классно провели время. И елку нарядили, и пироги съели, и поговорили обо всем. Она и вам привет передала. Она за нами присматривает…
Вера Фуэнтес
Мясник
— Проклятая у нас работенка, скажу я тебе, — прохрипел Мясник, перекатывая наполовину истлевшую сигарету из одного уголка испещренных морщинами губ в другой. Студент проследил за упавшим на мутную плитку пеплом. — Пальцы коченеют, клиенты молчаливые, да еще и спасибо в итоге не дождешься. Все только и знай, что соберутся кругом и всматриваются: похож на живого или нет?
— Я думал, мы приносим пользу, — хмыкнул молодой, делая осторожные надрезы в районе грудной клетки.
— Как же, — булькающий смех Мясника перешел в надсадный кашель. — Возьми-ка лучше пилу.
Пожилой мужчина смотрел, как новенький взял в руки инструмент и нервно пристроил его к фигуре, боясь вогнать больше положенного, а иначе, как это бывает у малоопытных, кусочки разлетятся ко всем чертям в разные стороны. «Когда-нибудь и меня так разделают. И не хотелось бы, чтобы это был такой же зеленый щегол. И чего они все так радуются, празднуя эту дурацкую жизнь? Чуть что — и ты вмиг становишься окоченевшей статуей, совсем как этот. Какой тогда смысл в этой мишуре?»
— Эй, полегче! Полегче! Руку отхватишь: долго будем присобачивать обратно. Потом еще перед внучкой его объясняться, — хмыкнул Мясник. — Дай сюда, — он выхватил пилу из рук парня.
Мясник подошел к статной фигуре, прищурил глаза, прикидывая, как и сотни раз до этого дня, где лучше сделать надрез. Затем в его поблекших глазах блеснул огонек — и руки принялись за дело.
Студент смотрел во все глаза, стараясь перенять опыт у старшего коллеги, да только летающие руки мастера не сильно его волновали. Внимание приковывало лицо с нездоровым, маниакальным даже выражением. Конечно, в их работе без особого… м-м-м… интереса? Да, подходящее слово. Так вот, в их работе без специального интереса не обойтись, да и тело должно быть выносливым. Холод терпеть опять же. Только Мясник слишком уж был увлечен. На его озлобленном доселе лице зияла дыра в районе рта, обозначающая, должно быть, улыбку. Студента передернуло.
— Простите, — к парню подошла девушка в объемном пуховике.
За пушистой шапкой сложно было разглядеть цвет ее волос. Ресницы уже перехватило инеем. Белоснежные варежки были такие большие, что Студент даже удивился: как не вываливается микрофон, который девушка крепко держала.
— Это и есть Парфен Огоньков?
Студент шмыгнул носом, нахмурившись. Он вроде что-то такое припоминал, когда только устраивался, — Мясника вроде представили ему Парфеном.
— Да, это он. А я… — Студент улыбнулся было обворожительно, но зарождающаяся искра флирта потухла о затылок девушки.
— Парфен Глебович, добрый день! — репортер помахала своей огромной варежкой. Мимо промчался оператор, толкая парня плечом. — ПолюсТВ. Меня зовут Инга. Парфен Глебович, расскажите же нашим телезрителям, как вам это удается — оживлять бездушные куски льда? Наверное, вы немножко добрый волшебник? Ведь не просто так вы считаетесь самым большим мастером по ледяным фигурам. Вероятно, нужно обладать поистине горячим сердцем и любовью ко всем людям, чтобы в душах горожан, любующихся вашими скульптурами, поселился настоящий праздник и они смогли бы наконец отвлечься от суеты серых будней?
Пила взвизгнула в последний раз, и Мясник ошалело посмотрел в распахнутые, как у молодого оленя, глаза девушки. Затем перевел вопросительный взгляд на ухмыляющегося Студента и только после этого заметил мигающий красный огонек телевизионной камеры, который нашел свою мишень. Кадык за помятой кожей шеи подпрыгнул вверх и ухнул вниз.
— Я э-э-э… ни о чем таком…
— Да как же, — бойкая репортер пыталась спасти свой новогодний репортаж. — Может быть, в детстве с родителями лепили снеговиков и у вас получались с искрой жизни в черных пуговичках? — оленьи глаза пытались проникнуть прямо в стариковскую душу.
Мясник чуть прищурился, полностью прощаясь с растерянным выражением лица, которое было, когда к нему только подскочила девушка. У них, наверное, такая тактика: застать человека врасплох, чтобы тот выглядел максимально идиотски по телевизору. Чтоб, как говорится, соответствовать контенту.
— В интернате у нас трудовиком был Петр Семенович Береста. Бухал, страсть. Оно и понятно — кто после лагеря не успокаивал нервишки. Это еще хорошо, что так. Вот мастер был — что надо. И как-то однажды сказал мне: «С твоим глазомером и твердой рукой, Парфен, либо в скульпторы, либо в патологоанатомы», — Студент видел, как Мяснику доставляет удовольствие оказываемый эффект. — А тут, знаете ли, — он подмигнул вконец ошалевшей девушке, — хотя бы свежий воздух.
— Но ведь детки каждый раз смотрят на ваши фигуры восторженными глазами. Да и взрослые нет-нет да остановятся. Все сразу вспоминают, как были беззаботными мальчишками и девчонками. Даже мороза не боятся и на площади встречаются: погулять, пообщаться. Говорят, один вахтовик тут девушке предложение сделал в прошлом году, потому что сначала Снегурочку вашу увидел, а через пару минут — уже будто оттаявшую. Сразу подошел знакомиться. Новогоднее чудо, объединяющее людей, ваше искусство, не иначе.
— Ерунда. Нет тут никаких чудес. Весь секрет в балансе: неправильно инструмент держишь — и уже больше обычного отхватишь. Ну и ни капли в рот, пока сезон идет.
Мясник крякнул и с грохотом снова завел инструмент.
— А мы с вами были на Главной площади, — в огромных глазах блестели непролитые слезы. — И совсем скоро, — пытаясь перекричать рев пилы почти визжала девушка, — жители и гости нашего города смогут наслаждаться ледяными скульптурами Деда Мороза и Снегурочки. Из-под рук наших именитых мастеров они выходят совсем как живые.
***
Мясник сидел в потрепанном кресле перед телевизором. Картинка то и дело рябила, а к голосам нужно было продираться сквозь треск. На нем была серая майка с широкой проймой — в «деревяшке», начиная с сентября, можно было влегкую представить себя в гостях у самого Сатаны. В форточку пытался было пролезть сорокаградусный мороз, но все его попытки испарялись на подступах, а те, что покрепче, терялись в дырах ветхих занавесок. Люба — жена бывшая — старалась придать уюта их комнатенке, когда они только переехали сюда. Сколько же это времени прошло? Лет пятьдесят, наверное, как они решили, что подзаработают тут за несколько зим на домик у моря. Сначала уверены были, что за пять управятся. Потом десятку себе в голове отметили, как крайний срок. Люба уехала через тридцать — долго продержалась. Баба раньше вернее была, надежнее. Ни пьянкой ее не напугать, ни кулаком. Нынче, конечно, больше фантики ряженые пошли. Да взять ту же репортершу, что недавно интервью у него брала. Вся в
