— Что вы мне дали?
— Что? — он казался удивленным.
— Чем вы опоили меня?
Ларисс повел бровью:
— Почему ты считаешь, что тебя опоили?
Я молчала.
Он улыбнулся:
— Ты хотела его, в этом все дело?
Я снова молчала.
Управляющий склонился к самому уху:
— Я уже говорил, прелесть моя, что применю все это только тогда, когда он прикажет. Он не приказывал… Это твои желания. Твои истинные желания, от которых ты зачем-то бежишь.
— Но… стакан… — Я онемела от ужаса: — вы меня обманули. Просто говорили под руку. Это подло. Как же это подло!
Полукровка довольно улыбнулся:
— Ты сама себя обманула. Только сама. А почему? Потому что страстно желала обмануться.
Он вышел, оставив меня с ощущением, что я облита с ног до головы липкой удушающе-сладкой дрянью.
Ларисс врал — не может быть иначе.
Морок.
29
Утро было бы самым добрым за последнее время, если бы не новости из дворца и подспудное едва ощутимое осознание обмана. Оно пустило росток только утром. Постель еще хранила ее запах, и я прекрасно выспался, вспоминая, как она извивалась и заходилась стонами. Божественно красивая маленькая гордячка с парой умопомрачительных сисек. Манора не вызывала и сотой доли эмоций, которые порождала она. Отныне я не видел никого кроме этой очаровательной ханжи. Если бы ни одно «но»…
Я сидел за сервированным к завтраку столом, курил и читал корреспонденцию. Принц Пирам требовал, чтобы я зашел к вечеру по очень важному делу. Не слишком охота, но надо: мальчишкой ни в коем случае нельзя пренебрегать. Торн сообщал, что Император неофициально отстранил полковника Монка от командования пятой эскадрой. А вот это очень хорошо… У командора Бракса в браке родился шестой сын. Твою мать! Шестой! Этот боров плодит детей, как племенной бык. Шесть чистокровных сыновей…
— Что опять с лицом, брат?
Я не услышал, как вошел Ларисс.
— Корреспонденция из дворца. У Бракса родился шестой законный сын, — слова едва протиснулись сквозь стиснутые зубы.
— Так порадуйся за него.
Я ничего не ответил и отложил почту. Сделал знак рабу, чтобы наливал кофе. Брат прекрасно знает, почему меня это так раздражает. И его небрежность почти оскорбительна.
Ларисс сел напротив. На лице притаилась хитрая ухмылка, знакомые глаза насмехались из-под опущенных ресниц:
— Не думал, что увижу тебя хмурым. Очень жаль.
— Не по той причине, которая тебя так интересует.
— Значит, ты доволен?
Я покачал головой, вглядываясь в его лицо. Отпил обжигающую жидкость, и тепло разлилось по горлу. Горький кофе и сигареты — что может быть лучше.
— Скажи, это ведь ты?
Он поднял бровь. Сразу все понял — лишь гримасничал:
— О чем ты?
— Это не ее желания.
Ларисс виновато опустил глаза, но раскаяния в них не было, скорее, насмешка.
— Я же просил…
Он поднял голову и кивнул, глядя мне в лицо:
— Чистый седонин не имеет ни вкуса, ни запаха. Это удобно. — Голос стал жестче: — Ты хочешь невозможного. Единственный путь — смешать для нее морок и реальность. Иначе никогда, ты слышишь, никогда она не посмотрит на тебя по-другому. Что бы я ей ни говорил и что бы ни обещал. Она должна принять его действие за свое настоящее желание и влечение. Больше я не вижу разумного выхода.
— А что потом?
— Потом я буду постепенно снижать дозу. Когда появится условный рефлекс.
Звучало отвратительно:
— Ты решил дрессировать ее, как собаку?
— А ты можешь предложить что-то другое? Да, это метод торгашей, но у меня нет выбора. Так лучше для всех. И для нее в том числе. Ты сам во всем виноват, а теперь кривишься, что тебе что-то не нравится. Что ты не пришел посмотреть на нее, когда налились синяки?
Он прав: я боялся смотреть на дело своих рук. Низко. Отвратительно. Да, я стыдился. Но ничего уже не исправить.
— Я был пьян. Не помню, когда последний раз так напивался. Она разозлила меня.
