Дулку же оказался весьма словоохотливым молоденьким мальчиком лет восьми со свежим приятным лицом и не такой темной кожей, как обычно; одет он был довольно торжественно, а вкруг него выстроились сто двадцать высших иерархов его монашеской братии. Вопреки своему юному возрасту он серьезно принимал роль их идола, держался как подобает и весьма достойно, с мягкой улыбкой, благословил нас по-своему. Отец Корнелиус уже начинал разбираться в некоторых пунктах их теологии, поэтому нам удалось немного побеседовать. Мы попытались приоткрыть ему и окружавшим его наставникам истину и красоту нашей веры; а он отвечал нам – благожелательно, но не уступив ни полпальца, и обращался с понятиями своего учения легко и свободно, хотя мы не поняли ни одной из этих тайн. Потом он стал расспрашивать нас о нашей религии, не забывая попутно еще раз пролить новый свет на верования своей секты (которая правду сказать, – истинный ворох всяческой дребедени: просто груда суеверий и дьявольских измышлений). Его объяснения были битком набиты разными сказками и чудесами. Приключения, приписываемые ими их богам, ни в чем не уступают романам Ариосто или Поликсандра. Конечно, мы были изумлены обширности его познаний в столь строгих материях, слишком сложных для его юного возраста, и горячо сожалели, что столь прекрасная душа впала в такое глубокое заблуждение. И все же нам показалось, что на кое-каких пунктах их учения лежит едва заметный отблеск Святой Троицы, ибо Дулку без конца твердил нам о трех богах, кои суть один, а некоторые из их символов и образов имели сходство со Святым Крестом; к тому же они пользуются четками, так, как и мы, а число их бусин – сто восемь. Но то, что известно им о нашем Спасителе, – это такая малость, либо совсем ничего.
Отец Корнелиус, будучи весьма сведущ в искусстве спора, и как бы мало времени ни отпустил нам на него Господь Наш, попытался сразиться и победить Дулку и его помощников и шаг за шагом подвести их к принятию нашей веры, тем более что они выказывали к ней интерес и, как нам казалось, хранили некие отдаленные, но все еще заметные следы воспоминаний о ней; а это вскорости могло бы дать прекрасный результат, поспособствовав обращению целой страны. Вот почему мы начали более радостно смотреть на нашу небольшую задержку в монастыре, ибо принимали они нас здесь очень любезно и даже предоставили нам на время келью и позволили совершать богослужения; и, говоря по правде, сгорали от любопытства, желая побывать на нашей службе, что нас сильно обрадовало.
Сам Дулку с большим удовольствием внимал, как мы произносим наши моления; и он выказал к нам такое благорасположение и так сильно хотел узнать что-нибудь о нашей вере, что попросил меня научить его нескольким нашим молитвам. Это желание побудило Корнелиуса к решению переложить на их наречие молитвы Пресвятой Деве и Апостолам, дабы даровать этому настоятелю и всем его подданным знание о Спасении и Благодати и принести им восхищение деяниями Божьими. Но ему пришлось отказаться от этой затеи, ибо он был еще не слишком искушен в их языке. И не умея перевести святые слова на их тарабарский язык, мы взяли на себя трудную задачу, попытавшись открыть ему великие тайны нашей Святой Религии: не только об изречении вечного Слова Божия, порожденного Богом-Отцом, но и о Боге-Сыне, Отцом рожденным прежде всех веков, об исхождении Духа Святого от Отца и от Сына, об единосущности Слова и Бога; мы лишь не решились затронуть пресуществления, опасаясь, как бы они не перепутали его с привнесением в вино и хлеб Тела и Крови Христовой – эту обычную ошибку еретиков, полагающих, что хлеб и вино, оставаясь хлебом и вином, становятся Плотью и Кровью Господа Нашего.[67] Все же Дулку выслушал все наши речи с большим вниманием вместе со своими дьяконами и аббатами.
Дабы отплатить ему тем же, нам скрепя сердце тоже пришлось внимать Дулку, отслужившему свою мессу вместе с двумя дьяконами, ставшими ошуюю и одесную от него. Потом он среди прочих наивных и забавных россказней поведал нам сказку о младенце, родившемся с седой бородою, на которую святой отец, удержавшись от смеха, отвечал ему, постаравшись еще раз прояснить прекрасные тайны нашей Святой Троицы и Господа Бога Нашего, рожденного человеком.
