Можно еще долго петь оды мудрости нынешних люберецких правителей, но главное — итог. А итог состоял в том, что все в порядке было на этом отдельно взятом пятачке земной поверхности, по которому топал сегодня Жека. Решил он сегодня немного развлечься. Решил покинуть он благословенные Люберцы и посетить одно из окраинных его поселений. Мы уже не раз вспоминали эту отстойную люберецкую окраину, называемую Москвой. Что несло его в эту клоаку? Все дело в том, что был у Жеки в этих трущобах один любимый кабачок. В этом любимом Жекином заведении всегда собирались довольно успешные и состоявшиеся уже давно люди. В основном это были маркетологи типа Жеки, даже кое-кто иногда забредал туда на огонек и покруче. Немного по-VIPестей самого Жеки. Но это случалось редко. Таких людей в Люберцах было не так-то и много при громадном изобилии кабаков. Были, правда, случаи, когда в кабак пытались проникнуть какие-нибудь отстойные лузеры. Однако этих случайно-залетных во хмелю лузеров уверенно отсекал бдительный и жесткий фейсконтроль. Несмотря на изысканность местной публики, кабак носил какое-то странное, отстойное просто какое-то название. Может, как раз этим названием он и вводил в заблуждение залетных лузеров. В общем, несколько приземленно, коротко и просто назывался этот кабак — «Яма». И никто не мог вспомнить, кто и когда его так назвал. Много раз пытались это название поменять. Устраивали даже конкурсы среди посетителей на выдумку нового, более продвинутого названия. Но, в конце-концов, все всякий раз заканчивалось, как всегда, ничем. Неудачей все заканчивалось. Очередное победившее в конкурсе название почему-то никогда не находило отклика в душе хотя бы одного из многочисленных кавказских хозяев заведения, и старая вывеска оставалась висеть дальше. Жеке это название временами даже нравилось. Чаще всего летом. В неистовую летнюю жару это название обещало прохладу. Во всех остальных случаях от названия веяло либо могильным холодом, либо смрадом бурно разлагающихся испражнений. Лучше бы, конечно, это был бы какой-нибудь «Погребок». Все же не так печально и отстойно как «Яма». Но предложенный Жекой «Погребок», к великому его сожалению, в свое время не прошел по конкурсу. В одном из конкурсов как-то раз победило название «На дне». Но вывеска не поменялась. Видимо, из соображений экономии. В общем, какой-то злой рок висел над этим кабаком. Вернее, над его названием. А может, это прилипчивое название каким-то образом сублимировало все в этом кабаке происходящее? Вряд ли. Все же такие приличные люди в нем всегда собирались.
Тем временем видеоролик продолжал свое вращение и Жека шел в своем черном до пят фланелевом пальто, поминутно поправляя развевающийся на холодном осеннем ветру длиннющий белый шарф. Любил он прогуляться пешком. Любил проветрить свою вечно пьяную и обдолбанную голову. А поэтому шел он сначала по улице Интернациолистов, затем свернул на Комсомольскую улицу, потом на Инициативную и, пройдя знаменитый своей потрясающей воображение шириной Люберецкий автомобильный туннель, недавно открытый после капитального ремонта, вышел, наконец-то, на Октябрьский проспект. Пройдя Октябрьский проспект, Жека вышел сначала на Лермонтовский проспект, затем на Рязанский, прошел улицы Нижегородскую и Таганскую и пересек, наконец, Тагнскую площадь, а затем и Садовое кольцо. Проходя Краснохолмский мост через речушку Москва, Жека останавливается и долго смотрит на мутную воду. Он всегда надеется увидеть там хоть какую-нибудь живность. Пусть даже рыбу-мутанта. Пусть даже с тремя головами, но обязательно живую. Он вовсе даже не собирался никого ловить в этой речке. Тем более не собирался он есть то, что в этой речке водится. Осетра там явно нет, в этой мути, а кроме осетрины Жека давно уже принципиально никакой рыбы не ест. Он смотрит на эту жидкую грязь, протекающую под его ногами, в надежде увидеть уже даже не мутанта, а хоть какие-нибудь признаки жизни, хотя бы какую-нибудь дафнию! Ведь какая-никакая, но это все же ведь речка! Но нет. Ни рыбы, ни мутантов с Неглинки, ни дафний. Признаки жизни, конечно же, время от времени проплывают по речке. Но все это были признаки другой жизни. Это те признаки, наблюдение за которыми приводит к еще большему жизненному разочарованию. И в очередной раз Жека огорченно плюет в мутные желтые волны и идет дальше.
