— Сам я не знаю, где найти убежище, — сказал Лемминкяйнен. — Может, ты подскажешь?
— Не легкое это дело, — задумалась мать. — Станешь ты можжевельником на холме — могут срезать тебя на посох, раскинешься березой в роще — захотят срубить тебя на дрова, сядешь ольхой в ольшанике — так выжгут ольшаник под пашню, обернешься ягодой — сорвут тебя девицы в оловянных украшениях, превратишься в щуку или сига — выловит тебя рыбак сетью, убежишь в лес медведем или волком — настигнет тебя копье охотника…
— Сам я знаю дурные места, где отыщет меня злая судьба, — перебил Лемминкяйнен мать. — Ты меня носила и молоком кормила, а теперь за горло схватила меня беда — лишусь я завтра головы, если не услышу от тебя, где мне от смерти укрыться!
— Есть, пожалуй, такое место, где можно переждать беду, — припомнила мать. — Не бывает там ни споров, ни раздоров, и меч туда не заходит. Но, прежде чем расскажу тебе о нем, поклянись мне вечной клятвой, что десять лет не будешь ты рваться в битву, как бы ни разгоралась в тебе кровь и как бы ни пожелал ты добыть мечом серебра и злата.
И поклялся Лемминкяйнен своими ранами, полученными прежде в сражениях, что десять лет не пойдет он своею волей на битву и первым не обнажит меча. После этого велела мать плыть Лемминкяйнену на отцовском челноке, помнящем дорогу, за девятое море к малому острову, где в прежние дни укрывался его отец: тогда целый год гремела здесь война, а он жил там, беды не зная, и проводил в веселье время. Велела мать скрываться Ахти на острове два года и лишь на третий воротиться к родительскому очагу.
27. Лемминкяйнен отправляется на веселый остров, а вернувшись, находит свой дом сожженным
Сложил Лемминкяйнен в лодку запасы — мешок муки, соль, кадку масла, чтобы хватило его на год, да свинины на два года, — простился с рощами, оставив их рысям, простился с полями, доверив их лосям, простился с лугами, поручив их краснолапым гусям, простился с матерью, велев ей сказать злому племени из Похьолы, что уж год минул, как ушел он из дома, поклонился двору, жене Кюлликки и сестре Айникки и с тем столкнул лодку с обитых медью катков, поднял парус и сел у кормила править.
Быстро заскользил по глади челнок, но удалому Ахти и этого мало — упросил он ветер сильнее надуть его парус, чтобы, как чайка, полетела лодка вдаль, к безымянному острову. И так три месяца гнал ветер челн Лемминкяйнена за девять море по открытому течению вод, пока не увидел он берег желанного прибежища.
На мысе у моря поджидали милых девицы: кто — отца родного, кто — брата, кто — жениха. Подогнал Лемминкяйнен лодку к тому мысу и спросил девиц:
— Есть ли на этом острове местечко, где может странник вытащить лодку и поставить ее на сухие бревна?
— Готовы здесь катки для гостей и полон пристанями берег — будь с тобой хоть сотня лодок, всем бы нашлось место, — ответили девицы.
Вытащил веселый Лемминкяйнен челнок на берег, поставил его на катки и опять спросил девиц:
— А есть ли здесь убежище, где мог бы странник переждать лихое время и укрыться от беды, что пришла на его землю?
— Много есть здесь просторных домов, — ответили девицы, — где примут и укроют странника, будь с ним еще хоть сотня мужей. Вот только нет здесь места, где мог бы ты подсечь лес и приготовить землю к пашне — поделен уже весь остров, размерены все поляны, розданы по жребию рощи и у всякого луга есть хозяин.
— Не беда, — сказал веселый Лемминкяйнен. — А скажите-ка, где здесь поют у вас песни? Уже тают на устах моих слова и лежат на языке долгие напевы!
Повели девицы удалого Ахти по рощам и полянам, где обычно играли они в свои игры и водили хороводы. Там завел Лемминкяйнен для отрады им песни, и появились вокруг рябины и дубы, а на них — кукушки: как начнут кукушки кликать, так капают с их клювов золотые горошины, как всплеснут крыльями — сыплется на землю серебро. Обратил Ахти на радость девицам песок в жемчуг, камни — в самоцветы, а на деревьях напел золотые и красные цветы. Потом сделал он колодец с резной крышкой, а на нем — ковшик, чтобы пили здесь юноши и омывали лица женщины. Потом устроил он заклинаниями на полянах пруды, а на них — золотых уток с серебряными клювами и лапами из меди.
Удивились девицы чаровным песням Лемминкяйнена, а Кауко сказал им:
— Спел бы я еще лучше, если б сидел за столом под крышей. Коли не найдется тут гостеприимного дома, то заберу я назад все свои заклятия.
— Всякий дом примет тебя с радостью, — сказали восхищенные девицы, — лишь бы только не пропали твои песни.
