но я предполагаю, что на той станции многие успели, как и мы, заскочить обратно в поезд. Большая часть первого вагона теперь состоит из футбольных фанатов, вмиг протрезвевших после недавних событий. И словно в несогласие с этим предположением, внутри меня что-то щелкает. Но вначале я не понимаю, по какой причине. Я оглядываюсь, внимательнее осматриваю пол и понимаю… Он чистый. Никаких следов тех тварей, ни намека на то, что произошло у нас.
Какого черта?..
— Эй, у вас же это тоже было, да? — произношу я, привлекая к себе внимание.
Но встречаюсь лишь с непониманием во взглядах других пассажиров. Тех, которых ранее с нами не было.
— Я о тех тварях, что появились в вагонах, когда свет отключили.
Они переглядываются.
— Здесь свет не выключался, — отвечают мне. — И никаких тварей не было.
Теперь мы разделяемся на тех, кто понимает, о чем идет речь, и на тех, кто ничего не понимает.
— Как это тех тварей тут не было?! — возмущается кто-то, кто пережил ту остановку.
— Хотите сказать, — вторит ему кто-от другой, — что в первом вагоне все это время было безопасно?!
— Меня чуть не утащили из вагона! Я лишь чудом жив остался!
«Несправедливость» — вот слово, которое крутится у меня на языке, горечью оседая где-то в глубине.
Что же это получается? Мы все лишь чудом пережили ту остановку, а люди, находившиеся здесь, и знать ничего не знали?
— Ты… Урод!.. — стоявший у кабины машиниста мужчина вновь принимается дубасить ее руками и ногами. К нему присоединяются несколько других пассажиров. — Ты не открыл здесь двери!
— Себя, значит, спас! А нас всех на корм этим монстрам бросил!
— Дайте я выломаю эту чертову дверь! Отойдите!
Разумеется, выломать дверь, защищавшую машиниста от разгневанной толпы, не получается ни с первой попытки, ни со второй. Потирая ушибленное плечо, воинственно настроенный пассажир напоследок пинает не поддавшуюся на его «уговоры» дверь ногой и, плюнув на пол, отходит в сторону.
Вот теперь машинист точно нам не откроет.
Замечаю, как Вика о чем-от говорит Тохе. Тот с секунду напрягается, а затем кивает.
— Чувствуете? — Спрашивает он у остальных. — Поезд набирает скорость.
Пассажиры начинают прислушиваться к своим ощущениям.
— Действительно.
— Точно.
— Едем быстрее.
— Ну наконец-то!
Посмотрев на дверь в кабину машиниста, о которой все уже забыли, я задаюсь лишь одним вопросом: «Почему?» Почему мы едем быстрее? Почему именно сейчас? Тревожное чувство зарождается в груди, чуйка подсказывает, что все не так просто. И общая радость идет вразрез с гнетущей атмосферой поезда.
Я оборачиваюсь к закрытым дверям, соединяющим первый и второй вагон. По ту сторону темно. Черно. Да, сказать «черно», будет вернее. Но ведь только что там было светло…
В голове звучит голос машиниста, такой спокойный и ровный: «В целях безопасности все двери будут заблокированы». Интересно, кто-нибудь еще придал значение его словам? Он знает о том, что там происходит. И я почти уверен, что те, кто остался в других вагонах, к нам уже не присоединятся. В подтверждение этого я замечаю, как на темном стекле по ту сторону второго вагона отпечатывается человеческая ладонь. Всего на секунду.
А потом отпечаток исчезает, как мимолетное видение.
Воспоминание третье — Улица
Мне однажды сказали, отчего-то решив, что я впал в депрессию, что мне необходимо покинуть так называемую «зону комфорта» и тогда все наладится. Правда объяснить мне, что это за зверье такое — «зона комфорта», так никто и не смог. Одни говорили, что это дом, место, где ты чувствуешь себя расслабленно и спокойно. Другие, что это просто знакомое место, и покинуть его, значит, куда-то уехать. Далеко и надолго. Ведь только так можно по-настоящему почувствовать вкус жизни.
Но есть ли у жизни «вкус»?
Поезд движется дальше по темному туннелю, свет горит только в первом вагоне, а от меж вагонных дверей тянет промозглым холодом Арктики. Подперев спиной поручень, я вглядываюсь в полустертую надпись «не прислоняться» и в собственное отражение на дверном стекле. По ту сторону двери — пустота и тянущиеся вдоль стены туннеля кабели. Я исподтишка рассматриваю других пассажиров, почти у всех на лицах потерянное выражение, бледность их кожи отражает свет потолочных ламп. Несмотря на жару, властвующую в городе последние несколько недель, загорелых среди нас нет. Все мы офисные служащие, не видящие дневного света из-за работы в зданиях. А значит, навыки выживания в экстремальных условиях у каждого из нас равны практически нулю.
А раз так…шанс выжить будет выше, если держаться вместе.
Вскоре поезд начинает замедлять ход и из туннеля мы выезжаем на залитую белым светом уличную станцию. Все припадают к окнам, стараясь разглядеть как можно больше. Но станция ничем не примечательна. Разве что свет от ламп слишком ярок, а платформа отталкивающе пустынна. Но ничего из этого не может снизить их интерес. И стоит только поезду окончательно остановиться, двери как по команде распахиваются, скрываясь в пустотах вагонных стен.
— Все, приехали! — говорит один из пассажиров.
Но покидать вагон не спешит. Он смотрит на остальных, надеясь, что найдется смельчак, который сделает за всех этот первый шаг. И только я думаю, что такого идиота не найдется, как он появляется, смело делая шаг из вагона на платформу.
— Не знаю, как вам, — говорит рыжий, — но мне вообще не улыбается остаться в этом жестяном гробу. Чтобы там не произошло, но снаружи шансов выжить всегда больше.
Мать Тереза следует за ним, но переступив порог вагона, сворачивает направо и направляется к кабине машиниста. Спустя секунду по станции разносится громкий постукивающий звук — это наш сердобольный пассажир с активной жизненной позицией старается достучаться до машиниста. Правда безуспешно.
— Ну что? — Вика одной из первых тянется к дверям, чтобы стать непосредственной участницей событий. Некоторые пассажиры подтягиваются за ней. — Он хоть там?
— Конечно там! — отвечает ей недовольная чем-то грузная дама с огромным пакетом из продуктового, ручки которого, несмотря на все пережитое, она по-прежнему крепко сжимает пальцами правой руки. — Где еще быть этому гаду?
Вопрос вполне логичен, ведь сбежать от праведного гнева пассажиров у машиниста попросту не было времени. Так что с вероятностью в сто процентов — если, конечно, поезд не управляется автоматически — машинист все еще в своем кресле. Но я сомневаюсь, что он откроет нам дверь в кабину, уж слишком громко и яростно некоторые пассажиры обещали расправиться с ним в лучших традициях кровавых маньяков.
— Пошли, посмотрим, что там да как, — шепотом произносит Тоха, намереваясь выйти из вагона.
Отец всегда говорил
