Через неделю Камилла пришла на то же место, движимая неясным чувством любопытства.
Дафницион глянула на ручеек и всплеснула руками.
— Я говорила, что нас слышал лесной дух, — воскликнула она перепуганная и кинулась прочь от заколдованного места.
Более смелая Камилла осталась одна возле ручья, действительно преобразившегося, как бы по ее желанию.
Прозрачная струйка воды выходила из красного клюва бронзового лебедя и собиралась в большую раковину розового мрамора.
— Как в Равенне… — прошептала Камилла, покачивая прелестной головкой и внимательно оглядываясь.
Внезапно она заметила, что ветки цветущих олеандров, окружающих ручеек, как-то странно зашевелились. Быстро побежала молодая девушка к этому месту, решительно раздвинула руками цветущие ветви, и остановилась пораженная.
Перед ней стоял высокий, стройный юноша, с темными кудрями и глубокими синими очами на прекрасном лице.
— Аталарих… Король… — прошептала Камилла едва слышно.
— Я испугал тебя?.. Прости товарища детских лет и игр.
Аталарих говорил дрожащим голосом, не решаясь приблизиться к девушке.
— Король… — повторила Камилла, пошатнувшись. Смертельная бледность покрыла ее прелестное лицо. Она упала бы на землю, если бы подбежавший Аталарих не принял бы ее в свои объятья. Осторожно поддерживая молодую девушку, он бережно опустил ее на траву и сам опустился на колени перед нею.
Он был так же бледен, как и бесчувственная девушка, а его сердце билось глухими болезненными ударами.
— О, как ты прекрасна, Камилла… Радость моя… В тебе моя жизнь и… моя смерть тоже…
С трудом переводя дыхание, юный король зачерпнул рукой воды, выпив несколько глотков и, кое-как справившись со своим волнением, брызнул свежей влагой в прелестное личико девушки.
Медленно открылись большие, удивленные, черные глаза испуганной газели и взглянули в знакомое, когда-то дорогое лицо товарища детских игр.
— Прости меня, Камилла… Я испугал тебя, — вторично прошептал Аталарих. — Но я не мог больше скрываться… Желание видеть ту, с которой я ребенком делил радость и горе, было слишком сильно… Скажи же хоть одно слово, Камилла… Неужели ты окончательно забыла меня?..
Растерянная, едва живая, слушала молодая девушка этот мелодичный, нежный и ласковый голос. На минуту лучезарная улыбка осветила ее бледное личико, а маленькая ручка бессознательно протянулась навстречу Аталариху. Внезапно взгляд ее остановился на золотом обруче, сдерживающем длинные шелковые локоны юноши, с красивой головы которого упала простая соломенная шляпа, скрывавшая его черты.
При виде этого знака королевского достоинства, воспоминания волной нахлынули на Камиллу. С ужасом вскочила она на ноги и кинулась прочь с отчаянным криком.
— Король варваров… Убийца отца… деда… Я не хочу тебя помнить, король готов.
Аталарих пошатнулся, как от удара ножа в сердце. Судорожно прижал он руки к груди, и глаза его, устремленные вслед убегающей женской фигуре, наполнились слезами.
— Да… Для нее я варвар… убийца… О, Боже мой… А в ней все счастье моей обделенной счастьем жизни…
XII
Неожиданная встреча с Аталарихом так взволновала Камиллу, что ее беззаботная и суеверная наперсница серьезно поверила в появление одного из лесных духов, о которых они говорили со смехом неделю тому назад.
Камилла не стала разубеждать Дафницион. Бледная и трепещущая кинулась она к матери, и со слезами стыда и гнева рассказала ей о своем открытии.
Теперь уже нетрудно было угадать имя того, кто окружил их роскошью и вниманием. Молодая девушка поняла это при первом же взгляде на Аталариха с тем безошибочным чутьем сердца, которое никогда не обманывает женщин.
Аталарих не был чужим для Камиллы. При жизни отца, занимавшего одну из почетных должностей при дворе Теодорика, Камилла часто встречалась с юным принцем. Хотя Аталарих был года на три старше девочки-подростка, но женщины зреют быстрее мужчин, особенно же в пламенной Италии, и одиннадцатилетняя Камилла казалась иногда старше четырнадцатилетнего внука Теодорика.
Мечтательный характер юноши, как и слабое здоровье, удаляли наследника престола от военных игр и шумных развлечений своих сверстников, готов и римлян, удерживая его в покоях матери и в дворцовых садах, где он постоянно встречался с прелестной девочкой, дочерью Боэция. Эти встречи скоро стали любимым удовольствием для обоих детей, причем Камилла скоро заметила, какой радостью вспыхивали прекрасные глаза юного принца, когда ее белое платье появлялось из-за кустов, с каким восторгом слушал он ее мягкий голос. Умная, живая и не по летам развитая девочка не могла не обратить внимания как на редкую красоту наследника престола, так и на душевную мягкость его поэтической натуры. Внимание Аталариха трогало и льстило девочке, чувствовавшей себя царицей юной души наследного принца.
