– Кэла нет, – объявил он.
– Вижу, – ответил я.
– Подонок смылся, не заплатив мне за четыре месяца аренды.
– Дела у него шли плоховато, правда?
– Да никаких дел вообще не было. Только стрижки. Даже на два бакса они не тянули, никуда не годились, могли бы побить все рекорды в штате.
Пощупав свою макушку и затылок, я согласно кивнул.
– Мерзавец, унес ноги, а ведь задолжал мне за пять месяцев. Сосед-бакалейщик говорит, Кэл еще был здесь в семь утра. От агентства по продаже подержанных вещей в восемь явились за креслом. Остальное забрала Армия спасения. Не знаю, кому досталось пианино. А хотелось бы знать. Загнал бы его, хоть какие-то деньги выручил. – Хозяин взглянул на меня.
Я промолчал. Пианино есть пианино. По каким-то причинам Кэл отослал его мне.
– Как вы думаете, куда он подался? – спросил я.
– Вроде у него родственники в Оклахоме, в Канзасе, в Миссури. Сейчас кто-то заходил, сказал, будто слышал, как два дня назад Кэл заявил, что будет гнать машину, пока земля не кончится, а тогда кинется прямо в Атлантику.
– Кэл такого не сделает.
– Да нет, скорее осядет где-нибудь у ирокезов, и скатертью дорожка. Видит бог, стриг он хуже некуда.
Я прошел по чистым белым половицам, по очищенной от волос территории, сам не зная, чего ищу.
– А вы кто? – спросил хозяин, беря метлу наперевес.
– Писатель, – пояснил я. – Вы же меня знаете. Я – Чокнутый.
– Черт, а я вас не узнал. Это Кэл вас так изукрасил?
Он поглядел на мои волосы. Я почувствовал, как у меня кровь приливает к скальпу.
– Еще вчера.
– Расстрелять его за это мало.
Я прошел по комнате и завернул за тонкую деревянную перегородку, отделявшую заднюю часть парикмахерской. Там стояли мусорные ведра, там же была уборная.
Я уставился в мусорное ведро и обнаружил в нем то, что искал.
Фотографию Кэла со Скоттом Джоплином, прикрытую накопившимися за месяц волосами, которых оказалось не так уж много.
Я нагнулся и вытащил фотографию.
И меня словно обдало леденящим холодом.
Скотт Джоплин исчез!
Кэл был на месте, навсегда оставшись юным и сияющим от счастья, его тонкие пальцы лежали на клавишах.
А человек, нагнувшийся над ним и усмехавшийся…
Был вовсе не Джоплином.
Это был совсем другой парень, черный, более молодой, казавшийся более порочным.
Я поднес фотографию к самым глазам и внимательно всмотрелся в нее.
На том месте, где когда-то была голова Скотта Джоплина, виднелись следы засохшего клея.
«Господь был милостив к Кэлу, – подумал я. – Никому из нас и в голову не пришло как следует рассмотреть снимок. К тому же он был под стеклом и висел высоко, не так-то легко было его снять».
Видно, когда-то, давным-давно, Кэлу попалась фотография Скотта Джоплина, он бритвой вырезал голову и заклеил ею лицо этого другого парня. Налепил голову на голову. И подпись наверняка подделал. А мы все эти годы смотрели на снимок, вздыхали, прищелкивали языками и восторгались: «Ну, Кэл, вот здорово! Да тебе повезло! Взгляни только!»
И все годы Кэл глядел на фото, зная, что это обман, зная, что и сам он обманщик, и обрабатывал головы клиентов так, что казалось, будто над ними пронесся канзасский смерч, а потом их расчесал впавший в буйство жнец-маньяк.
Я перевернул снимок и снова полез в мусорное ведро, надеясь найти отрезанную голову Скотта Джоплина.
И знал, что не найду.
Кто-то ее забрал.
И тот, кто сорвал ее со снимка, тот и звонил Кэлу по телефону, угрожая: «Все про тебя знаю», «Ты теперь весь на виду», «Разоблачен». Я вспомнил, как у Кэла зазвонил телефон. А Кэл испугался и не снял трубку.
А однажды, два или три дня назад, пришел он в свою парикмахерскую, и что же? Взглянул случайно на снимок и чуть не упал. Голова Скотта Джоплина пропала. Значит, и Кэл пропал.
Все, что он успел, – это распорядиться насчет парикмахерского кресла, оставить лосьоны Армии спасения и отправить мне пианино.
Я прекратил поиски. Сложил фотографию Кэла без Джоплина и вышел из-за перегородки посмотреть, как хозяин подметает половицы, на которых не осталось волос.
– Кэл, – начал я.
Хозяин перестал мести.
– Кэл не… – продолжил я. – Я хочу сказать… Ведь… Я имею в виду… ведь Кэл жив?
– Гад, – ответил хозяин, – жив-живехонек, удрал на восток, проехал уже, поди, миль четыреста и не заплатил мне за семь месяцев.
