Рука Беллы обвилась вокругъ его шеи, и ея личико склонилось на эту руку.
— Корыстная молодая особа, приходящаяся мнѣ немножко сродни, хорошо поступила! — сказалъ ея отецъ. — Корыстная молодая особа, приходящаяся мнѣ немножко сродни, не напрасно полагалась на меня. Въ этомъ бѣдномъ платьицѣ корыстная молодая особа, приходящаяся мнѣ немножко сродни, гораздо мнѣ дороже, чѣмъ если бы она явилась ко мнѣ въ китайскихъ шелкахъ, кашемирскихъ шаляхъ и голкондскихъ брилліантахъ. Я горячо люблю эту молодую особу. И я говорю молодому человѣку, избраннику ея сердца, — изъ глубины моего сердца и отъ всего моего сердца говорю: — «Благословляю вашъ союзъ! Она приносить тебѣ богатое приданое, принося съ собой бѣдность, которую она выбрала ради тебя и ради святой правды!»
Голосъ храбраго человѣчка пресѣкся и, протянувъ руку Джону Роксмиту, онъ умолкъ, низко склонившись лицомъ надъ дочерью. Но ненадолго. Спустя минуту онъ поднялъ голову и весело сказалъ:
— А теперь, моя милая дѣвочка, если ты сумѣешь занять Джона Роксмита двѣ-три минутки, я сбѣгаю черезъ дорогу, принесу для него хлѣба и молока, и мы попьемъ чайку всѣ вмѣстѣ.
Это смахивало (какъ весело замѣтила Белла) на сказку про трехъ сильфовъ, приготовившихъ себѣ ужинъ въ своемъ домикѣ въ лѣсу, но только безъ грознаго окрика: «Кто выпилъ мое молоко?» Это былъ такой веселый, такой восхитительный пиръ, что ни Белла, ни Джонъ Роксмитъ, ни даже самъ Р. Вильферъ не могли запомнить такого за всю свою жизнь. Несуразная странность всей обстановки, вплоть до двухъ мѣдныхъ шишекъ на несгораемомъ шкапу Чиксея, Вениринга и Стобльза, таращившихся на нихъ изъ угла, точно глаза злого дракона, дѣлала его только еще восхитительнѣе.
— Ну кто бы подумалъ, что здѣсь, — говорилъ херувимчикъ, съ невыразимымъ удовольствіемъ озираясь кругомъ, — что здѣсь можетъ сладиться дѣльце романическаго свойства, а? Кто бы подумалъ что я когда-нибудь увижу мою Беллу въ объятіяхъ ея будущаго мужа здѣсь?
И лишь спустя довольно много времени послѣ того, какъ безъ остатка исчезли всѣ три хлѣбца и все молоко, и какъ первыя тѣни, предвѣстники наступающей ночи, поползли по Минсингъ-Лэну, онъ почувствовалъ нѣкоторое безпокойство и, наконецъ, скромно откашлявшись, сказалъ Беллѣ:
— Кха, гмъ!.. А ты подумала о твоей матери, душечка?
— Да, папа.
— А о сестрѣ твоей Лавви, къ примѣру сказать?
— Какъ же, папа. Мнѣ кажется, намъ дома лучше не вдаваться въ подробности. Мнѣ кажется, вполнѣ достаточно будетъ сказать, что я поссорилась съ мистеромъ Боффиномъ и ушла отъ нихъ совсѣмъ.
— Такъ какъ Джонъ Роксмитъ знакомъ съ твоей матерью, мой другъ, — продолжалъ херувимчикъ послѣ небольшого колебанія, — то, я думаю, я могу, не стѣсняясь, сказать тебѣ при немъ, что ты, пожалуй, найдешь свою мама немножко утомительной.
— Немножко?! О, терпѣливый папа! — сказала Белла съ гармоничнымъ смѣхомъ, — особенно гармоничнымъ потому, что въ немъ звучала любовь.
— Ну хорошо: мы здѣсь свои люди, и потому мы скажемъ просто утомительной, не опредѣляя точнѣе, — храбро допустилъ херувимчикъ. — Да и у сестры твоей характеръ утомительный, мой другъ.
— Ничего, пусть!
— И ты должна приготовиться, моя драгоцѣнная, — продолжалъ онъ какъ-то особенно мягко, — приготовиться къ тому, что дома у насъ бѣдно и скудно, или по крайней мѣрѣ не такъ комфортабельно, какъ въ домѣ мистера Боффина.
— Мнѣ это все равно, папа. Я могу вынести и не такія лишенія… ради Джона.
Заключительныя слова были сказаны очень тихо и очень застѣнчиво, но все-таки Джонъ ихъ услышалъ и доказалъ это тѣмъ, что предложилъ Беллѣ свое посильное содѣйствіе въ одномъ изъ ея таинственныхъ исчезновеній.
— Вотъ что, друзья мои! — объявилъ херувимчикъ безъ малѣйшаго оттѣнка неодобренія. — Когда ты, душенька, освободишься изъ своего заточенія и снова вынырнешь на поверхность, то намъ, я думаю, пора будетъ запирать контору и отправляться.
Если контора Чиксей, Вемирінвъ и Стобльзъ когда-нибудь запиралась тремя болѣе счастливыми людьми (не принимая въ разсчетъ радости, съ какою почти всякій запираетъ контору), то это были, вѣроятно, сверхъестественно счастливые люди. Но прежде, чѣмъ уйти, Белла вскарабкалась еще на Ромтину насѣсть и, со словами: «Папа, покажите мнѣ, что вы тутъ дѣлаете весь день. Все пишете? Вотъ такъ?», положила круглую щечку на свою полненькую лѣвую ручку и принялась водить перомъ по бумагѣ самымъ недѣловитымъ образомъ, ибо очень скоро перестала видѣть перо изъ-за волны кудрей, упавшей ей на лобъ. Нелѣпо было писать въ такой позѣ, но Джону Роксмиту, это, кажется, нравилось.
