Он положил руки на клавиши, которые будто бы нашли свое место, так комфортно они там смотрелись. Я нуждалась в том, чтобы он снова сыграл…
— Ана, — сказал он, и я встретилась с ним взглядом. — Я хотел сказать тебе.
— Так почему не сказал?
Я не могла перестать думать о своем вынужденном признании в собственной страстной влюбленности. Если бы где-то здесь была дыра, в которой можно скрыться, я бы без раздумий в нее полезла.
Он снова начал ласкать клавиши и на его лице появилось какое-то странное выражение.
— Сначала я не думал, что это имеет значение. А после, — он покачал головой, — ты знаешь. Я не хотел, чтобы ты относилась ко мне как к особенному.
Либо он очень милый, либо слабоумный.
— Ты сказал мне, тебя зовут Сэм. Все остальные тоже называли тебя Сэмом.
Во всяком случае, я была уверена, что заметила бы, если бы люди называли его Доссэм. Его лицо покраснело.
— Оно короче и все всегда меня так называли. Когда мы были на озере, и я сказал тебе свое имя, я и не думал, что ты не узнаешь. Я должен был разъяснить тебе, но...
— Все нормально.
Я стояла и пыталась взять себя в руки, но ведь рядом Доссэм и как я смогу на него еще когда-нибудь взглянуть, помня, что он видел меня в худшие моменты? Как он сможет снова быть Сэмом, когда я знаю, что он Доссэм? Этого он и пытался избежать, не рассказывая о своей настоящей личности. Если я не соберусь, то он будет ужасного обо мне мнения.
Я заставила себя посмотреть на него, все еще сидящего за пианино и держащего ладони на коленях. Он все еще выглядел тем Сэмом, который вытащил меня из озера, который лечил мои руки после ожогов.
— Что ты играл? — я придвинулась ближе. К пианино. К нему. Те же глубоко посаженные глаза, те же лохматые черные волосы. Та же неуверенная улыбка.
— Она твоя, — сказал он. — Она будет называться так, как захочешь ты.
Я попятилась назад. Слишком много навалилось, чтоб я могла взять себя в руки.
— Моя?
Он схватил меня за плечо, чтобы я ни во что не врезалась.
— Ты не слышала? — спросил он, изучая меня. — Я использовал ноты, которые ты подобрала, вещи, которые напоминают мне о тебе. — Мои ноты. Вещи, которые напоминают ему обо мне. Доссэм думает обо мне, бездушной. Он не думал, что у меня нет души. Не обращая внимания на мои мысли, он продолжил: — Редко бывает, что я удостаиваюсь чести играть для кого-то, кто не слышал мои песни тысячи раз. Я думаю, Арманд и Стэф уже устали от этого.
— Не могу представить, что твоя игра может мне когда-нибудь надоесть. Я могу слушать вечно. — Я закусила губу. Ну почему я не могу сказать что-нибудь хотя бы отчасти умное? Но он улыбнулся. — Ты сам придумал мелодию? Только что?
— Частично. О некоторых отрывках я давно подумывал. Мне приходится записывать их до того, как забуду.
Он протянул мне руку, на которую я тупо уставилась потому, что она минуту назад лежала на пианино и создавала для меня мелодию, и вдруг я поняла, что я больше не никто. Я Ана, у которой есть музыка. Лучшая музыка.
— Ты в порядке?
Он держал меня за локти, будто я могла упасть под весом собственных мыслей.
— Все хорошо.
Я чувствовала себя переполненной. Потерявшей голову.
Но я не хотела, чтобы он понял, что для меня его подарок значит больше, чем подразумевалось. Я даже не знала, как поблагодарить его.
— Уже поздно. Давай уберем оставшееся и пойдем отдыхать. Подойдет?
Я молча кивнула и позволила ему провести меня по лестнице, затем по коридору и, наконец, в комнату в синих тонах. Кружево прикрывало окно с жалюзями, служило покрывалом для кровати и иллюзорной дверцей для каморки с висящей одеждой. Стены были чуть больше, чем полки с вырезанными полочками, вставленные с двух сторон. На некоторых лежали свернутые одеяла и вещи, пока на других стояли книги или маленькие инструменты, сделанные из рожков антилопы. Одна стена была полностью переделана под доску. Только внешняя стенка была каменной, но он покрыл ее рисунками взрывающихся гейзеров, снежных лесов и древних руин.
— Выбирай любую одежду, которая подойдет. Я уверен, что там есть такая, даже если она устарела. — Он показал на другую дверь, сделанную под стену: — Там ванная комната. Все, что тебе понадобится, там есть.
— Ты хранишь все эти вещи на случай, если какая-то девушка решит остаться у тебя на какое-то время?
Сэм отошел от меня:
— Вообще-то, это мои.
Я начала представлять его в платье, но тут вспомнила, что он мог быть девушкой в прошлых жизнях. Он не был странным.
— Точно. Прости.
Жалкое подобие на извинение, но ничего лучше я придумать не смогла. Я устала и не очень хорошо себя чувствовала, а эхо его песни — моей песни! — все еще играла в голове. Я прямо чувствовала, как эта потребность созревает внутри меня:
— Сэм, а сыграешь на пианино потом еще раз? — выражение его лица смягчилось.
— Все, что ты пожелаешь услышать.
Все, что я почувствовала внизу, все мои детские фантазии — вернулись.
Как я могла быть такой нервной и расслабленной одновременно? Я так мечтала встретить его, представляла каким он будет... Доссэм оказался вовсе не таким, как я ожидала, по большей части потому, что он поладил со мной.
Глава 9 — Реприза
Он был прав в том, что я нуждалась в нашей встрече. В одном из отсеков, я нашла удобные рубашку и штаны, сделанные из шерсти и искусственного шелка. Я отложила их до того, как помоюсь.
У него была женская одежда, но это было слишком странно; я не трогала ее.
Вначале я приняла быстрый душ, чтобы смыть всю дорожную грязь, а после горячую ванну, чтобы расслабить мои бедные мышцы. Когда я выключила воду, то услышала музыку, плывущую вверх по лестнице.
Он снова играл мою песню.
Но стоило мне проникнуться ею, как она резко остановилась на середине, а потом заиграла снова. Он продолжал играть, иногда исполняя только несколько нот. Возможно, он записывал их, как и говорил.
Я закрыла глаза и слушала до тех пор, пока вода не остыла. Затем я вытерлась, оделась, и заплела свои волосы. Когда я выглянула через балкон, то заметила, что он еще не мылся, просто сидел за пианино со стопкой разлинованной бумаги и карандашом. Он что-то мычал себе под нос, обводя кружочками и ставя точки на тактовой черте, а затем проверял, как новые ноты будут звучать, лаская клавиши пианино. Я постаралась тихо спуститься вниз по лестнице и сесть на широкое кресло с мягкой подушкой и кружевным одеялом. Он не заметил меня, так сильно был погружен в свою работу.
Я обвела взглядом комнату, забитую инструментами и наполненную музыкой. Здесь нет шелка на стенах. Ткань поглощала звук. Я читала про это в одной из его книг.
