Рассмотрим, так сказать, «нормальный» вариант. Допустим, Павел Матвеевич действует в полной памяти и рассудке (а что значат тогда его «лилии»… ладно, это потом, потом). Внезапное решение ехать в Отраду. Чем вызвано? Что-то узнал? Как-то догадался, что Борис отправился туда? Почему он ничего не говорит о своей догадке близким? Да потому, что Борис только что, выбрав подходящий момент, настроил его против них. Павел Матвеевич собирается проверить свою догадку один и едет вслед за Борисом. Тот спешит: завтра понедельник, начнется следствие, обыщут дом, последняя ночь — последний шанс вынести тело из погреба или хотя бы забрать улику: браслет. Откуда Борис знает, что убитая в погребе? Он мог обнаружить ее там в пятницу утром, когда Дмитрий Алексеевич ездил за Черкасскими во Внуково, а Анюта бегала искать сестру на речке и в роще.
По приезде в Отраду Павел Матвеевич должен был встретиться с чем-то поистине страшным, настолько страшным, чего рассудок не может вынести… Я не замечал сияющего полдня, я видел человека, спешащего по дачным улицам… Ночь, отчаяние, калитка, кирпичная дорожка, крыльцо, дверь, веранда, коридор, свет на кухне, открытый люк, свеча… дальше провал в моих ощущениях, не хватает воображения!.. воистину полная тьма и дух сырой земли… Попробую сначала: коридор, свет на кухне, люк, свеча, чье-то лицо… чьи-то шаги… Я очнулся. Подступающие к беседке кусты бузины шевелились… ближе, ближе… Слышались чьи-то шаги… Из кустов вышел Борис.
— Привет! Убийцу еще не поймали?
— Да вот вас жду.
— Напрасно. Мне сказать вам больше нечего. Все выложил как на духу.
— Поглядим. Присаживайтесь. Как вы полагаете, Борис Николаевич, у Маруси были способности к математике?
— Очень средние.
— Вы ведь, кажется, занимались с ней весной?
— Ну и что?
— Да вот пытаюсь определить тот момент, когда она в университет решила поступать. Вы помните, когда именно начались ваши с ней занятия?
— В марте.
— То есть после ее последнего выступления в роли Наташи Ростовой?
— Да. Меня Любовь Андреевна уговорила. По доброй воле я бы на это не пошел.
— А что, Маруся была туповата?
— Вполне смышленый ребенок, но голова черт-те чем забита. Актерки — опасные существа, никогда не знаешь, что они выкинут.
— Вы б с актеркой не связались?
— Вот уж нет! Жена должна принадлежать мужу, а не публике.
— А если б она не согласилась бросить сцену?
— Тогда катись на все четыре стороны.
— А любовь, Борис Николаевич? Или вы не верите в вечную любовь, из-за которой спиваются, сходят с ума, идут на преступления?
— Не знаю, не пробовал, — лицо его вдруг потемнело. — К чему это вы подбираетесь, а?
— Да вот хотелось бы знать, на что вы истратили деньги, скопленные на машину. Деньги немалые, правда?
— Что вы знаете? — тихо спросил математик.
— Кое-что.
— Ничего вы не знаете и не узнаете! Это абсолютно мое дело. Или спрашивайте по существу, или я уйду.
— Деньги, к сожалению, нечто весьма существенное. Ну ладно. У вас в институте есть какой-нибудь график работ на ЭВМ?
— Есть.
— Шестого июля три года назад была ваша очередь?
— Нет. Но почти весь отдел был в отпуске. Я работал на машине два дня подряд.
— Это где-то отмечалось?
— Утром и вечером я расписывался в журнале.
— Вы в помещении работали один?
— Одинешенек, — Борис улыбнулся язвительно. — Имел возможность съездить в Отраду, задушить Марусю, закопать ее на вашей полянке с лилиями и вернуться на машину. Никто б и не заметил.
— Напрасно иронизируете. Полянка себя не оправдала, а в остальном… может, так все и было.
— Доказательств у вас нет и не будет.
— Вы допустили несколько промахов, Борис Николаевич. Во-первых, скрыли от меня свои занятия с Марусей: сказали, что у вас с ней не было ничего общего. Во-вторых, потратили несколько тысяч и не смеете признаться на что. И в-третьих, соврали, будто провели дома ночь с десятого на одиннадцатое июля, то есть ту самую ночь на понедельник, когда Павел Матвеевич ездил в Отраду.
— Но я действительно был дома, — сказал Борис тревожно.
— Вот как? — отозвался я многозначительно. — А соседка?
— Какая соседка?
— По площадке. Она не только видела, как вы возвращались уже утром — вы даже разговаривали с ней.
— Разговаривал? — переспросил Борис.
— Вы сказали ей: «Все умерли, все кончено».
— Писатель, не выдумывайте!
