Генеральный директор Общественного телевидения России Анатолий Лысенко уверен, что российское телевидение остается лучшим в мире. А его телеканал возрождает просвещенческую функцию ТВ
Две небольшие студии ОТР сегодня загружены под завязку
Фото: Виктор Зажигин
Общественное телевидение России (ОТР) вот уже полгода в эфире. На запуск проекта и первые месяцы работы было потрачено около 1,5 млрд рублей. Осенью руководство канала пожаловалось: денег, выделяемых из бюджета, не хватает, приходится брать кредиты. Идея с добровольными пожертвованиями граждан вызывает лишь насмешки, неосуществимым оказался и план формирования целевого капитала, на проценты от которого можно было бы существовать. Попытка увеличить бюджетное финансирование на следующий год успехом не увенчалась. В 2014-м канал получит 1,425 млрд рублей — не самые большие деньги по сравнению с иными госсубсидиями, выделяемыми СМИ (см. таблицу). Гендиректор канала Анатолий Лысенко опасается сокращения штата и производства собственного контента. В ОТР даже задумались о том, чтобы изменить устав и получить право на показ рекламы, что окончательно убивает саму идею телевидения «общественного».
ОТР во многом стало заложником эпохи своего создания. Идея, спровоцированная мнимым запросом протестного движения, уже на начальной стадии формирования концепции по западным аналогам показала полную нежизнеспособность. От названия остался лишь лозунг: деньги выделяются из бюджета, руководитель назначается президентом, а острой политической дискуссии в эфире так и не появилось. Многие по сей день уверены, что Общественное телевидение ждет печальная участь других так называемых медведевских проектов, один за другим отключаемых от финансирования.
Тем временем канал развивается так, как будто уверен в безбедном существовании на годы вперед. С нуля выстроен вещательный комплекс, работает современное оборудование, открыты две студии. В коридорах — своеобразная смесь запахов от новой техники, мебели и ремонтных материалов. Бросается в глаза огромное количество сотрудников, привычное скорее для больших федеральных телеканалов, но очевидно избыточное для нишевых. Эфир представляет собой восьмичасовой цикл новостей, передач и советских фильмов, который повторяется трижды в течение дня. Программная линейка постоянно расширяется, а новости довольно непривычно сочетают общероссийскую повестку и нюансы жизни регионов.
Руководит ОТР по назначению президента Анатолий Лысенко, человек, который всю жизнь оказывался в знаковом телевизионном тренде. Тридцать лет проработал на Центральном телевидении, в Главной редакции молодежных программ. В конце 1980-х руководил легендарной программой «Взгляд». С 1990-го по 1996-й возглавлял ВГТРК, затем преподавал, управлял, советовал, вел передачи, писал книги. Сегодня он опять на передовой, с ворохом новых идей, с концепциями оригинальных программ, в гуще сражений с критиками.
Лысенко предложил свою концепцию Общественного телевидения — просвещенческую, социальную, с уклоном в региональную тематику. Его детище по-прежнему вызывает много вопросов, однако увидеть такой некоммерческий контент на другом отечественном телеканале сегодня невозможно.
Просвещение как национальная идея
— У вас огромный опыт работы на телевидении. По сути, вы застали три разные эпохи: советское телевидение, ТВ конца 1980- х — начала 1990- х и современное. Интересно узнать мнение о сегодняшнем телевещании человека, который, можно сказать, своими руками конструировал такие разные по стилистике эфиры. Например, почему так часто приходится слышать с пафосом произносимую фразу: « Я вообще не смотрю телевизор»?
— Я не верю в этот посыл, хотя слышал его сотни раз от самых разных людей — от академиков до плотников. Потом вдруг выясняется, что эти люди знают сериалы лучше, чем я, который на этом деле собаку съел. К сожалению, телевидение смотрят все. Почему «к сожалению»? У нас нет культуры телесмотрения. У нас человек, войдя в дом, сняв пиджак и брюки, выключает свет и включает телевизор. И все. А потом он начинает щелкать каналы… даже болезнь психиатры называют…
— Заппинг, от английского zap — « перелистывать».
— Да. Он даже не смотрит. Хотя в принципе, если взять нашу программу и выстроить то, что ты хочешь посмотреть, — прекрасное телевидение. Я считаю его вообще лучшим в мире. Пока еще. Но нужно выбирать программы. Я не очень смотрю телевизор, выборочно. Слова, которые я употребляю при оценке, попадают очень часто под запрет, установленный Госдумой.
Что не нравится… Во-первых, меня огорчает то, что телевидение стало покупным. Когда я начинал работу, страшно сказать, сколько лет тому назад — лет пятьдесят пять—пятьдесят шесть, это было телевидение, которое изобретало. Каждый год молодежная редакция Центрального телевидения делала две-три-четыре новые передачи.
Было движение, было желание. Сейчас значительно проще купить готовый формат. Но готовый формат всегда несет в себе угрозу унификации. Сегодня все дома стали похожи друг на друга. И люди стали похожи. И программы. И это жалко — должно быть разнообразие. А мы старались придумать так, чтобы люди были разнообразнее.
Я могу понять коллег, которые руководят другими каналами. Да, делать свои передачи невыгодно. Риск. Ты вкладываешь деньги. Получится — не получится, черт его знает. Тем не менее сегодня у нас на ОТР примерно 65 процентов собственного контента и 35 процентов — покупного.
— Вы говорите об отсутствии конструкторской изюминки при копировании форматов. Однако сегодняшние программы и по содержанию пустоваты. Из трех классических постулатов функционирования телевидения — просвещать, информировать, развлекать — осталось, по сути, лишь последнее. Просвещенческая функция осталась в прошлом? Ведь денег на этом не сделаешь.
— Вы затронули очень больную тему.
В программах советского телевидения была заложена идеология. С ней можно соглашаться, можно не соглашаться. Но она была. Сегодня идеологии вроде нет. Да и родиться она не может, потому что для этого нужна какая-то идея. Мне нравится, когда все говорят: срочно создать национальную идею. Можно подумать, что какой-то человек подумал и высосал из пальца национальную идею. Она рождаться должна, а исходя из чего — никто не думает.
Просвещение — это и есть национальная идея. Это как ребенок. Сейчас все плачут: дети не читают. Я вот внука не могу заставить читать. Говорит, дед, я это в кино видел, это по телевизору видел. В крайнем случае посмотрю в интернете. Можно научить ребенка читать без насилия? Нельзя. Как нельзя научить чистить зубы, не заставляя. Первое время заставлять, а потом это входит в привычку. Какое-то насилие должно быть, чтобы заставить ребенка учиться. Точно так же должно быть в какой-то степени насилие, чтобы люди смотрели просвещенческие научно-популярные передачи.
— Да, но сегодняшние дети — это представители совсем иной эпохи, технологичной, технократичной, более быстрой и отчасти примитивной. Как можно заставить их просвещаться?
— Это действительно проблема. Произошла странная вещь. Я читал приблизительно те же книги, которые читала моя мама. И моя дочь читала примерно те же книги, что и я. А вот следующее поколение не читает те же книги, которые читаем мы. Распалась связь времен. Я как-то сказал, что поздравлял Сталина с семидесятилетием и даже жал ему руку, так на меня посмотрели такими глазами, что пришлось сразу сказать: Ивана Грозного я не видел и не был с ним знаком. Я понимаю, что это нереально для них. А прошло очень мало лет. Но произошли события, исторический слом, тектонический сдвиг. Одна платформа сдвинула другую, и землетрясение прошло сквозь судьбы людей. И распалась связь времен, ударив по просвещению.