«Слава богу, – подумал я. – Значит, можно не рассказывать об этом Крамли. Во всяком случае, сейчас. Бегство – это не убийство, и Кэл – не жертва.
Нет?
Удрал на восток? А может, Кэл покойник, хоть и ведет машину?»
Я вышел из парикмахерской.
– Парень, – сказал хозяин, – ты плохо выглядишь, и когда пришел, плохо выглядел, и сейчас.
«Не так плохо, как некоторые», – подумал я.
Куда мне теперь идти? Что делать, если Улыбка заняла всю мою квартиру, где и спальня и гостиная в одной комнате, а я умею играть только на «Ундервуде»?
В ту ночь телефон на заправочной станции зазвонил в два тридцать. А я, вымотанный предшествующей бессонной ночью, как пришел, так и лег спать.
Лежал и прислушивался.
Телефон не умолкал.
Он звонил две минуты, потом три. Чем дольше он звонил, тем холоднее мне становилось. Когда я наконец соскочил с кровати, натянул купальные трусы и потащился через дорогу, у меня уже зуб на зуб не попадал, как в метель.
Сняв трубку, я сразу почувствовал, что это Крамли, там далеко, на другом конце провода, и он еще ничего не успел сказать, а я уже понял, что за новости он собирается сообщить.
– Все-таки случилось? Да? – спросил я.
– Откуда вы знаете? – Крамли говорил так, будто тоже не спал всю ночь.
– Почему вы туда пошли? – спросил я.
– Час назад я брился, и вдруг меня будто стукнуло. Возникли предчувствия, о каких, черт побери, вы обожаете рассказывать. Я еще здесь, жду следователя. Хотите подойти и сказать: «Ну я же говорил!»?
– Нет, не хочу. Но приду.
И повесил трубку.
Вернувшись к себе, я увидел свое «Нечто», оно все еще висело на двери ведущего в ванную коридора. Я сорвал его, швырнул на пол и стал топтать. Это было только справедливо, ведь ночью оно нанесло визит леди с канарейками, вернулось на рассвете и ничего мне не сказало.
«Господи, – думал я, тупо топчась на купальном халате. – Теперь все клетки опустели».
Крамли стоял на одном берегу Нижнего Нила, у сухого русла реки. Я встал на другом. Патрульная машина и фургон из морга ждали внизу.
– Вам это зрелище не понравится, – предупредил Крамли.
Он помедлил, дожидаясь, когда я кивну, чтобы откинуть простыню.
– Это вы звонили мне среди ночи? – спросил я.
Крамли покачал головой.
– Сколько прошло с тех пор, как она умерла?
– Мы считаем, часов одиннадцать.
Я мысленно вернулся назад. Четыре часа утра. В четыре утра зазвонил телефон. Звонило «Нечто», чтобы сказать мне. Если бы я побежал отвечать на звонок, холодный ветер в трубке рассказал бы мне – об этом.
Я кивнул, Крамли откинул простыню.
Под ней была леди с канарейками, и в то же время ее там не было. Какая-то часть ее витала в темноте, а на то, что осталось на кровати, смотреть было страшно.
Глаза ее неподвижно уставились на жуткое «Нечто», на ту дьявольщину, что висела на двери у меня в коридоре и невидимой тяжестью опустилась на мою постель. Рот, когда-то еще приоткрывавшийся, чтобы прошептать: «Подойди, подойди, я жду тебя!» – теперь был широко открыт от ужаса, протестовал, пытался отогнать что-то, оттолкнуть, выставить прочь из комнаты!
Придерживая пальцами простыню, Крамли взглянул на меня.
– Пожалуй, мне следует извиниться перед вами.
– За что?
Говорить было трудно: она лежала между нами, уставившись на нечто кошмарное на потолке.
– За правильную догадку. Догадались вы. За сомнения. Сомневался я.
– Догадаться было нетрудно. У меня умер брат, умер дед, умерли тетки. И мать с отцом тоже умерли. Все смерти одинаковы, правда ведь?
– Мм, да. – Крамли выпустил из рук простыню – на долину Нила упал осенью снег. – Только это – естественная смерть, малыш. Не убийство. Такой взгляд, как у нее, бывает у всех, кто чувствует, как во время приступа сердце рвется прочь из груди.
Я хотел выложить доказательства. Но прикусил язык. Краем глаза я кое-что заметил, и это заставило меня повернуться и отойти к пустым птичьим клеткам. Много времени мне не потребовалось: я сразу понял, что привлекло мое внимание.
– Боже мой, – прошептал я, – Хирохито. Аддис-Абеба. Они исчезли!
Обернувшись, я указал Крамли на клетки.
– Кто-то забрал из них обрывки старых газет. Тот, кто поднялся сюда, не только напугал ее до смерти, он прихватил газеты. Господи, да он коллекционер! Держу пари, карман у него набит трамвайными конфетти, и отклеенную голову Скотта Джоплина тоже он припрятал.
– Голову Скотта Джоплина? Это еще что такое?
Крамли не хотелось, но все же в конце концов он подошел взглянуть на дно клеток.
