— Новый нарывает! — говорил он, разглядывая болячку с помощью осколка зеркала и ощупывая припухлость.
Матильду положили в свинцовый гроб, который, в соответствии с правилами, пришлось опустить в трюм. Ланнек по-прежнему хватал Жаллю за пуговицу:
— Я не подаю вида, но думаю, понимаешь? Как останусь один, так целыми часами и думаю. И кое-что выясняется…
К сожалению, догадки Ланнека утрачивали всякий смысл, как только он пытался передать их словами.
Связь между людьми и событиями оказывалась слишком неопределенной, слишком расплывчатой. А вот когда он одиноко лежал у себя в каюте, все было так ясно, что казалось, может уложиться в несколько слов.
— Ты не знаешь мамашу Питар! Попробуй себе представить, что это за штучка. Она владеет двумя доходными домами, понятно? И дачей в Рива-Белла — сама не живет, но сдает. А еще у нее есть сын, которого она считает умнее всех на свете. В сущности, именно из-за него старуха ненавидит женщин, каждую женщину. По-моему, дочь она тоже ненавидела…
Опять не то! Жаллю, естественно, перестал что-нибудь понимать.
— Предположим…
Нет, ни за что не передать! Но капитан чувствовал, что случившееся — это в конечном счете борьба между Питарами и Ланнеками, между квартирой над обувным магазином в Кане и судами, которые идут по всем морям земли из порта в порт.
— Кто наплел моей жене, будто я собираюсь перепродать «Гром небесный»? Разве у меня такая репутация?
Нет! Значит…
А ведь есть еще подброшенная записка! Вот с чем надо разобраться!
— Предположим, старина, я пошел бы ко дну вместе с пароходом и Матильдой. Кто мне наследует? Старуха Питар. А тогда Оскар получает возможность строить рабочие городки, на которых рассчитывает обогатиться и прославиться. Это его заветная мечта! Похоже, дома для рабочих — дело доходное: бедные люди платят исправно. Понимаешь?
На свежем воздухе палубы Ланнек и сам переставал понимать. Мысли его прерывались, становились бессвязными.
Но в полусне…
— Вот увидишь, Жаллю!.. Я не знаком с твоей женой, но ручаюсь…
Из подъехавшей машины вылезал консул.
11
— Представляешь себе, Жаллю?
«Гром небесный» шел к Нормандии вдоль южных берегов Англии, защищавших судно от северного ветра. На один пасмурный день приходилось два погожих, и пароходов навстречу попадалось как никогда много.
По феканской портовой рации г-жа Жаллю известила мужа, что у их младшей дочери корь, но тот и бровью не повел.
Он подумает об этом позже, на подходе к французскому берегу, когда в корабельную жизнь вновь ворвутся треволнения жизни на суше. Но и тогда, разумеется, заботить его будет не столько дочка, сколько женщины,. которые встретят его на молу и, может быть, встретят кулаками.
Такое бывало. Два года тому назад капитану Лазиреку выбила зонтиком глаз женщина, требовавшая, чтобы он вернул ей сына.
Счастье еще, что отец юнги тоже возвращался на «Громе небесном»! Вместе с остальными спасенными он просиживал целые дни в кают-компании, превращенной в лазарет, и дулся в карты.
— Не больно-то он убивается, — вздыхал Жаллю.
Ланнек, разумеется, не слушал. Ланнек начинал понимать! Можно даже сказать, что он понял все, после того как судно посетил консул Франции в этом поганом Рейкьявике.
Разве он явился не затем, чтобы осведомиться, свободен ли боцман от обязательств перед нанимателем и можно ли ему вернуться на родину регулярным пассажирским рейсом через Копенгаген?
— Еще чего? — взорвался Ланнек. — Он не сойдет с парохода! Он сам просил вас вмешаться?
— Нет. Он хотел купить билет на пакетбот, и компания поручила мне навести справки.
— Вот вы их и навели. Он останется на «Громе небесном»…
Еще одна деталь, которую Ланнек почти угадал!
Он давно косо посматривал на боцмана, особенно с тех пор, как узнал, что его жена гадает Питарам на картах.
— До свиданья, господин консул!
Ланнек, словно невзначай, заглянул к боцману в тесную каморку, которую тот выгородил себе у входа в кубрик. Нормандец торопливо запихивал пожитки в мешок.
— Скажи-ка, боцман…
И, резко оттолкнув его, Ланнек вывернул содержимое мешка на пол.
Там оказалось, ни много ни мало, двадцать банок лангустов из офицерского довольствия.
— Зачем они тебе понадобились? Что ты собирался выкинуть в Копенгагене?
— Я болен…
— Я тоже болен. Все больны.
Без дальнейших околичностей Ланнек перерыл груду вещей и обнаружил в ней одну из своих рубашек — тех, что хранил для выхода на берег.
