сбивались в одно целое и разрывались на сотни. Они парили, выжидая. Они приближались и отступали, словно обладали сознанием. Словно были Живыми. Они остановились. Она могла поклясться, что они смотрели на нее. Без глаз. Секунда, а может прошла вечность, и они полетели к ней. Стремительно. Сперва она подумала, что они вновь, приблизившись, отлетят, но мысль так же быстро, как и возникла, исчезла, потому что они облепили ее всю. А потом, резко оторвавшись, сбились в один ком, похожий на пчелиный рой и стройным рядом, стремительной стрелой ударили ей в грудь. Она не чувствовала боли. Лишь последнюю угасшую частичку в своем сердце. Не осталось мысли. Лишь тени, проникающие в глаза, в рот, в нос, они поглощали ее. Они становились ею. Не осталось ничего. А потом она увидела себя со стороны. Тьма стала ею. Она стала тьмой. Она открыла глаза и посмотрела прямо на нее. И этот взгляд сулил лишь одно: Смерть.
— Ида, очнись! — голос вырвал ее из этого кошмара. Она не могла разлепить глаза, ей все еще казалось, что тьма облепила ее веки. Тело не слушалось, а слипшиеся губы не дали возможности вымолвить хоть слово. Из горла вырвался лишь хрип.
— Ида, — повторял голос, а теплая рука гладила ее холодную кожу, — все хорошо, я здесь, я здесь.
Приложив усилие, она попыталась открыть глаза. Веки затрепетали, но ничего не было видно, лишь размытый силуэт отца, сидевшего на краю кровати и пытающегося привести ее в чувства. По рукам пробежали тысячи иголок, онемение стало постепенно спадать. Она попыталась несколько раз сглотнуть, хоть как-то расцепить губы.
— Отец, я… — Ида зашлась в кашле.
— Все хорошо, дитя, я здесь, я здесь! Тебе приснился кошмар, выпей воды.
— Спасибо, — слово вырывалось с хрипом, отчего Ида снова закашляла. С трудом приподнявшись, она сделала два глотка. Вода, казалось, обожгла горло.
— Что тебя напугало? Ты кричала! — Вот почему в горле першило. — Что тебе приснилось?
— Я… я не помню, — прошептала Ида. — Помню лишь темноту вокруг. — Ида закрыла глаза, но в тот же миг распахнула их снова — воспоминание о сне обожгло изнутри, заставив поморщиться от боли.
— Хочешь, я оставлю свечи? — отец смотрел на нее понимающе, будто знал, что она видела и что чувствовала сейчас.
— Спасибо, отец, — Ида взяла его за руку и слегка сжала, силы все еще к ней не вернулись. И несмотря на страх повторения кошмара, ее все равно клонило в сон.
— Я оставлю дверь открытой, если что-то понадобится… — отец недоговорил, но его взгляд был красноречивее слов. Он был напуган. Он был растерян.
Ида не стала задавать вопросов, поэтому лишь кивнула.
Отец вышел, лишь на секунду задержавшись у дверей, будто хотел что-то сказать. Но двинулся дальше, оставляя дверь открытой.
Несмотря на нестерпимое желание уснуть, Ида пролежала почти до рассвета, не сумев сомкнуть глаз. Ее веки отяжелели. Но ей была невыносима мысль, снова почувствовать прикосновение теней. Свечи почти догорали, и в глубине души она молилась, чтобы первые лучи рассвета проникли в комнату раньше, чем догорит последняя свеча. Рассвет наступал медленно, растягивая каждый свой шаг, будто не хотел вырываться из сладкой полудремы. Он озарял верхушки деревьев за ее окном, отбрасывая тени. Они шевелились, казалось еще мгновение и они снова кинутся к ней. Лишь усилием воли она убедила себя, что это тень от шелестящей листвы и качающихся ветвей. И повторяя про себя эти слова, она не заметила, как все же уснула.
Она открыла глаза. Солнце садилось за высокой горой. Последние лучи падали на поле. Выжженое поле. Дотла. Шаг. Еще один. Она медленно шла к нему, и осознание ударило молотом: поле не горело. Это мертвый пустырь. Здесь не росло ничего и не будет расти. Просто черная земля. Ни единого цвета. Полное отсутствие света. Темнота. В груди снова что-то сдавило, она стала отступать назад. Нет, тени, они снова появятся, как только солнце сядет. Надо бежать. Назад. Домой. В деревню. Подняв глаза на затухающие лучи, она стремительно развернулась и… не увидела ничего, кроме такого же черного поля. Вокруг, от края и до края ее окружал черный пустырь, а она стояла в центре. В центре выжженого мира. Ничего вокруг. Никого вокруг. Ни единой души. Ни жизни. Лишь она. И Смерть.
На этот раз пробуждение было резким. Вероятно, она больше не кричала, так как отца в комнате не оказалось. Свечи давно догорели, а в окна вовсю заливало ярким солнечным светом. Стряхнув с себя сон, Ида потянулась к стакану воды. Пролив дрожащими рука несколько капель, она вспомнила, как в детстве старуха-соседка учила избавляться от тяжкого ощущения после жуткого сна. Ида вскочила, уповая на единственный шанс, шатаясь, прошла к умывальне, вспомнила слова старухи и, приговаривая, стала «смывать» с лица сон: «Вода смоет тьму и мысли, оставляя только свет, вода смоет тьму и мысли, оставляя только свет…» Неизвестно, действительно ли приговор, призванный утешать напуганных детей, помог или вера в него, а возможно, просто холодная вода остудила голову и пробудила окончательно, но Ида почувствовала себя лучше. Отца не было и дома, видимо, с раннего утра уже в мастерской — продолжает мастерить двери и деревянные ставни для пострадавших от пожара.
Приводя мысли в порядок, Ида позавтракала, стараясь отвлечься планами на день, не возвращаться в этот сон. У нее еще оставалось время до посещения храма, поэтому она решила приготовить обед для отца, который, вероятнее всего, до вечера и не выйдет из мастерской, но тем не менее, хотя бы к ужину уже будет все готово. Дрожь прекратилась, но пространство вокруг нее, казалось, продолжало сжиматься. Подойдя к печи, она снова услышала далекое эхо: «Иди за мной. Я покажу». Ида уронила чашку, в которой заварила травы Месидас, хотя и не верила в их действенность — ночью они ее не спасли от кошмара. Ида стряхнула себя морок, присела собирать разбившиеся осколки. Вытирая пол, она подумала, вдруг правда именно так люди сходят с ума? Ей перестали сниться обычные сны кроме этих редких, но таких въедающихся в кожу кошмаров. Ей слышатся голоса. Неужели так все и начинается у юродивых, которые забредают порой и рассказывают о будущем, нашептанном голосами. Усмехнувшись, то ли над глупыми мыслями, то ли от страха, Ида принялась готовить обед. Но находиться рядом с печью ей все равно было тяжело, казалось, та манила, притягивала к себе невидимыми путами. Ида старалась сосредоточиться на простых бытовых вопросах, думала о проблемах, навалившихся на
