Но всеж-таки бывает иногда и такое, что милиция все же приезжает. Даже очень быстро приезжает. Например, когда трупешник этот вдруг возьмет, да и сдуру свернет лихо с фарватера в какой-нибудь элитный яхт-клуб. Элита морщится. Элита платит. Милиция быстро приезжает и проводит тщательный осмотр места происшествия сквозь запотевшую в спешке лупу: «Так, так, так. Трупешник. Причем очень уж давнишний какой-то. Застарелый и можно сказать, заведомо бесперспективный совсем такой трупец. И все это безобразие на моей самой передовой в районе территории? Стопроцентный, такой «глухарь» (или же «висяк», в зависимости от диалекта проплываемой трупом местности)! Падение показателей раскрываемости. Да на фиг он нам здесь сдался?! Пусть плывет к Кузьмичу, на соседнюю территорию». И веточкой так, раз-раз, стыдливо — и оттолкнут путешествующего героя от берега. Он и плывет себе дальше. Упорно так плывет он, отталкиваемый веточками, палочками, досточками, бревнышками по уже полноводной реке Москва, впадая в речку Оку и далее в речушку Волга (кстати жители, населяющие берега Камы, не считают Волгу великой русской речушкой. Они считают, что именно Волга впадает в Каму, которая уже и впадает в Каспийское море. А что? Посмотрите на карту и попробуйте опровергнуть!) И, наконец, вот оно! Теплое южное море! Впечатляющие просторы всегда штормового Каспия! Теперь немного еще поплавать и не стыдно уже и на вожделенное в песчанности своей и прохладное такое дно. В полном, как говорится, соответствии со славными морскими традициями! Последний парад наступает… Из глубины беззвучно подъсплывают русалки и оказавшись на морской поверхности, начинают заунывно петь своими противными, убаюкивающими потенцию голосами: «Лучше лежать на дне, в тихой прохладной мгле — чем мучиться на этой проклятой земле…». Какой потрясающе красивый конец! Даже как-то завидно в глубине души, правда, где-то совсем уж очень в глубине… Туда, в глубину эту, лучше бы вообще никогда не заглядывать.
Так что ничего необычного в увиденном Жекой не было. Но ранимая душа маркетолога вдруг возликовала в нахлынувшей на него щемящей тоске (так, кажется, пишут в таких случаях?): «Вот это сцена! Какая глубокая философия! Какой жесткий в высшей справедливости своей закон жизни — отжившие организмы способствуют продолжению жизни других особей, молодых и перспективных (а ворона разве бесперспективна? Может у нее еще 300 лет впереди!) Какая гармония сущего (не путать с известной скульптурной композицией «Писающий мальчик»)! И не где-нибудь там, в джунглях, где с отбором и выживанием все строго, где все понятно: кто кого, в конце концов, съест. Там всегда очень строгая очередь — тигры, львы, антилопы, гиены, стервятники и все такое прочее. По нисходящей. Покушали одни, пришли другие. А здесь, почти на окраине крупнейшего мегаполиса в мире…!? Переполненный философскими рассуждениями Жека провожает взглядом отмучавшегося в этой жизни бомжа вместе с его перспективной всадницей, мысленно желает им обоим счастливого плавания до самого синего моря и движется дальше. Он идет по Варварке и поворачивает на Китай-город. Он смотрит на встречные подделанные под старину фонари. Фонари смотрят на Жеку. Он впивается в сумерки. Сумерки впиваются в него и, приятно щекоча Жекины нервные окончания, мягкими волнами разливаются по всему его сентиментальному организму. Наконец, он выходит на убогий пятачок обшарпанной окраины стольного города Люберцы. Пятачок называется Старой площадью. Все в порядке! Вывеска на месте. Название прежнее. Значит, ничего не изменилось и все будет, как всегда. У входа Жека увидел знакомую ему еще со школы и тоже завсегдательницу заведения — местную проститутку Леночку:
— Здорово, Жень! Что-то ты совсем нас забыл. Все бабло, небось, рубишь в экстазе?
— Как это забыл! А с кем я тогда прелюбодействовал на очке в прошлое воскресенье? Или это была твоя голограмма?
— Конечно, голограмма. Я сама ее недавно видела. У ней на заднице туалетная щеколда отпечаталась.
— От этой твоей голограммы у меня до сих пор с конца что-то капает.
— Ха-ха-ха! Хо-хо-хо! У меня всегда справочка из кожвендиспансера при себе, а у голограммы (хи-хи) — не уверена.
Обменявшись обычными сальностями, принятыми в кругу хороших школьных друзей, они вваливаются внутрь заведения. В вестибюле как всегда сумеречно. Фейсконтролер и одновременно охранник, не заметив Жеку, преграждает было Лене дорогу: «Опять ты, б… дюга, сюда приперлась с синюшной своей харей! Сказали же тебе, гнида вонючая, меняй хазу!» Заметив рядом с ней Жеку, фейсконтролер несколько теряется. «Сестричка моя!» — доверительно и широко улыбается Жека. «А-а-а, — расплывается в ответной улыбке фейсконтролер и плотоядно подмигивает ему, — а мы-то и не знали. Хорошая, какая девушка!»