Так и пошел по деревням веселый Лемминкяйнен, перебираясь из дома в дом, и где ни появлялся, там тотчас чародейством уставлял стол полными блюдами, свининой, маслом и кружками с пивом и медом. Стал он желанным для длиннокосых дев: везде ему был готов ночлег, куда ни повернет он голову — там ждет его поцелуй. Много было на острове деревень, но мало осталось там женщин, с которыми бы он не поразвлекся: сотни вдов огулял он, сотни девиц обольстил, и так три лета жил на острове в веселье, спеша в поздний час под очередной кров на радость девицам и на отраду вдовам.
Не порадовал Лемминкяйнен лишь одну старую деву, не найдя для себя в ней прелести, — уж задумывался он о дороге к родному дому, как пришла к нему старуха-девица с такими словами:
— Милый красавчик Кауко! Если ты меня не уластишь, то устрою я так, что застигнет тебя на обратном пути буря и разобьет твою лодку!
Но не пошел Ахти на забаву к той усохшей деве. А когда однажды ночью решил он навестить на прощание своих шалуний, то увидел в окнах мужей, что оттачивали топоры и мечи на погибель беспечного Кауко, — это старая дева открыла им глаза, как с дочерьми их, невестами и сестрами в свою усладу жил три года Лемминкяйнен. Понял тут Кауко, что на горе ему взойдет завтра солнце, и, не обняв на прощание милых девиц, поспешил к своей лодке. Вышел он к пристани, а лодка его уже сожжена — стал челн кучей золы и пепла.
Увидев, что не оставляют его беды, принялся Лемминкяйнен, соберя все свое искусство и мудрость, мастерить новую лодку, но как ни торопился, а едва-едва поспел к утру. Столкнул Ахти новый челн на волны и так заклял его:
— Как пузырь, скачи по гребням,Как кувшинка, по теченью!Пусть три перышка орлиныхИ два черных от вороныСтанут челноку ветрилом,Пусть тугой поймают ветерДля суденышка худого!
Сел Лемминкяйнен у кормы и поник головой от печали, что не смеет больше оставаться здесь на радость кудрявым девицам и веселым вдовам. Тут на ранней зорьке вышли к берегу девы, увидели в лодке Ахти и заплакали на мысу от горя:
— Отчего ты покидаешь нас, Лемминкяйнен? Или мало тебе здесь женщин? Или стыдливы они с тобою?
— Нет, не стыдливы здесь девы, — ответил им с печалью Ахти, — сотни женщин мог я здесь брать, но запала в сердце мужей на меня обида, да и пора мне плыть к родному берегу, к земляничным полянам и лесным малинникам.
Тут наполнил ветер парус Лемминкяйнена, и поскакал челнок по волнам, а вослед ему несся девичий плач с мыса, покуда не скрылся берег из вида. Горевал и Ахти, видя, как тает на горизонте славный остров, — не о лугах и рощах печалился он: жалел молодой Кауко оставленных пылких дев, шаловливых своих подружек…
Быстро скользил с попутным ветром челнок по морю, но на третий день нагнала его внезапно буря, что послала ему вослед обойденная Ахти старуха-девица, — и разорвали хищные ветры борта у лодки, и подхватили Лемминяйнена пенные гребни. Но не утонул Ахти, богатырь из рыбацкого рода, не сломали его волны: день и ночь что есть силы плыл он по шумному морю и наконец увидел на западе землю. Ступив на берег, отыскал изнуренный герой неподалеку дом — там хозяйка пекла хлебы, а дочери дружно месили тесто.
Рассказал Лемминкяйнен доброй хозяйке, как день и ночь добирался он вплавь до берега через свирепое море, и попросил ее накормить и напоить усталого путника. Сжалилась над Кауко хозяйка — принесла масло и зажарила свинину, поставила на стол кувшин с пивом, чтобы вернулись к богатырю силы, а после дала ему лодку, на которой смог бы добраться Ахти до родных мест.
Вскоре прибыл Лемминкяйнен к милому берегу: увидел он острова и проливы, увидел отеческую пристань и одну из своих старых лодок, узнал сосны на пригорке и ели на холмах, но не увидел он своего дома — где стояли когда-то стены, там заветвилась черемуха, где был двор, там поднялись молодые ели, где виднелся прежде сруб колодца, там пророс можжевельник. Поднялся Ахти по берегу, где играл и прыгал в детстве, подошел к сожженному дому и горько заплакал на старом пепелище по родным — по тем, кого оставил здесь три года назад.
— Голубка моя, матушка, ты носила и вскормила меня! — зарыдал Лемминкяйнен. — А теперь прахом стало твое тело: в головах у тебя выросли ели, в ногах — можжевельник, у рук — ветлы! Вот награда мне, глупцу, вот мне, неразумному, воздаяние! Незачем было мне ездить в Похьолу, за черту туманной земли, не надо мне было брать с собой оружие и мерить с хозяевами мечи! За это погиб весь мой род и лежит теперь убитой мать!