— Это, конечно, тебе на перевязки?
Он не улыбался. Боцману тоже было не до смеха.
— Подожди-ка, приятель. Сейчас мы найдем кое-что поинтересней. А вот и оно!
И Ланнек с торжеством вытащил на свет бутылочку фиолетовых чернил, одну из тех бутылочек с горлышком вбок, которые запечатывают серым сургучом и продают по десять су в деревенских бакалейных лавочках.
— Ну и что такого?
— Что ты писал ими?
Теперь Ланнек обрел уверенность. Улик было достаточно. Он подступил к боцману, схватил его за горло.
— Говори, гадина, это ты подбросил записку в штурманскую? Это все ты натворил?
Их наверняка слышали в кубрике, где на подвесных койках дремало с полдюжины матросов, но Ланнеку все было безразлично.
— Выкладывай! Что тебя заставило?
Он отпустил боцмана, и тот, испуганно выпучив глаза, принялся растирать себе шею.
— А ну, сознавайся, да живо, не то станет жарко!
Я сегодня шутить не расположен.
— Я же не знал…
— Чего ты не знал?
— Что все так кончится.
— Объясни!
— Моя жена…
— Что — твоя жена?
— Она не советовала мадам Питар покупать пароход.
До чего же это в духе Питаров! Судно покупает он, он сам! Из восьмисот тысяч недостает только двухсот, банки предоставляют ему кредит, от мамаши Питар требуется одно — поручиться в уплате, и она именует такую операцию «покупкой судна»!
— Надо вам сказать, моя жена ненавидит море.
Ей хотелось, чтобы я сидел дома и развозил на велосипеде…
Разговор происходил в момент, когда погрузка заканчивалась и таможенники уже явились на борт для последних формальностей. Утро было еще более морозное, чем в последние дни. Радио обещало высокую волну в открытом море.
— Ну?
— Она нагадала на кофейной гуще, что мадам Питар не должна делать эту глупость. Потом та пришла опять и объявила, что бумаги подписаны.
— Дальше.
— Жена не оставила свою затею и предсказала кораблекрушение…
И все это в каморке за бакалейной лавочкой на улице Сен-Пьер, да еще, конечно, в перерывах между звонками, возвещающими о появлении покупательниц!
— Ты точно знаешь, что моей теще предсказали кораблекрушение?
— Пусть Бог не даст соврать!
— И та все-таки отправила дочь?
— По-моему, мадмуазель Питар, виноват, мадам Ланнек, сама порывалась уехать, — промямлил боцман.
— Выходит, ее просто не остановили?
— Выходит, так.
И боцман сделал уклончивый жест — что он-то мог?
Хотя Ланнек был полупьян, как все последние три дня с утра до вечера, он полностью сохранял обычное хладнокровие и особенно проницательность, которая, словно в часы полусна, даже обострилась.
— Значит, старуха Питар рассчитывала на катастрофу?
— Она даже расспрашивала меня, выдержит ли непогоду такое старое судно.
— Что ты ответил?
— Что будет видно. Корпус, понятное дело, проржавел и…
— Погоди! Давай по порядку.
Ланнек старался не потерять нить своих мыслей.
— Итак, твоя жена нагадала… Ладно!.. Мамаша Питар тем не менее отпускает дочь, но…
Фразу Ланнек договорил про себя:
».., но заставляет меня подписать завещание на того из супругов, кто переживет другого, и застраховать свою жизнь на…»
— Заткнись! — рявкнул он.
Боцман только-только открыл рот.
— Зачем ты нанялся на судно?
— Чтобы не развозить заказы на велосипеде. Я двадцать восемь лет проплавал на парусниках да десять на пароходах.
Ланнек даже не улыбнулся.
— Но ты же подсунул мне записку…
На этот раз боцман побагровел.
— Она для чего?
— Чтобы вы были настороже.
— Не понимаю.
— Судя по кофейной гуще…
— Что? Ты веришь в такой вздор?
— Почем знать? — вздохнул боцман.
— Улавливаешь, старина Жаллю, давний мой товарищ? Его жена торгует предсказаниями, а он все-таки склонен им верить. Сперва он наряжается призраком, чтобы стянуть окорок, а потом, в Гамбурге, идет к знахарю за мазью и заговором от ожогов. Нет, тут вся штука в мамаше Питар…
Но ведь это такое, о чем вслух не скажешь. Такое, о чем она боялась даже подумать, но что все-таки сделала, успокаивая себя тем, что от судьбы все равно не уйдешь.
Зачем ей дочь, ставшая женой капитана? Да еще Ланнека! Этот субъект при каждом наезде домой хочет казаться умней ее сына, настоящего Питара, ученого человека!