Ларисс поджал губы, покачал головой:
— Я бы еще принял это оправдание. Но не она. Для нее оправданий нет. Ты не в казарме, Адриан, чтобы выпучив глаза ломиться напролом. Она не твой солдат, который засунет в задницу гордость и язык, если ты приказал. И она не Манора, — он покачал головой. — Я бы сказал: она совсем не Манора.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
— В этом и дело, — я шумно затянулся; сигарета «ходила» в пальцах. — Не Манора. И не Вирея. Мне хватило единственного взгляда, чтобы это понять.
— И единственного поступка, чтобы бесповоротно все испортить.
Я посмотрел ему в глаза:
— Помоги все исправить.
Он повел бровями:
— Я не Создатель. Могу пообещать лишь попробовать.
Ларисс пригубил свою чашку и потянулся за долькой засахаренной груши — любил сладкое хлеще баб:
— Черт с тобой, все уже сделано. Хочу дать ей комнату с окном. Она зачахнет в конуре.
Не скажу, что обрадовался, но это была дельная мысль. Правильная мысль. Я отставил чашку и откинулся на спинку кресла:
— Хорошо, если ты так считаешь нужным.
— Адриан, — брат посмотрел осуждающе. — Тебе не нравится? Чего ты боишься?
— Она сбежит.
Ларисс расхохотался:
— Этот дом — не флагман, набитый идиотами. Отсюда невозможно сбежать. По крайней мере, без моего ведома. Уж мне-то ты можешь верить?
— Разве что тебе. Я уже и себе не слишком верю.
Он снова рассмеялся:
— Никуда не денется твоя красавица. Да, не самая глупая девица, с гонором и спесью. Сознание свободной, которое все еще толкает на глупости. Но даже ей не сделать и пары шагов за оградой.
Я сдался. Скомкал салфетку и швырнул на стол. Мой брат — самый умный человек из всех, кого я знал. Я должен верить. Если бы только он захотел придворной карьеры — уже давно обосновался бы в сенате и, вероятно, обрел полномочия Великого Сенатора, перейдя мне дорогу. Странный выбор — держаться в тени и распоряжаться рабами. Но я точно не хотел бы соперничества с ним.
— К тому же, — Ларисс вернулся к кофе и неприлично громко хлебнул, нарочно, — если ты сам не умудришься все испортить, скоро она забудет, что такое свобода. Будет думать лишь о том, как бы забраться на твой член.
Я опустил голову:
— Всего лишь седонин… Порой мне кажется, что она не способна на любовь к мужчине.
— При случае, это можно проверить. Но не обольщайся — максимум, что ты можешь получить от нее — страсть. Любовь… — брат хмыкнул. — Не рассуждай, как мальчишка. Уже ничего не вернуть.
Я с недоумением посмотрел в его заговорщицкое лицо:
— Как? Как проверить?
Он улыбнулся:
— Оставь мне мои маленькие тайны…
— … и твои подлые методы. Хорошо, — я сдался, никогда не умел с ним спорить. — Делай, как считаешь нужным. И, кстати, о членах… — я вздохнул и поставил локти на столешницу, заглядывая брату в лицо: его реакция меня волновала. — Я хочу, чтобы ты купил несколько красивых рабов.
Он сразу понял, куда я клоню, покачал головой:
— Это может оказаться ошибкой.
— Я не вижу другого выхода, — я вновь закурил, едва затушив предыдущую сигарету. Воспоминания о жене не доставляли ничего хорошего. Знал, не прав, но ничего не мог с собой сделать. По крайней мере, я честен. — Она не понимает слов, Ларисс. Я не могу больше это терпеть.
— Одно дело, если все это останется в этом доме… Но если достигнет ушей ее отца… Старик имеет громкий голос. Он, в любом случае, громче твоего, как бы ты не надрывался.
— Это не его дело. Это дело мужа и жены.
— Да, но герцог Тенал может не обратить внимания на такие мелочи, когда дело коснется его дочери.
— Тогда что мне делать?
— Может, дождаться, когда Вирея совершит ошибку, которая позволит полноправно запереть ее на Атоле? Тогда Тенал не посмеет открыть рот.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Мне стало, действительно, смешно:
— Какую ошибку? Проснись, Ларисс: скорее промахнешься ты, чем оступится она!
Брат усмехнулся и повел бровью. На мгновение мелькнула мысль о том, что я не могу ручаться за то, что происходит в его голове. Черт возьми, да эта мысль посещает меня постоянно.