Затем нас повели смотреть их храмы и изукрашенные золотом сокровища, кои были собраны тут со всех частей этого царства Тебет. Нам показали картины с изображение ями их богов – вкуса весьма дурного, убранные с посредственной роскошью и намалеванные кричащими неприятными красками, однако не без некоторой тонкости. Одни идолы были ужасающи и смехотворны: таращили выпученные глазища и потрясали змеями или сжимали копья своими бесчисленными руками. Другие – отвратительно непристойны: мы видели там их богов, свершавших то же, что Адам и Ева во время порождения рода людского; и проходя мимо них, мы крестились. Побывали мы также в книгохранилище, поистине обширном, где уложены были рядами на деревянных досках и полках книги и хроники их ордена, скатанные в свитки, как пергамент. И наконец мы отправились почивать, сильно измученные дорогой и всеми этими церемониями; да еще доставило нам неудобство такое, в сущности, обыденное открытие – то, что люди эти живут в тесной скученности и в страшной грязи.
На следующий день Дулку-лама явился сам пожелать нам доброго утра и уверял нас в своей вечной дружбе и добром к нам расположении, и т. д., и т. д., и поведал нам, что молился за нас с рассвета, ибо поднимается он очень рано. Мы отвечали ему так, как подобало говорить с таким любезным ребенком, и сказали, что совершили для него то же самое, что весьма его порадовало. Потом мы осведомились о дороге в царство Камбалук, о коем рассказывал некогда Марко Поло и которое они называют Шамбалой; оно, ответил нам Дулку, предивно и лежит совсем рядом, но, чтобы достичь его, надо прежде взобраться на гору Серто, превосходящую собою облака и гору Атлантов. Путь тот ужасен и труден, а кроме того, дорога эта давно уже скована льдом и почти непроходима. Дулку Римпоче (слово это значит у них «господин») показал нам дряхлого монаха, столетнего старца, прошедшего по ней много десятилетий тому назад. Мы стали спрашивать, что это за гора Серто; и он нам ответил, что это – Олимп, где живут их божества и стоят славнейшие их дворцы; но у этих простодушных дикарей столько богов, что другие вынуждены ютиться на горах Тизе, Азе, Шампо, Пуле и прочих, так что каждая вершина для них всегда что-то вроде храма. Хотя, говоря по правде, всех Альпийских гор не хватило бы, чтобы вместить полчище их идолов, но те из них, что выбрали оную гору, Серто, местом вечного своего обиталища, – самые могущественные. На вершине ее, среди снегов, стоит монастырь, добраться куда могут только лишь самые святые из их монахов и отшельников и то по особой милости богов; но только здесь и лежит единственно возможный путь к Шамбале, еще именуемой ими Байюл или Непемакор. Смеяться над подобными россказнями было бы неучтиво, поэтому мы поостереглись от веселья; однако Дулку (либо кто-то из его советников), должно быть, догадался о причине нашей сдержанности, ибо он указал нам на гору: она сияла посреди вечных льдов ослепительно алой точкой, и где-то там, на удивительной высоте, точка эта сверкала так, будто там наверху играл алмазным блеском огромный бриллиант. Это и есть золотые крыши монастыря Серто, сказал нам толмач, что нас весьма поразило. Но все же таковое чудо не показалось нам совершенно невероятным, ибо мы уже видели, как их маги насылали свои мороки, творимые под водительством дьявола; а потом, ведь древние чтили своих богов, строя им храмы на вершинах самых высоких гор; да и после пришествия Господа Нашего Иисуса Христа воздвигались монастыри на высочайшей горе Афон, задевающей собою небеса, и на горе Синай стоит монастырь госпожи нашей Святой Екатерины, и на самой высокой в Альпах горе Мелон, и т. д., и т. д.
Мы выказали сильное любопытство и желание побывать в оном монастыре Серто, каковой, по их словам, прекраснейший из всех монастырей этого царства Тебет, а особенно отец Корнелиус, намеревавшийся доказать, что заблуждения их секты ведут их прямиком в ад, и горел желанием привести их к возвышенным истинам нашей Веры. Что до меня, то я бы охотно избавил себя от такой епитимьи но мысль об этом походе в снега почему-то наполнила святого отца непонятной мне радостью; он объявил мне, что их предложение – неслыханная честь для нас, и не следует пренебрегать ею. Этим они показывали нам, сколько они нас ценят, принимая за людей добродетельных и монахов редкой святости, и, имея в виду наши цели, ему кажется весьма разумным не разочаровывать их в этом; по этой причине святой отец рассудил, что нам должно выказать готовность сразиться с любыми гибельными и ужасными опасностями и с самыми крутыми склонами. Увы! Богу было угодно, чтобы в этом замысле таилась для нас дьявольская западня!
