Глава двенадцатая
ЗЕРКАЛО В ПРОСТЕНКЕ
Стихи на случай сохранились,
Я их имею; вот они…
А. Пушкин
126. РАННИЕ СТИХИ * * *
С бородой как с визитной карточкойя пришел в незнакомый дом.Волны дыма стол чуть покачивали,а бутылки со Знаком качестванаводили на мысль о том,
что веселье — порядком пьяное,что не слишком мудр разговор.И, шипя об огрызок яблока,сигарета гасла, и въябывалв магнитоле цыганский хор.
Постепенно и я накачивался,я поддерживал каждый тост,а соседка — девица под мальчика —ела кильку, изящными пальчикамиподнимая ее за хвост.
А потом мы с соседкой болтали, ия не помню, когда и как…в ванной, кажется… как же звали ее?У нее была теплая талияи холодный металл на руках,
у нее были пальцы ласковые,лепетала: кто без греха?!Утром впору было расплакаться:только запах кильки на лацканеюгославского пиджака.
ОРФЕЙ
Нынче в ад попадают проще:фиг ли петь — пятак в турникет —и спускаешься в Стиксовы рощик пресловутой подземной реке.
Вот перрона асфальтовый берег,вот парома электрорёв.Закрываются пневмодвери,и Харон говорит: вперёд!
Понимая, как это дико,я, настойчивый идиот,тупо верю, что Евридикана конечной станции ждет.
Я сумею не обернуться,не забуду, что бог гласил,только в два конца обернутьсямне достанет ли дней и сил?
Разевается дверь, зевая,возникает передо мной«Комсомольская-кольцевая»вслед за «Курскою-кольцевой».
Мне не вырвать ее отсюда,не увидеть ее лица,и ношусь, потеряв рассудок,по кольцу — до конца — без конца.
ПОЭТ
Ну что вы все глядите на меня?
А разве мог я поступить иначе?Извольте: я попробовал, я начал:во рту ни крошки за четыре дня,и никакой работы! Деньги значатгораздо больше, чем предположитьумеем мы, когда живем в достатке.Я заложил последние остаткидобра, когда-то нажитого. Жить —во-первых — жрать! А если корки сладки —все принципы — пустая болтовня.
Ну что вы все глядите на меня?
Я сделал что-то страшное? Продался?Но я остался тем же: те же пальцыи тот же мозг! Так в чем моя вина?Ведь мы меняем кожи, а не души!Ужам — и тем дозволено линять!В конце концов, могу я быть послушеннаружно только, и оставить детямправдивый очерк нашего столетья(пусть — поначалу — тайный)? Разве лучше,себя тоской и голодом замучив,навек задуть ту искорку огня,которая подарена мне? Кто-тоостаться должен жить, чтобы работать?!
Ну что вы все глядите на меня?
КОНЦЕРТ ДЛЯ ФОРТЕПИАНО С ОРКЕСТРОМ
Я не моту не выйти на эстраду,а выйти на эстраду — не могу…В концертном фраке, хоть персона грата,я беззащитней птицы на снегу.
Я знаю все заранее. Я ясно,отчетливо предчувствую беду:сейчас гобой настройку даст; погаснетпоследний шум; я встану и пойду;
пойду, стараясь не задеть пюпитров,пойду подробно: не паркетом — льдом,и подойду к роялю; тихо вытруплатком уже вспотевшую ладонь;
рояль молчит; он, кажется, покорен(я наблюдал за ним из-за кулис);я стану; в обязательном поклонея гляну в зал, но не увижу лиц;
я долго не смогу усесться; свораоркестра станет в стойку на прыжок,и над оркестром, как ученый ворон,раскинет крылья фрака дирижер;
почувствовав спиной его фигурув холодной, леденящей тишине,я брошу пальцы на клавиатуру…Но та, мертва, не отзовется мне.
Как подходил когда-то Каин к брату,так я к роялю: идолу, врагу…Я не могу не выйти на эстраду,а выйти на эстраду — не могу.
ПОРТРЕТЫ
Все чаще я гляжу на старую картину,что чудом до меня дошла сквозь три войны:на ней изображен сидящим у каминамой родственник: мой дед с отцовской стороны.