Затѣмъ три сильфа замели за собой всѣ слѣды своего пиршества и отправились изъ Минсингъ-Лэна въ Галловей. И если два изъ трехъ сильфовъ не желали, чтобъ дорога была вдвое длиннѣе, то, значитъ, третій сильфъ сильно ошибался. Этотъ скромный духъ даже считалъ себя настолько лишнимъ въ ихъ общей прогулкѣ, доставлявшей такое живое удовольствіе двумъ остальнымъ, что сказалъ, какъ будто оправдываясь: «Знаете, мои милые, я лучше перейду на ту сторону, какъ будто я иду самъ по себѣ». Такъ онъ и сдѣлалъ, какъ истый херувимчикъ, усыпая путь свой улыбками за неимѣніемъ розъ.
Было безъ малаго десять, когда они остановились въ виду замка Вильферъ. И тутъ-то, пользуясь тѣмъ, что мѣсто было глухое и безлюдное, Белла снова предприняла рядъ исчезновеній, грозившихъ затянуться на всю ночь.
— Послушайте, Джонъ, если бы вы мнѣ уступили молодую особу, приходящуюся мнѣ немножко сродни, то я, пожалуй, повелъ бы ее въ домъ, — намекнулъ наконецъ херувимчикъ.
— Уступить ее я не могу; могу только одолжить вамъ на время, — отвѣчалъ Джонъ. — Дорогая моя!
Это магическое слово заставило Беллу исчезнуть еще разъ.
— Ну, папочка, — сказала она, когда снова сдѣлалась видимой, — давайте мнѣ руку и побѣжимъ домой. Дѣлать, такъ дѣлать!.. Ну! Разъ… два…
— Дорогая моя, — пролепеталъ, запинаясь, немножко оробѣвшій херувимчикъ, — я только хотѣлъ предупредить тебя, что если твоя мать…
— Э, нѣтъ, не мямлить, сэръ! Я вижу, вы хотите выиграть время… Видите вотъ это? — И она выставила впередъ свою правую ножку. — Это черта: отсюда намъ начинать… Ну! Разъ, два-а… Три! Бѣгомъ!
Она побѣжала, увлекая его за собой и не остановилась и ему не дала остановиться, пока не дернула за звонокъ.
— Ну, папочка, — сказала она, взявъ его за оба уха и приближая его лицо, точно кувшинъ, къ своимъ розовымъ губкамъ, — ну, папочка, попались! Теперь уже не уйти!
Миссъ Лавви вышла отворить калитку, эскортируемая всегдашнимъ другомъ дома и вѣрнымъ своимъ кавалеромъ, мистеромъ Джорджемъ Сампсономъ.
— Кто это? Неужели Белла? — вскрикнула она и попятилась, увидѣвъ сестру, а потомъ закричала во все горло: — Мама! Белла пришла.
Это вызвало во дворъ мистрисъ Вильферъ. Стоя на порогѣ портала, она приняла ихъ съ замогильной торжественностью и со всѣмъ подобающимъ церемоніаломъ.
— Привѣтствую дочь мою, хоть и нежданную! — сказала она, подставляя Беллѣ свою щеку, точно аспидную доску, на какихъ записываются посѣтители. — И тебя рада видѣть, Р. Вильферь, хоть ты и опоздалъ… Эй, слышитъ меня отсюда лакей мистрисъ Боффинъ?
Этотъ, произнесенный глухимъ басомъ, запросъ былъ обращенъ въ темноту ночи по адресу челядинца, отъ котораго ожидался отвѣть.
— Тамъ нѣтъ никакого лакея, мама, — сказала Белла.
— Нѣтъ лакея?! — величественно переспросила мистрисъ Вильферь.
— Нѣтъ, мама.
Величавый трепетъ пробѣжалъ по плечамъ и по перчаткамъ этой достойной леди, что равнялось слову: «Загадка!» съ ея стороны. Послѣ этого она прослѣдовала во главѣ всей процессіи въ семейную гостиную и тамъ произнесла:
— Если только Р. Вильферъ (онъ вздрогнулъ при столь торжественномъ обращеніи къ нему)… если только Р. Вильферъ, по дорогѣ домой, не позаботился о какомъ-нибудь добавленіи къ нашей скромной трапезѣ, то она не понравится Беллѣ. Холодная баранья лопатка съ зеленымъ салатомъ едва ли можетъ соперничать съ роскошнымъ столомъ мистера Боффина.
— Пожалуйста, не говорите этого, милая мама, — сказала Белла. — Я совершенно равнодушна къ столу мистера Боффина.
Но тутъ миссъ Лавинія, все время пристально смотрѣвшая на шляпку сестры, вдругъ вскрикнула:
— Белла! что это значитъ?
— Да, Лавви, я знаю.
Неукротимая перевела глаза на платье Беллы, нагнулась посмотрѣть поближе и снова вскрикнула:
— Белла! Что это значить?
— Да, Лавви, я знаю, какое на мнѣ платье. Я только что собиралась сказать мама, но ты меня перебила… Мама, я разсталась съ Боффинами. Я вернулась домой совсѣмъ.
Мистрисъ Вильферъ не проронила ни слова, но, посмотрѣвъ съ минуту на свое дѣтище сверкающимъ взглядомъ, въ грозномъ молчаніи отретировалась въ свой парадный уголъ, гдѣ и усѣлась, словно мороженая живность, выставленная на продажу на какомъ-нибудь русскомъ рынкѣ.
