у которой от произошедшего начался нервный тик, зашла за стоящую тут же ширму, размышляя над наиболее приличествующим для леди способом избавиться от такого отталкивающего, нет, омерзительного типа, как этот Плюм. Даже передник не снял! А вульгарная булавка на шейном платке напоминает напившегося кровью клеща.
Когда он так непрошено ворвался в ее жилище, презрев все правила хорошего тона, предписывающие наносить визиты сугубо в отведенные для этого часы – с двенадцати до трех пополудни, – они с Габриэллой как раз разыгрывали партию в криббедж[9] (на самом деле компаньонку звали Гадя, но леди не подобает пользоваться услугами девушек с подобными именами, поэтому первое, что Эмеральда сделала, наняв ее, – это переименовала). Все дальнейшее произошло так быстро, что она даже не успела сменить карточную скатерть. При мысли о том, что ей придется обедать на зеленом сукне с субъектом, от которого несет мокрой псиной и подгоревшим жиром, Эмеральда стиснула зубы. Но затем, как и подобает истинной леди, взяла себя в руки, сменила домашний воротничок и чепец на предназначенные для приема гостей, нацепила любезную улыбку (но холодную, как забытый на леднике угорь) и выпорхнула из-за ширмы.
Мысленно она поздравила себя с тем, что велела приберечь для собак остатки вчерашнего званого ужина.
– Надеюсь, я не заставила вас ждать, господин Плюм, – сказала она тоном, исключающим положительный ответ.
Плюм помотал головой: ширма Эмеральды стояла у окна, как раз против света, так что он отнюдь не скучал, глядя, как она охорашивается.
– Ничуть, сударыня, – честно признался он.
Последнее слово он произнес с ловкостью, особенно похвальной, учитывая, что он не знал, где в нем ставить ударение. Но само его звучание, казалось, возносило его на вершины аристократического Олимпа. Прежде чем прийти сюда, Плюм даже потренировался перед начищенной до блеска медной кастрюлей, то произнося «сударыня» с небрежной усмешкой светского льва и целуя воображаемую ручку прелестницы (во время репетиции ее заменила ручка кастрюли), то отчеканивая каждый слог и почтительно вытягиваясь, то равнодушно отводя взор долу.
Эмеральда проплыла к чайному столику и заняла место напротив. О чем говорить с таким, как этот Плюм? Вернее всего, его мозг и развивается как-то по-другому. Ломать голову не пришлось, потому что трактирщик первым завязал беседу.
– Отчего вы в последнее время не захаживаете в «Зубастого угря», сударыня? – осведомился он.
– Я никогда и не захаживала в «Зубастого угря», сударь.
– Так не настал ли момент это исправить?
– Куда же запропастилась Габриэлла? – забеспокоилась Эмеральда. – Не удивлюсь, если она провозится внизу еще с добрых полчаса. Ах, господин Плюм, в наше время так непросто найти служанку, которую прежде не пришлось бы отучивать от лени.
Плюм в который раз подивился поразительно тонкой способности леди делать намеки. Вот Сангрия в их вторую встречу так прямо и сказала, что ей помощь на сеновале требуется. Ей бы поучиться у Эмеральды – вон как ловко дала понять, что у него в запасе еще целых полчаса до возвращения служанки. Ободренный таким решительным поощрением с ее стороны, Плюм вскочил и бросился перед ней на колени:
– Любезная Эмеральда! – воскликнул он, пытаясь нащупать в бесконечных складках и рюшечках платья ее руку (из-за растреклятых кружавчиков ему это никак не удавалось, пришлось схватить ее за локоть). – Позвольте теперь называть вас так!
Эмеральда едва удержалась от крика, когда это чудовище оказалось в такой непосредственной близости от нее.
– Нет! – взвизгнула она. – Этого я решительно не могу вам позволить!
– Правильно: «милая» куда лучше, – с жаром согласился Плюм, – и язык так корежить не придется!
Каким-то чудом Эмеральда ухитрилась дотянуться до сонетки и резко дернула ее. В гостиную тут же ввалилась Габриэлла с подносом, накрытым колпаком. Ее брови взлетели вверх при виде ползающего на коленях Плюма.
Эмеральда пришла на выручку.
– Ах, сколько раз я тебе говорила, Габриэлла, чтобы ты следила за ковром: вечно на нем образуется эта складка! Господин Плюм, надеюсь, вы не ушиблись?
Раздосадованный, Плюм, кряхтя и отдуваясь, поднялся и вернулся на свое место. Он был совершенно сбит с толку. Все-таки у всех женщин, будь они бабы или леди, есть одна общая черта: хрен поймешь, что у них на уме. То Эмеральда его так откровенно, прямо скажем – даже настойчиво – поощряет, то столь внезапное охлаждение. Плюм крепко задумался, наблюдая, как девчонка расставляет перед ними все положенные ножички, ложечки, щипчики и вилочки разной степени зубастости. Внезапно ему в голову пришло единственное здравое объяснение. Это было прям как озарение: сегодня он повстречался с новым для себя явлением – женским кокетством. Эта мысль вернула ему хорошее расположение духа.
Что ж, сударыня, будем играть по вашим правилам!
Когда Габриэла, налив чаю, удалилась (Эмеральда громко и четко велела ей далеко не уходить), они принялись за трапезу. Вернее, Плюм принялся за трапезу, а Эмеральда только успела взять в руки крохотный бисквит – не со званого ужина, – и начала наносить на него элегантным тонюсеньким слоем масло, как к горлу подступила тошнота: трактирщик расправлялся с блюдом, которое она вчера не без гордости подала одному небезызвестному высокопоставленному лицу. При этом он чавкал, брызжа слюной и орошая все вокруг подливой. Глядя на то, как вымоченные в коньяке макарончики исчезают в зловонной пасти с жалобным шмяканьем, она содрогнулась.
– А ничего, можно куснуть, – одобрил Плюм, рыгая и тыча в тарелку пальцем. – Может, и в «Угре» такие заведу. Как называются?
– Купидончики, – процедила Эмеральда.
– Хороши, засранцы!
В этот момент Эмеральда пожалела, что макароны не снабжены крохотными арбалетами, которые могли бы застрять у него в глотке.
– Прошу меня извинить, – сказала она и, покачиваясь, вышла в коридор, где ее почти стошнило в платочек (к счастью, не из брабантского, а из обычного кружева). Она протянула его компаньонке, наказав отнести в прачечную, и вернулась в комнату, чтобы мужественно выдержать пытку до самого конца.
От Эмеральды Плюм вышел, порхая сущим мотыльком. Без сомнения, поход выдался удачным и продвинул его на мили вперед.
Когда он ушел, Эмеральда обернула салфеткой принесенную им банку варенья с потрошками и велела Габриэлле избавиться от нее. Как именно это произойдет, она не желала знать. Главное, чтобы этой гадости в ее доме не было. Эмеральде хватало сестер Крим, которые усердно снабжали ее аналогичными подношениями, не в силах уразуметь, что истинной леди подобает растягивать миниатюрную баночку на целый год. Но перед их врожденным пороком плебейства она была бессильна: сколько ни делай переливания чернил, как практиковали сестры, голубей от этого кровь не станет.
Когда Габриэлла вернулась, Эмеральда попросила ее
