— Присоединяйтесь, — я широким жестом обвел присутствующих. — Но вы обязаны пройти через предварительный допрос. Когда вы ко мне приедете?
Актер подумал.
— Послезавтра днем, пожалуй. Вас устроит?
— Вполне. Я буду в палате или в беседке в парке. Допросы обычно провожу в беседке — не хочу своих соседей в это дело впутывать.
— Найду. И еще позвольте, Иван Арсеньевич, одно замечание напоследок. Моя профессия приучила меня к бережному обращению с авторским текстом. Если речь идет о полевых лилиях, то именно о полевых, а не о садовых. Вы меня понимаете?
— Да где у нас их взять — эти полевые лилии?
— А вы найдите, — актер тихонько засмеялся. — Кто аккуратно ищет, тот всегда найдет.
— Иван Арсеньевич, — Анюта подошла ко мне, — вы не заблудитесь? Уже темно.
Я отозвался беззаботно:
— Тут невозможно заблудиться. Тропинка прямо ведет от заборов к кладбищу. А там уж я у себя.
В лесу стояла ночь, беззвездная, беззвучная. Времени в обрез — на полдороге я решил с Борисом расстаться, а там будь что будет! Вероятнее всего, ничего не будет, но подъем духа, неизвестность, пленительная свежесть и голубой взор — кружили голову. Я тихо спросил:
— При каких обстоятельствах вы видели у Маруси браслет?
— Чего это вы шепчете?
— Так надо.
— Ах да, убийца крадется во тьме с кинжалом. Ладно. Я видел браслет в синей дорожной сумке. Помните, сумки перепутали и Марусина стояла в нашей комнате? Я искал плавки, расстегнул молнию: сверху какая-то красная материя — шелковая шаль. Я ее вынул, смотрю: тетрадки, учебники… в общем, понял, что сумка Марусина. Хотел положить шаль на место — вдруг из нее что-то выскользнуло и упало на пол. Поднял: браслет. Ну, завернул его обратно в шаль, в сумку положил, отнес в светелку, где подслушал любовный лепет.
— Опишите браслет.
— Вещь дорогая, старинной работы. Семь рубинов оправлены в золото и соединены в круг золотыми же крошечными звездочками или цветочками. Камни чистейшие, и золото высшей пробы. Ручаюсь: у меня уникальная зрительная память.
— Вы в этом разбираетесь?
— Разбираюсь.
— Откуда?
— Оттуда. Разбираюсь — и все. Просто интересовался драгоценностями.
— А почему вы не сказали о браслете на следствии? Ведь это очень важно.
— Все потому же: обещал Павлу Матвеевичу.
— Удобная позиция: за все отвечает сумасшедший. Так он знал о браслете?
— Я его предупредил. Мы с ним вдвоем справки оформляли. Он все молчал. Вдруг неожиданно будто подумал вслух: «Что же все-таки случилось с Марусей?» Я сказал: «А вы знаете, что она прячет ото всех старинный золотой браслет с рубинами?» Думаю, особого внимания он на мои слова не обратил — не до того было! — отозвался как-то рассеянно: «Потом, потом, все потом. Никому об этом не говори. Обещаешь?» Я обещал. А он, конечно, тут же забыл про браслет, смерть жены его с ума свела… В полном смысле этого слова.
— Борис Николаевич, дальше меня не стоит провожать: далеко вам возвращаться. Давайте постоим, покурим на прощанье. Так вы уверены, что тогда в прихожей Павел Матвеевич был уже в ненормальном состоянии?
— Это очевидно. Какие-то лисы, какие-то лилии ни с того ни с сего. Зачем-то поехал ночью в Отраду, забрался в погреб… Разве это поведение человека разумного?
— А вы, как человек разумный, после разговора с ним, конечно, отправились домой спать?
— Конечно.
— И заснули?
— И заснул. Кстати, Иван Арсеньевич, просветите и вы меня. Как Маруся могла быть убита в четыре часа дня, если в это время сестры находились на речке?
— В это время Анюта была в Москве.
— Вот как? У любовника? Так и думал, что здесь нечисто. Но в это же время на даче мальчик ошивался. Он свидетель или убийца?
— Ни то и ни другое. Он действительно сидел на крыльце и ждал сестер. Это подтверждает мой настоящий тайный свидетель.
— Так он существует в самом деле?
— В самом деле.
— И от него вы узнали про браслет?
— От него.
— Ну что ж, вы смелый человек. Берегитесь. А я пошел.
— Вы на машине?
— На какой еще машине?
— Вроде бы три года назад вы скопили на машину. Или у меня неверные сведения?
— Верные. Раздумал покупать, много мороки.
— А деньги?
— Что деньги?
— Деньги целы?
— А вам какое дело?
— Борис Николаевич, я вас серьезно спрашиваю: вы можете показать мне свою сберкнижку?
