Для начала я признал, что в его мистической версии содержится важное и рациональное зерно. Важное и рациональное потому, что послужило мне отправным пунктом для построения иной, вполне рационалистической гипотезы. Зерно это — представление об аде как причине и движущей силе «феномена Кима Волошина». Но ведь что такое ад? Вот у Киплинга, если, конечно, перевод адекватный:
«Мы шли через ад, и поклясться я готов, что нет там ни ведьм, ни жаровен, ни чертей, там только пыль…»
Действительно, пусть Моисей Наумович не обижается, какие там черти и жаровни! Но не только пыль от шагающих сапог, хотя и пыли, конечно, было по макушку. Там ещё бросали гранаты в детей и оставляли бедняг выбираться из-под растерзанных трупов родителей. Там ещё ввергали за колючую проволоку в беспредельную власть подонков человечества, погрязших в кровавом скотстве. Там ещё бегали по крышам ядовитых пустых домов весёлые сумасшедшие, распевающие дикие песенки. И много ещё чего было в аду, через который прошёл живым Ким Сергеевич Волошин…
Да, десятки миллионов сгинули там, и ещё сгинут миллионы, а вот Волошин не сгинул. Случайность, очевидно. Очень малая вероятность, не равная, однако, нулю. Волошин не сгинул, а превратился в бомбу, начинённую сумасшедшей ненавистью и паническим ужасом. И не адских слуг он боится, а новых угроз со стороны ада человеческого. И не оснащён он адским оружием, а сам превратился в оружие. И именно это вот обстоятельство сейчас для нас самое главное и самое мучительное.
Я замолчал, собираясь с мыслями. Это обстоятельство, самое главное и самое мучительное, подлежало ведению тех мрачных наук, в которых плавает не только провинциальный терапевт, но и талантливейший «лекарь мёртвых». Думать смутно о таких вещах может и абсолютный профан, а вот излагать эти мысли, да если ещё голова гудит от усталости… Словно почувствовав моё состояние, Моисей Наумович пошарил в шкафчике и водрузил на столик бутыль ликёра собственного изобретения и производства. Возле бутыли возникли рюмочки, которые старик аккуратно наполнил. «Лыхаим», — произнёс он шёпотом, и мы выпили. Было вкусно.
— Продолжайте, Алексей Андреевич, — сказал он. — Я вас внимательно слушаю. Очень внимательно.
— Очень трудно, — признался я, и рюмочки были снова немедленно наполнены.
— Да, конечно. — Моисей Наумович сочувственно покивал. — Бомба, начинённая ненавистью и ужасом, — это красиво, конечно, вроде ящика Пандоры, но это ведь только поэзия…
Я выпил и налил себе ещё. Я заговорил, тщательно подбирая слова и, надо надеяться, время от времени краснея.
Воздействия адских условий, в которых выпало пребывать Волошину, а точнее — комбинация этих воздействий произвела в его организме уникальную перемену. Психофизиологическая суть этой перемены нам неизвестна. Зато известны вполне достоверные случаи её проявления. Обретённый в аду дар позволяет Киму Волошину непонятным образом наносить удары, вызывающие: а) кратковременное выпадение сознания, б) полный или почти полный паралич памяти и, наконец, в) мгновенную смерть, диагностируемую медициной либо как следствие острой коронарной недостаточности, либо рефлекторной остановки кровообращения. (Моисей Наумович приятной улыбкой дал мне понять, что оценил мой сарказм.) Достойно упоминания и то обстоятельство, что в наблюдённых нами случаях объектами ударов были лица, вызвавшие у Волошина приступы крайнего раздражения или прямой ненависти. Это, однако, ещё не даёт нам права утверждать с уверенностью, будто он не способен намечать и поражать жертву и с полным хладнокровием…
Я ещё раз (в который уже раз?) хлебнул несравненного ликёра, собрался с духом и произнёс деревянным голосом небольшое эссе на тему о том, что «феномен Волошина», строго говоря, не является беспрецедентным. Всемирно-исторический опыт даёт нам некоторые основания предположить, что во все века и во всех социумах существовали своего рода злые чародеи, имевшие власть при помощи неких таинственных заклинаний отдавать людям и животным приказ умереть, и люди и животные покорно умирали без признаков каких-либо повреждений. Секреты восточных магов… африканские колдуны… шаманы… Моисей Наумович сказал с мягким укором:
— Простите, что прерываю вас, Алексей Андреевич. Но я хотел бы предупредить вас, что жидкость эта очень, оч-чень коварна…
Я в смущении уставился на опустевшую наполовину бутыль. Но бес разнузданности уже овладевал мною. Я погрозил Моисею Наумовичу пальцем и плеснул себе коварной жидкости уже не в рюмочку, а в чайную кружку. Проглотив залпом и поцокав языком от удовольствия, я проговорил, старательно артикулируя:
— А вот у Лермонтова на такой случай сказано… «Вы, может, думаете, что я пьян? Это ничего!.. Гораздо свободнее, могу вас уверить…» Таким образом, что мы имеем, Моисей Наумович? А имеем мы опять же поэзию. Чудище обло и даже, может быть, стозевно… в пересчёте на число жертв, которое оно способно схарчить единовременно. Собачки на Пугачёвке до сих пор, наверное, об этом помнят, на что уж у собачек память ни к чёрту… Рассказывайте мне об адском оружии! Вот оно, это ваше адское оружие, и никакой мистики… А Ким — он сам себе и беглец из ада, и адский слуга, и адское оружие…
Тут я понял, что иссяк, очень утомлён и что мне пора домой.
По пути, стараясь ступать твёрдо и уверенно, напевая какую-то легкомысленную чушь, я вдруг заметил, что за мной увязалось несколько собачонок. Они следовали в отдалении, они не лаяли и, конечно же, не норовили ухватить меня за пятки. Они трусили позади совершенно бесшумно, а когда я оборачивался, с жалобным прискуливанием бросались кто куда в лунные тени…
18
По облику был он похож на непроспавшегося мертвеца: жёсткие волосы дыбом, бледная с прозеленью физиономия в засохлых пятнах, неподвижные тухлые глаза. Ходил и бормотал: «Не убий, не убий, не прелюбы сотвори…» Юрод.
Дня через два Ким нанёс городу ответный визит. Вспоминать об этом тоже не хочется, но тоже надо.
Около полудня он появился на проспекте Изотова в обычном своём оранжевом тулупе до пят и чудовищной своей шнурковой шапке. Облачение это было известно половине ташлинцев хотя бы и по слухам, и наиболее смелые из встречных проходили мимо, уставив взоры прямо перед собой, а малодушные торопились свернуть в переулки или занырнуть в магазины. А направлялся Ким домой в Черёмушки, возвращаясь из жалкой нашей районной «Оптики», где он ещё месяца три назад заказал очки для своей жены Люси. Заходил он в «Оптику», как впоследствии выяснилось, раз двадцать за это время, да всё втуне: то оправы не было подходящей, то линз, а чаще всего ни того, ни другого. В тот день поучился у него с продавцом такой разговор.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