Продолжая свое целеустремленное движение, Жека еще немного плутает по узким улицам этой серой окраины столицы. Он идет по Нижней Краснохолмской улице, сворачивает на Новокузнецкую улицу, далее движется по Пятницкой улице и переходит реку Яуза через узкий, раскачивающийся от ветра Чугунный мост. На мосту он долго стоит, пристально вглядываясь в могучие волны большого количества зловонной воды этой некогда величайшей среднерусской реки. Опять разочарование. И в который раз уже огорченно плюет Жека в мутно-желтые воды и, продолжая движение, вновь переходит речку Москва, змеей извивающуюся среди холмов этой отстойной местности. На Москворецком мосту Жеке наконец-то улыбается удача. В мутных волнах этой отстойной речушки он замечает, наконец, нечто необычное. Этим нечто среди мирно покачивающихся на волнах фрагментов фекалий какого-то не вполне земного происхождения являлся медленно уплывающий вдаль и вполне обычный такой труп типичного московского бомжа в типовом грязном ватнике. На широкой груди трупа сидела хищная ворона и торопливо клевала трупов глаз. Казалось бы, ничего необычного для гнилостных тех мест не происходило. С наступлением холодов начинался массовый падеж бомжей. А их остававшиеся пока существовать товарищи часто поступали с трупами простым таким и незамысловатым образом: они поднимали падшую особь своими натруженными мозолистыми руками и бросали ее с моста. Бросали, предварительно не забыв снять с этой особи представляющие для этого строгого общества интерес ценности. А куда им, бомжам, было деваться? Если бы они попытались поступить в соответствии с действующим законодательством, то приобрели бы дополнительное количество проблем на свои и без того уже измученные различными инфекционными болезнями задницы. А у бомжей у этих, у них ведь и так, как говорится, целый день забот не впроворот. А тут еще надо дополнительно и конкретно так похлопотать. Во-первых, надо как-то вызвать милицию, а во-вторых, ее еще надо ведь и дождаться, провалив тем самым адрес своего конспиративного лежбища. Поэтому место стоянки этих современных «древних» людей после уезда милиции и труповозки надо будет им срочно менять. А это непростая задача для мегаполиса с высокой плотностью населения. Вот так, казалось бы плевый совсем вопрос, а сколько сразу возникает проблем у большого количества достойнейших людей! Проблемы милиции-то вкупе с проблемами труповозов — это еще пол-беды. Эти ведь, как никак на работе. А бомжи? И хорошо еще, если проблемы непритязательных этих людей иссякнут после вынужденного переселения. А то ведь еще может приехать какая-нибудь излишне любопытная милиция и начнет какие-нибудь совсем уж странные вопросы задавать. На которые неудобно отвечать. Даже. Маловероятно, конечно же. Но вдруг? Например, милиция может спросить: «А куда делась обувь с этого скоропостижно усопшего гражданина?» Или: «А откуда это у безвременно почившего гражданина появились синяки на судорожно прижатых к давно остывшему телу локтях?» И пошло-поехало: допросы, очные ставки, протоколы и т. п., и т. д. Любопытство, как известно, это ведь не порок. И кому, спрашивается, это все надо? Никому. Ни бомжам, ни милиции (допрос бомжа в замкнутом помещении, он ведь дорогого стоит-то!), ни труповозам (с кого им бакшиш-то требовать?). Вот поэтому-то и хоронят бомжи своих павших товарищей, как погибших в боевом походе моряков. А что, некоторые из усопших бомжей, которые поудачливее всех были, доплывали-таки аж до синего Каспийского моря. И случалось это порой не только благодаря их упорству и проявленному в пути героизму. Такому успеху порой способствовало известное желание граждан и побережных правоохранительных органов избавиться от дополнительных для себя проблем. Прибьет, например, такого отважного вояжера в камыши какого-нибудь берега. А на берегу садово-огородническое товарищество. Граждане отдыхать приехали, а тут такая вонь. Бдительные в брезгливости своей граждане, зажимая носы, гундосо сигнализируют об этом милиции. Милиция сначала долго сомневается: «Да не может быть! Чтобы в нашем-то районе и такое?! Это, наверное, такое причудливое бревно. Сильно воняет трупом? Вы что-то путаете — это, наверное, налипшая на бревно тина так пахнет. Жара-то какая стоит. Нет-нет, нам сейчас некогда. Утром киллеры опять бригадира комбайнеров завалили. Да нет, в этот раз другого. Того, которого прошлый раз завалили, тот встал почти сразу. Здоровый мужик. А это другой бригадир. Похилее первого будет. Пока не встает. Лежит, охает. Дробь из башки своей ржавым гвоздем выковыривает. Словом, очередная «заказуха» свалилась на нашу голову. Объявлен план «Перехват». А вы тут со своим вонючим бревном лезете! Так что отвалите покедова, от нас граждане-дачники! Не до вас нам сейчас. Подождет бревно ваше». И все. Переговоры сорваны. Труп-бревно подождет-подождет, да и пойдет себе по-тихонечку ко дну. А на дне, там любимые всеми рыбаками раки— трупоеды и трупоеды же сомы. Пир будет. Вот из-за этого пира и не видать никогда этому неудачливому трупу морской шири.