— И вид у вас при этом был странный. Она испугалась. Вы объяснили, что пришли с похорон тещи. Всю ночь шли?
— Не было никакой соседки!
— А вы вспомните: соседка, которая по утрам выгуливает свою собачку. Существует такая?
— Существует. Болонка. Но вы что-то путаете и хотите меня запутать.
— Борис Николаевич, вы, конечно, не предполагали, что я докопаюсь до этой самой болонки, и многие детали не продумали.
— Вы, значит, воображаете… вы уверены, что я в ту ночь ездил в Отраду?
— Да.
— И у вас есть свидетели?
— У меня все есть, — туманно ответил я, взглянув на блокнот.
— А зачем я туда ездил? — как-то боязливо спросил Борис. (Не думал, что он так легко сдастся.)
— Вот я и жду ваших объяснений. Как человек разумный, что вы неоднократно подчеркивали, логичный и обладающий уникальной памятью, объясните три пункта: математика, деньги, ночь после похорон.
Но он уже собрался с силами — игра продолжается! — поднялся и сказал с вызовом:
— К черту! Я и без вас знаю, что не все поддается логике. Но объясняться не намерен. И вам никогда не доказать, что я способен на преступление.
Он вышел из беседки, я спросил вдогонку:
— Что значит ваша фраза о жене и художнике: «Эта любовь им бы недешево обошлась»? Что вы тогда задумали?
— Убийство! — крикнул он из кустов.
Я расслабился и какое-то время наблюдал за водяными пауками, потом вспомнил по Петину пуговицу, редчайшую, чуть ли не шотландскую пуговицу с фланелевой рубашки, которая, надо полагать, осталась на месте давешнего ночного приключения и о которой сокрушался Вертер на станции. Вышел из беседки, миновал пруд, кладбище, перелез через изгородь. С краю поляны трава была еще слегка примята, и кусочек перламутра блеснул мне навстречу. Я положил пуговицу в карман джинсов и проделал обратный путь. Сколько я отсутствовал? Минут пять, не больше. Но уже издали заметно было, что блокнот из беседки исчез.
Я недаром выбрал это место для допросов, глухое и уединенное. Никто сюда не наведывался: ни медперсонал, ни больные — далеко, а возле флигелей удобные скамейки и расчищенная аллея. К тому же — я взглянул на часы — сейчас время обеда. Нет, тут явно прошелся кто-то свой, кому этот блокнот нужен позарез. Теперь предстояло выяснить — кто?
Я пробежал в густой траве, выскочил на кленовую аллею, ведущую к шоссе. Там, на автобусной остановке, обычно томились те, кому было лень или тяжело идти в поселок пешком. Там стоял Борис, сосредоточенный и напряженный. Через плечо кожаная коричневая сумка на узком ремешке — наверняка в ней мой чистенький блокнот. Вот закурил, глубоко затянулся три раза подряд, отшвырнул сигарету в сторону. Ага, подходит автобус. Математик сел и укатил.
Проще всего провести проверку методом исключения. В нашем коридоре шла обеденная суета, я поймал Верочку и шепотом осведомился, где Ирина Евгеньевна. У главврача, каждую минуту может вернуться. Я проскользнул в кабинет и заказал срочный разговор с Дмитрием Алексеевичем. Он тотчас отозвался:
— Иван Арсеньевич! Я беспокоился и звонил вам вчера и сегодня. Никто не отвечает. Что за больница! Что у вас случилось?
— Ничего особенного, Дмитрий Алексеевич. Просто хотел у вас спросить (о чем спросить? Я не подготовился!)… вот о чем: где вы обычно храните ключи от машины?
— Вообще-то я человек безалаберный и вечно их ищу. Но чаще всего ношу в пиджаке, во внутреннем кармане. А что там с моей машиной?
— Вам случалось забывать в ней ключи?
— Сколько угодно. А в чем дело?
— Так, кое-какие соображения. Дмитрий Алексеевич, вы не могли бы прямо сейчас позвонить Вертеру? Пусть вечером ждет моего звонка.
— Ну, разумеется.
Я продиктовал Петин телефон.
— И еще Николаю Ильичу. Узнайте, собирается он ко мне…
— То есть как это собирается? Разве он не у вас?
— Вроде нет.
— Ведь он выехал к вам в больницу часа два назад. Проконсультировался со мной и отбыл.
— О чем же он консультировался?
— Волнуется человек. Это у него первый допрос.
— Ну-ну. Дайте-ка мне его телефон… на всякий случай… Значит, в отношении звонков я на вас надеюсь? А вы, кажется, в понедельник переселяетесь к Анюте?
— Да. Я завтра должен кончить один срочный заказ, у меня тут народ в мастерской. А то бы я еще сегодня к вам подъехал. — Он помолчал и добавил, понизив голос: — Странные дела, Иван Арсеньевич, творятся в Москве.
