливая улыбка. Как и президент Линкольн, он был выходцем из простого народа, которому суждено было победить в этой войне, и, подобно Линкольну, накапливал мудрость и моральную силу по мере того, как события толкали его вперед. Сдержанный, лишенный тщеславия, всегда готовый прийти всем на помощь, патриот до мозга костей, богобоязненный в новоанглийской суровой манере, известный своей неподкупностью, безукоризненный семьянин, он в целом с честью справлялся с обязанностями, возложенными на него его штатом.
Сейчас он привстал с кресла и приветствовал Картера весьма уважительно. Не одобряя замашек полковника в частной жизни, губернатор высоко ценил его как офицера и был рад поручить ему Баратарийскии полк. На тихого губернатора этот воинственный аристократ производил довольно сильное впечатление. У Картера был устрашающий взгляд, заносчивый или насмешливый попеременно; на этот же раз губернатору было особенно неуютно под немигающим и уверенным взором полковника. Почти боязливо он опустился, в кресло, страшась ответить отказом этому вест-пойнтскому офицеру и не видя другого выхода.
— Это — капитан Колберн.
— Колберн? Знаю, — сказал губернатор, — и полностью разделяю вашу оценку. Надеюсь, у нас еще будет случай его продвинуть. Но в данный момент, — он улыбнулся с почти виноватым видом, — нам не удастся назначить его майором. Майорскую должность я обещал капитану Газауэю.
— Газауэю?! — вскричал вне себя полковник. Он яростно выпятил грудь и даже, быть может, покраснел от досады, только едва ли кто мог заметить румянец на его бронзово-красном лице. — Вы хотите назначить майором в мой полк этого вахлака?
— Действительно, он простоват, — кротко откликнулся губернатор, сам начинавший жизнь фабричным рабочим.
— Не простоват! Хамоват! Угощает, подносит шкалики, панибратствует черт знает с кем!
Губернатор был озабочен ходом беседы, но, не имея личных претензий к Картеру, лишь нервно посмеивался.
— Готов согласиться с вами, — сказал он, — и мне он не очень нравится. Что до меня, я предпочел бы назначить Колберна. Но все дело в том, что у Газауэя много заступников. — Он помолчал, беспокойно потер руки, улыбнулся еще раз своей кроткой улыбкой и продолжал: — Хочу посвятить вас, полковник, в одну небольшую тайну. Нравится мне это, нет ли, но я принужден участвовать в некоторых политических сделках. Газауэй — из округа, где мы не очень сильны. Он контролирует там голоса, у него там свои люди; вы видели сами, с какой быстротой он набрал себе роту. Он требует от меня чин майора, и за него просят его друзья. Представьте, что мы ему отказали — мы терпим фиаско на выборах, теряем место в конгрессе. Сейчас не время для риска; если у правительства не будет прочной поддержки в конгрессе, страна может погибнуть. И все же, будь на то моя воля, я назначал бы в наши полки офицеров, исходя из их личных качеств. Потому что военный успех будет лучшей поддержкой правительству, лучшим путем увлечь за собой массы. Но пока что Барли, наш кандидат в этом округе, на грани провала. Барли и Газауэй — друзья. Газауэй говорит: дайте мне чин майора, и я обеспечу победу Барли на выборах. Теперь поймите мое положение. Нет такого туза в республиканской партии, который не просил бы меня за Газауэя. Поверьте, мне горько, что я не могу назначить майором вашего друга, которого тоже очень ценю. Быть может, удастся что-нибудь сделать позднее.
— Когда выборы не будут так поджимать, — подсказал Картер.
— Вот именно, — подтвердил губернатор, не замечая иронии. — Теперь я сказал вам решительно все, как есть, и прошу вас — в обмен — проявить немного терпения.
— Поверьте, вас лично я ни в чем не виню, губернатор, — сказал полковник, — и ясно вижу подоплеку этого дела. Машина вертится, и выхода у вас нет. Но черт побери, сэр! Не лучше ли было бы, чтобы офицеров назначал военный министр?
— Быть может, и лучше, — вздохнул губернатор все так же беззлобно и, как видно, ничуть не обидясь.
И вот как-то раз, когда Равенел в беседе сказал полковнику, что было бы хорошо исхлопотать для Колберна чин майора, тот передал ему слово в слово весь разговор с губернатором.
— Расскажите все это нашему юному другу, сказал в сердцах доктор. — Пусть он хотя бы узнает о ваших стараниях. Это его утешит.
— И не подумаю, — ответил полковник. — И вас попрошу молчать. Неразумно и не в традициях армии рассказывать что-либо, что может ослабить воинский пыл солдата.
ГЛАВА VIII
Храбрецы прощаются с милыми дамами
Еще одна новость взбесила полковника Картера посильнее, чем спор с губернатором, кому быть в полку майором. Военное министерство известило его приказом, что Десятый Баратарийский полк входит в состав Новоанглийской дивизии, и посему полковнику Картеру надлежало явиться за дальнейшими указаниями к генерал-майору Бенджамину Ф. Батлеру. Прочитав приказ до конца, Картер разразился проклятиями такой продолжительности, как если бы фландрская армия, о которой мы знаем со слов дяди Тоби,[46] принялась бы браниться побатальонно, по очереди.
