— Когда я был в партизанах… — начал Мельников.
— Ты был в партизанах! Ой, как интересно! — оживилась немка.
Мельников посмотрел на девушку внимательнее. Она все более и более его интересовала. В самом деле. За время своей службы в комендантском взводе Сергей успел пообщаться с немцами, которые теперь больше не являлись врагами. С мужчинами он выпивал и закусывал. С женщинами спал. У них у всех был в глазах страх. Чувствовалось — они боялись, что этот русский солдат в любой момент может перестать быть мирным — взять автомат и заставить ответить за все. А вот эта девушка не боялась. Она смотрела на Мельникова как на какого-нибудь дракона, который почему-то в данный момент не пышет огнем — но при этом его не боялась.
— Я слышала про партизан. Брат моей одноклассницы пришел в отпуск после ранения. Он не мог спать. Просыпался с криком «партизаны»! Но я думала — партизаны — это все огромные бородатые мужики…
Мельников лишь усмехнулся. С бородами у партизан было по-всякому. В некоторых отрядах и в самом деле пошла мода отращивать себе растительность на лице. Но «казахи», как называли себя ребята Аганбекова, всегда считали себя воинской частью. А потому брились и стриглись как положено по уставу. Но разве дело в бороде? Мельников вспомнил Славу из Ленинграда. Этакий хлипкий сутулый очкарик. Посмотришь — вроде соплей перешибешь. Но вот эшелон с «тиграми» грохнул все-таки он. Поезд застрял на мосту. Взрыв не получился — что-то в этих адских машинках, заложенных под фермами моста, не заладилось. Пути впереди были разобраны, но сзади, черт его поймет откуда, подоспел немецкий бронепоезд. Из грузных железных башен торчали зенитные двадцатимиллиметровки, которые мигом отогнали отряд от полотна. А Слава все-таки пролез — что-там исправил — и крутанул машинку. Взрыв грохнул — мост грузно осел — и с него повалился эшелон. Огонь был в половину неба. В реку, которая уже пылала от рухнувших туда цистерн с горючим, валились платформы с танками. А вот Слава так там и остался. Никто не знал, что с ним произошло — бронепоезд все еще торчал возле моста. Пришлось быстро убираться, пока эти поганые пушки не оставили от отряда одно воспоминание. И ничего от него не осталось. О тех, кто погиб на фронте, хоть похоронки писали. И представляли посмертно к наградам. Но какие в партизанском лесу похоронки?
Вот кто их победил. А она говорит — здоровенные бородатые мужики… Но зачем об этом рассказывать?
— Не все у нас были такие большие, как я, — только и сказал Мельников, — но страха на того солдата нагнали мы все вместе.
— Не в том дело. Война в лесу… Мы, немцы, так бы не сумели.
И вдруг немка резко свернула в сторону. Она внезапно положила голову на плечо Сергею.
— Слушай, у меня никогда не было мужчин. Мне очень хочется, чтобы ты был первым.
Дело было обычным. У немцев тоже «немногие вернулись с поля».
Мельников обнял девушку, она повела его куда-то по лестнице. Комната производила впечатление маложилой. Имелось много книг — но вообще-то ее вид, как и других помещений, порождал мысли, что нынешние обитатели особняка — люди тут временные.
Инга заколебалась — но потом решительно стащила с себя платье и женскую амуницию. Впечатление от нее было странным. В Саратове таких называли «пацанками». В раздетом виде девушка еще больше напоминала парня-подростка. Худое, жилистое тело, маленькая грудь — а главное, чисто мужской силуэт фигуры. Но худоба ее была, так сказать, здоровой. Сергей видел исхудавших от голода — они смотрелись совсем по-другому.
Обычно Сергей с женщинами особо не стеснялся. Весь его подобный опыт был приобретен на войне. А на войне все — в том числе и отношения между полами, проще и грубей. Но эту было откровенно жалко. Сергей осторожно приподнял ее, поцеловал и осторожно положил на кровать. В постели она была откровенно забавна. Она вела себя как актер, который не знает роли. Да и роль-то была из дурного спектакля. Инга явно для образования читала какие-то книги. А издания «про это», как знал Мельников, были в Германии двух сортов: либо огромные толстенные фолианты, написанные невероятно занудным наукобезобразным языком, либо откровенная порнография. С последней в Третьем рейхе было все хорошо[30].
Она пыталась судорожно прижиматься к Сергею и вообще изображать африканские чувства.
Мельников входил в нее осторожно, ему вообще странно было спать с этой девчонкой — она казалась ему какой-то слишком маленькой. Постепенно Инга перестала кривляться. Видимо, дело пошло всерьез.