Бог весть, чем окончилась бы эта детская привязанность, если бы кровавая трагедия не разорвала союз их юных сердец.
Казнь Боэция и Симаха наполнила душу Камиллы ненавистью к Теодорику, как к главному виновнику смерти отца и деда, а с ним вместе и к его семейству, и ко всем готам. В своей семье Боэций никогда не скрывал своего предубеждения и пренебрежения к завоевателям, которых презрительно называл варварами. Как ни молода была его дочь, но все же она впитала часть этого пренебрежения, которым дышали не только ее отец, мать и братья, но и все остальные близкие друзья ее семейства. Невольная симпатия, влекущая Камиллу к Аталариху, заставляла ее забывать на время его принадлежность к племени варваров, но насильственная смерть отца сразу потушила эту симпатию в сердце дочери казненного, считающей отца и деда мучениками и героями, а не тем, чем они были на самом деле, то есть изменниками и предателями благородного и великодушного монарха, приблизившего их к себе.
С сердцем, полным ненависти к тирану, палачу лучших римских граждан, бежала девочка из Равенны вместе с матерью, и скиталась по белу свету, ища пристанища, пока, наконец, не нашла приюта у вольноотпущенника своего отца. С такими же чувствами прожила она несколько блаженных дней в прелестном убежище, созданном неизвестным другом ее отца, отдыхая душой посреди удобств и роскоши, вдвойне приятных тем, кто принужден был отказаться от них в силу роковой необходимости. Страдая от бедности во время изгнания возле вечно плачущей матери и нежно любимых братьев, Камилла беспокоилась о судьбе далеких и винила во всем, что случилось с ней плохого, того же тирана Теодорика, тех же ненавистных варваров — готов.
При таких условиях ей нелегко было узнать, что каждая радость последних недель, каждое удобство, доставлены ей были врагом, внуком палача ее отца, гонителем ее семейства. Но зато нетрудно было созревшей в несчастье девушке сообразить, что означало поведение Аталариха. Только любящее сердце могло выказать такую нежную заботу. Сомнений быть не могло… Аталарих любит ее, Камиллу. Внук Теодорика любил дочь Боэция… Какой ужас, какое оскорбление…
Сверкая глазами, с горячим румянцем на щеках и с дрожащим от негодования голосом рассказывала она матери о своем открытии, спрашивая: как быть?.. что дальше?..
Растерявшаяся не меньше дочери, Рустициана сейчас же отправила доверенного гонца к Цетегусу с просьбой приехать по важному делу, не допускающему письменного изложения.
В конце недели префект Рима был уже на вилле вдовы Боэция.
— В чем дело?.. Что случилось? — с оттенком беспокойства спросил он, пытливо глядя в мрачное и озабоченное лицо Рустицианы.
Задыхаясь от гнева, обидчиво и несвязно рассказала гордая патрицианка о том, что случилось, в свою очередь требуя совета и помощи от своего друга и сообщника.
К крайнему ее удивлению, Цетегус не выразил ни гнева, ни негодования. Напротив того… Глаза его загорелись неподдельной радостью.
— Ты спрашиваешь, Рустициана, что делать? — произнес он, улыбаясь своей всегдашней холодной улыбкой. — Я отвечу тебе советом немедленно ехать в Равенну и везти ко двору прелестную Камиллу.
Рустициана отшатнулась, с гневом вырвав свою руку из руки Цетегуса.
— Ты, кажется, с ума сошел, патриций… Или ты не понял, в чем дело? Ведь этот дерзкий юноша, сын племени варваров, осмеливающийся поднять глаза на мою дочь, на благородную римлянку… Внук Теодорика любит дочь Боэция… Можно ли придумать более кровное оскорбление памяти отца Камиллы?.. А ты, друг Боэция, ты советуешь мне пожертвовать честью моей дочери для каких-то темных целей… Этого я от тебя не ожидала, Цетегус…
Мраморное лицо префекта оживилось выражением презрительной насмешки.
— Сколько помнится, вдова Боэция мечтала о мести… Если она переменила мнение ради прекрасных глаз своей дочери, то я отказываюсь пользоваться орудием мести, которое сама судьба посылает тебе, и… это меня не касается. При чем тут мои темные планы?.. Мне дела нет до твоей мести, от которой не уйдет никто, — ни тиран, ни его варвары, и которых ты могла бы погубить при помощи Камиллы.