Устроясь в глубине удобных мягких кресел,полузакрыв глаза и книгу отложив,он смотрит на огонь и, вероятно, грезито чем-то, что прочел, о чем-то, что прожил.
Должно быть, он сидит в своей библиотеке:по стенам стеллажи шпалерами из книг,и даже слышно мне: идут в минувшем векенапольные часы: тик-тик, тик-так, тик-тик…
Нет в дедовом лице ни жесткости, ни злости:спокойные и чуть усталые черты.На столике лежит кинжал слоновой кости,чтоб в книгах разрезать пахучие листы.И тут же на столе — журнальная подшивка,коробка с табаком, букетик поздних рози для набивки гильз мудреная машинка:мой дед не выносил готовых папирос.
Мы в возрасте одном, и я похож на дедафигурою, лицом и формой бороды,и иногда, скользнув глазами по портрету,друзья мне говорят: Арсений, это — ты.
Ну да! Конечно — я: с моею вечной спешкой,пропахший табаком болгарских сигарет,всегда бегущий и повсюду не успевший,стремящийся к тому, чего в помине нет.
И ежели меня запечатлеет кто-то,то вряд ли изберет модерный стиль «ретро»,а, бросив холст и кисть, отшлепает мне фото:С газетою в руках на лестнице метро.
АРГОНАВТЫ
Они плывут. Веками — всё в пути.И неисповедимы их пути.Арго так легок, что не канет в Лету.А вечерами юный полубогвыходит посидеть на полубаки выкурить при звездах сигарету.
Они плывут. Колхида и руно,и гибель их — все будет так давно,что даже мысль об этом несерьезна.Волна качает люльку корабля,а им ночами грезится земля,достичь которой никогда не поздно.
* * *
Я ехал на восток, и солнца стоп-сигнална кончике руля дрожал и напрягался.Я не хотел менять ни скорости, ни галса,а солнечный огонь слепил меня и гнал.
Превозмогая мрак, холодный ветер, дождь,он за моей спиной висел метеозондом,но он же обещал: спеши! за горизонтом,надежду потеряв, свободу обретешь!
Мне ветер в уши пел, услужливый фискал,но я и не мечтал о сказочной принцессе.Цель моего пути была в его процессе.Она годилась мне. Я лучшей не искал.
Начало позабыв, не зная о конце,я чувствовал почти восторг самоубийства,хоть и не видел, как багровый зайчик бился,мотался на моем обветренном лице.
А мотоцикл дрожал. Горбатая земляклубилась подо мнойв Эйнштейновом пространстве.Я ехал на восток, и муза дальних странствийчертила алый круг на зеркале руля.
127. СТИХИ К ВИКТОРИИ * * *
Водка с корнем. Ананас.Ветер. Время где-то междупсом и волком. А на насникакой почти одежды,
лишь внакидочку пиджак.И за пазухою, будтодва огромные грейпфрута,груди спелые лежат.
* * *
Голову чуть пониже,чуть безмятежней взгляд!.. —двое в зеркальной нишесами в себя глядят.
Может быть, дело драмойкончится, может, — нет.Красного шпона рамойвыкадрирован портрет.
Замерли без движенья.Точно в книгу судьбы,смотрятся в отраженье,и в напряженье — лбы.
На друга друг похожи,взглядом ведут онипо волосам, по коже,словно считают дни,
время, что им осталось.И проступают вдругбеззащитность, усталость,перед судьбой испуг.
Рама слегка побита,лак облетел с углов:ломаная орбитавстретившихся миров.
Гаснут миры. Огни жедолго еще летят.Двое в зеркальной нишесами в себя глядят.
* * *
Я не то что бы забыл —никогда я и не ведал:нет ни в Библии, ни в Ведахслова странного: Амыл.За окошком свет зачах,обрываются обои,навзничь мы лежим с тобою,только что не при свечах.Город медленно затих,время — жирным шелкопрядом.Мы лежим с тобою рядом,и подушка на двоих.Привкус будущей судьбы,запах розового мыла —от гостиницы «Амыла»две минуточки ходьбы.
СОНЕТ