— Я очень худая? — вдруг спросила она, когда все закончилось и она долго лежала неподвижно. — А то надо мной в школе все смеялись.
«Да уж, ручной пулемет ты не потаскаешь», — подумал про себя Мельников.
— Ты теперь совсем другой человек.
— Не похож на зверя? — спросил с иронией Сергей.
— Днем ты похож не на зверя. Ты похож на эти ваши огромные танки, — вдруг сказала девушка. Немцы великолепно понимали толк в наших погонах. Но мало найдется гражданских женщин любой национальности, которые смогут отличить танк от самоходки. Тем более в таком возрасте. И, кстати, насчет возраста…
— А сколько тебе лет?
— Я уже закончила школу. Год назад. — Инга поняла его вопрос по-своему. Да уж, развращение малолетних нигде не одобряется. — Я теперь работаю в канцелярии магистрата.
Сергей сдержался, чтобы не выругаться. Это ж надо… Именно в канцелярии. Но у него не возникло мысли, что девушка может быть причастна к нехорошим делам, которые там творились. Дочь «врагов народа»… Немцы были не дураки. Таких людей можно использовать при крепкой власти. Но при оккупантах они ненадежны. Видали. Ведь кому в первую очередь немцы предлагали сотрудничество? Тому, кто сидел или у кого сидели родственники. И чаще всего те работали на оккупантов не за страх, а за совесть.
И Мельников решил действовать напрямую.
— Слушай, кто-то из ваших коллег работает на нацистов. На тех из них, кто не успокоился.
— И я даже знаю, точнее догадываюсь, кто это может быть. Лизелотта. Я с ней в школе училась, но она старше меня на год. Она была безнадежно влюблена в Шторха, парня из бана[31]. Он был такой видный парень, истинный ариец — будто с плаката, призывающего вступать в Ваффен-СС. А она… Так себе. Вот она и старалась как-то к нему приблизиться. А этот Шторх был редкой сволочью. Мне кажется, был просто карьеристом. Бан — это были хорошие пайки и, что главное, — безнаказанность. А ведь он-то сам в Ваффен-СС не попал, да и в армию тоже. Они вот все были такие — сумели пристроиться в тылу. Так он все кричал «победа или смерть» — и агитировал школьников записываться в фолькштурм. А сам так и отсиделся в тылу. А Лизелотту он подкладывал всем своим дружкам. Они любили, чтобы так… всей своей бандой по кругу. Теперь этот парень сидит под городом, в фильтрационном лагере… А почему я думаю, что это она? По отношению. Она в школе меня откровенно недолюбливала. А теперь просто лучится доброжелательностью.
— Как же она к нам на работу попала?
— Ходили слухи, что она сама пришла проситься, рассказала душераздирающую историю, как ее эти, из бана, коллективно изнасиловали и как она их после этого ненавидит… И к тому же это мало кто знал. А кто знал, так почти никого в городе не осталось. Моему брату один его приятель по фолькштурму проболтался. А ты и твой капитан работаете в чем-то вроде русского СД?
— А мы что, похожи?
— Ты — нет. А он очень. И те, из СД, тоже любили носить чужую форму. Он ведь явно не сапер.
Да уж, подумал Мельников, всякие разные эсэсы из всяких секретных служб в конце войны не любили носить черную форму. Особенно близко к фронту. И не только из соображений секретности. В плен их старались не брать. А если и брали, то относились не как к пленным, а как к уголовникам. Да и свои, немцы, смотрели на «угольщиков»[32] как на тыловых крыс. Мы, мол, на фронте воюем, а эти сволочи морду отъедают в тылу. А что же касается «русского СД»… Что-то подсказывало Мельникову, что ему долго придется работать в этой славной структуре.
7 июля, Алленштайн
Еляков выслушал Мельникова и рассмеялся.
— Из тебя выйдет толк, Серега. Разведчик должен уметь добывать сведения разными методами.
— В тылу немцев ты тоже так добывал информацию? — спросил Копелян. В его тоне слышалась откровенная зависть. Оганес, несмотря на свое армянское происхождение, с женщинами был робок. А уж тем более с этими немками, которых не поймешь.
— Там я так порой добывал еду. А потом, на фронте, — самогон. Да и вообще… Надо же было поддерживать местное население.
— Я вот только не понимаю — куда наши смотрели?
— Опять же — по верхам. Да и то сказать. Они что, будут ходить по немцам и собирать сплетни о том, кто с кем спал? Беда только в другом, — капитан резко переменил тон. — Что с этой сучкой из гитлерюгенда делать?