— Еще чего!
— А следователю?
— Что вам нужно от меня?
— Вы потратили деньги? Ну, потратили? На что?
— Догадайтесь! — математик засмеялся, но хрипло, с натугой. — Вы ж писатель — дайте простор воображению.
— Любопытный у нас с вами разговор завязался, Борис Николаевич, хочется говорить и говорить, точнее, слушать. Приезжайте ко мне… хоть завтра после работы? Или в субботу, а?
— Ладно, в субботу в двенадцать. Вообще-то я в отпуске.
— И давно?
— С понедельника.
— Поедете куда-нибудь отдыхать?
— Нет.
— И чем предполагаете заняться?
— Да вот вас, например, навещать. Довольны?
— Счастлив. С тех пор как я стал сыщиком, у меня появилась уйма друзей.
— То ли еще будет! — отозвался Борис как-то двусмысленно и мгновенно канул в лесную тьму.
Я громко крикнул:
— Жду вас в субботу в двенадцать! В беседке!
— Ждите!
Засвистев «Тореадор, смелее в бой!..», я двинулся дальше по уже едва заметной, скорее угадываемой, тропинке. Пройдя шагов пятьдесят, резко отскочил в сторону — аж что-то хряснуло в злосчастной моей руке — и замер в кустах. Тишина. Тишина, будь она неладна! Густая июльская мгла, одна звезда в высоких березовых кущах, терпкий ночной холодок и шаги. Наконец-то! Далекие шаги… ближе, ближе… быстрый легкий шаг в светелке, над погребом… Я почти не дышал, я жил полной жизнью!.. Вот, рядом!.. Кто-то прошел мимо меня во мраке и скрылся за поворотом тропинки. Я осторожно двинулся следом. Удобнее всего пристукнуть его у кладбищенской ограды, там, где березы расступались и было светлее. Кто-то крался впереди, шагах в пятнадцати, не оглядываясь. Как будто высокий, не ниже меня… значит, не Борис?.. Дмитрий Алексеевич или актер?.. Но ведь не она же! Вдруг захотелось плюнуть на все и скрыться, но я уже знал, что никуда не денусь. Нет, я узнаю все! Слабый просвет во тьме, и дальше плотная черная масса — столетние липы над могилами. В светлеющем прогале мелькнул силуэт и слился с кладбищенской тьмою. Уже не скрываясь, я бросился вперед, раздался крик, дикий, леденящий душу вопль, кто-то прижался к ограде и кричал. Я слегка ударил ребром ладони по горлу, он умолк и обмяк, я рванул его на лунную полянку, он упал ничком. Да что же это такое? Ведь едва дотронулся и… убил? Я перевернул его на спину. Передо мной лежал юный Вертер.
Полтора часа спустя бесшумно, «яко тать в нощи», я подкрался к нашему флигелю. Мое окно открыто. Посвистел, чтоб предупредить народ, полез в окно, кое-как одолел подоконник и рухнул на койку прямо на руку в гипсе. Не удержался и застонал.
— Ванечка! — задушевным шепотом заорал бухгалтер. — Где ж тебя черти носили? Это ты на кладбище кричал?
— Ну, откопали, Иван Арсеньевич?
— Нет там ничего, — устало отозвался я. — А главное, я рассчитывал поймать убийцу — все сорвалось.
— Ваня, рассказывай!
— Я дал понять этой публике… кстати, и Отелло объявился, просится в преступники… Так вот, я дал понять, что догадываюсь, кто задушил Марусю, что у меня есть свидетель. Если среди них убийца, вы представляете, что он должен был чувствовать: он убивает девочку, а кто-то заглядывает в окно и видит. Свидетель. В общем, я сблефовал, заострил их внимание на блокноте: вроде там все данные, целое досье. Причем я выдал такие детали… ну просто драгоценные детали — точное время и способ убийства, браслет на убитой в подробностях… золото, рубины. Если меня слушал убийца — ему теперь не спать. Я надеялся, он клюнет на блокнот, даже объяснил всем, каким путем в больницу возвращаюсь…
— Стало быть, ты сделал из себя мишень?
— Что значит мишень? Я пока что еще мужчина.
— Дурак ты, извини за выражение, а не мужчина! У тебя рука сломана, а у него, может, нож. Труден первый труп, а потом уже все трын-трава.
— Нет, меня убивать опасно. Останется свидетель, убийца понимает, что он молчать не будет.
— Понимает он. Он понимает, что свидетель этот три года молчал, а уж после твоей смерти навек умолкнет. И вообще… как будто в таких делах логика главное. Он, как зверь затравленный, в панике на все способен.
— Ну и я не инвалид. Правая моя работает нормально. Я в студенчестве занимался идиотством — каратэ. Пригодилось. Вертера бедного чуть не убил. Слегка дотронулся, но он очень испугался.
— Это он орал-то?