Жека входит и оглядывает помещение кабака. Здесь уже гораздо светлее. Но все равно сумеречно. Кабак стилизован под старую совковую забегаловку с обшарпанными столами и стульями. На поверхностях столов можно было прочитать различные надписи, якобы в пьяном угаре вырезанные перочинными ножами отстойных совковых посетителей. Разные это были записи, от сокраментально-классических: «Здесь был Вася» до поэтически-образных, что-нибудь: «Ветка сирени упала на грудь, ты меня, Клава, никогда не забудь». Видимо, нынешние новомодные дизайнеры именно так представляли себе литературных шедевры пьяных советских граждан. Ну и шут, как говорится, им судья.
Бегло осмотривая зал, Жека не замечает каких-либо нововведений в кабацком интерьере. Поначалу не замечает он никаких изменений и в составе посетителей. За столами сиживали все те же хорошие Жекины знакомые и добрые друзья. С которыми всегда и обо всем можно было поговорить. Обсудить, например, последние театральные новости или нюансы финального футбольного матча чемпионата мира двадцатилетней давности. Словом, за столиками сиживали все те же, что и всегда педерасты и лесбиянки. Как всегда, немного было, так называемых, натуралов. Но все же они здесь тоже присутствовали. Если натуралом была особь мужского пола, то это была, как правило, до одури развратная особь. А если особь принадлежала противоположному полу, то обязательно представляла она древнейшую профессию, то есть попросту была она обыкновенной кабацкой проституткой. Или путаной. Так даже лучше. Это название раскрывает поведенческую сущность этих еще молодых и милых для всех желающих женщин. Слово «путана» ведь очень созвучно слову «путать». А они ведь, эти добрые, и не имеющие сил никому отказать, женщины являются по сути своей однолюбками. Но постоянно все путают. В том числе, путают они по жизни и своих единственно любимых. Полюбят прямо сейчас кого-нибудь всей душой, например, а через какой-то час уже все перепутают и любят вовсю, но совсем уже другого. Но всегда единственного. Полнейшая путаница и рассеянность! Но необходимо заметить, что вне зависимости от принадлежности к какому-либо полу, натуралы почитались в «Яме» за святых, и к ним было всегда какое-то особое отношение. Имен такое, какое, наверное возникало в старь в сердцах верующих людей при виде особо убогих нищих.
Вместе с тем, в этот раз состав посетителей был несколько иным. В самом темном уголке кабака, там, где обычно стоял маленький служебный столик с запасными сервировочными принадлежностями, сегодня восседал за изысканно отсервированным столом незнакомый Жеке человек в безукоризненном по-английски фраке. Человек этот был чрезвычайно бледен не выражавшим абсолютно никаких эмоций породистым лицом. Он сидел, отрешенно глядя внутрь полутемного пространства заведения, и молча потягивал из бокала какую-то вязкую жидкость необычного серо-голубого цвета. В кабацкой полутьме невозможно было определить его возраст. Единственный вывод, который можно было сделать, наблюдая царивший вокруг незнакомца официантский переполох, что это была фигура довольно значительная. «Надо будет найти повод и познакомиться. По всей видимости это какой-нибудь супер-топ. Вдруг от этого суперского топа может чего-нибудь и мне когда что-нибудь обломится», — думает практичный маркетолог Жека, проходя с проституткой Леночкой мимо столика этого неизвестного господина. Они проходят в более освещенную часть заведения. Проходят и подсаживаются к компании закадычного своего друга, веселого педераста средних лет — Тимура. Помимо своего застарелого педерастизма, Тимур был еще, по совместительству, и, владельцем трех крокодиловых ферм где-то в Индонезии. Тимур обнажает в приветственной улыбке свои полусгнившие в кариесе и причудливо кривые зубы. Мол, очень рад. Затем игриво хлопает Жеку по коленке и ласково, по-отцовски треплет Леночку за слегка обвисшую грудь. От него исходит пронзительная, разрушающая психику вонь — смесь вчерашнего «Chateau Margaux» с перечесноченным крокодильим мясом. Но все уже давно к этим его особенностям привыкли и не обращают на них внимания. Между сидящими за тимуровым столиком сразу завязывается новый разговор о коммерческой привлекательности поставок крокодиловых яиц в новомодные люберецкие рестораны. Тимур чисто по-дружески предлагал собеседникам быть с ним в доле, для чего необходимо сразу внести всего-то полмиллиона зеленых американских рублей и через месяц получить триста процентов навара. Но таких денег ни у кого с собой, кроме Жеки, почему-то не оказывается. Поэтому Тимур и Жека тут же пересчитывают валюту, бьют по рукам в знак состоявшейся сделки и пропускают по стаканчику Suntory Yamazaki Single Malt Whiskey.
