– А почему Луизу не отвезут в специальный дом, где за ней будет уход?
– Не знаю. Очевидно, она не опасна, да и живет здесь давно, к ней привыкли. Многим помогает по хозяйству, ее кормят, отдают старые вещи. Большего ей пока не требуется, она ведь непритязательная и добрая, кстати, не такая старая, как кажется. До встречи, Володя.
Через десять метров Полин вынуждена была остановиться – за автомобилем бежал Володька, выкрикивая ее имя. Когда он догнал машину и схватился руками за опущенное стекло, недоуменно спросила:
– Что-нибудь не так?
– Не так! Мне плохо здесь… одному.
– Ты же работаешь… – Почему ты никогда ничего не говоришь? – прорвало его. – Почему не требуешь результата? Я даже не начал работать, а ты молчишь! Приезжаешь, ходишь, ходишь… посмотришь наброски, закроешься у себя… Потом уезжаешь! Я не знаю, чего ты хочешь… Вообще о тебе ничего не знаю, кто ты? Для кого я должен писать?
– Я не хотела тебе мешать, – сказала она с холодком, потупившись.
– Лучше б мешала! Полин, не уезжай, черт тебя дери… пожалуйста.
– Володя… – Она произнесла его имя по-матерински ласково, он даже опешил: – Я закончу дела в Париже и приеду. Мое общество успеет тебе надоесть. А ты отдыхай…
– Можно подумать, я устал! – проворчал он, отступая от машины.
Провожая взглядом авто, тяжко вздохнул. Это ж надо было протопать половину Европы, фактически бежать из России от безысходности и бесперспективности, чтобы во Франции встретить русскую(!) женщину, которая залезла внутрь и точит… Точит, но не подпускает ближе вытянутой руки, к тому же старше лет на семь. Вот тебе и здрасьте, приехали! Что значат сии переживания? Направляясь к дому, сказал зло вслух:
– Ты меня доконаешь. Или я тебя. Пожалуй, лучше, если я возьму верх.
Потоптавшись у холстов, вымучивая идеи, но так и не придя к дельным мыслям, Володька взял банку пива, вышел на воздух. При обилии красоты почему-то внимание притягивает самый непривлекательный предмет. На сей раз магнитом такого рода явилась неухоженная клумба, эдакий ненужный атрибут перед домом, портящий пейзаж. Она чем-то походила на Володьку: такая же лохматая, всеми покинутая, ненужная, несчастная…
– Пардон, я вовсе не несчастный, я очень даже счастный.
Пару минут спустя устроился на ступеньках с папкой для эскизов и быстро набросал клумбу в реалистической манере. На следующем листе изобразил ее жалкой, плаксивой, с поникшими и засохшими головками цветов, в ореоле из струй дождя. Затем в образе кокетки, получился сладенький кич. Детская песенка раздалась недалеко. Оглядев кусты и не обнаружив певунью, Володька крикнул:
– Louise! Ou es tu? Louise, n'aies pas peur! (Луиза, где ты? Луиза, не бойся!)
Из-за кустов выглянуло сморщенное личико, с опаской уставилось на него.
– Viens me voir, Louise (Иди ко мне, Луиза.), – тщательно подбирал слова.
– Vous ne devez pas me faire mal (Вы не должны обижать меня), – тихо произнесла.
– М-да… Ты, видимо, меня с горем пополам понимаешь, а я тебя… ни хрена не разобрал, что ты там сказала. Ладно, попробую еще… Mais sois tranquille, Louise, et… n'aies pas peur. (Ну, успокойся, Луиза, и… не бойся.)
Раздвинув кусты, она шагнула на вымощенную камнем дорожку, постояла. Наконец, робко приблизившись, остановилась все же на почтительном расстоянии. Луиза – махонькая женщина, внешне – высохшая старушка, одета аккуратно, но в очень поношенные вещи: коричневую юбку ниже колен, желтый свитер и темно-синий в красную клетку пиджак мужского кроя. Ярко выраженной дебильности Володька не усмотрел, кроме безотчетного страха перед ним, поэтому, чтоб не спугнуть, принялся рисовать ее, говоря по-русски:
– Луиза… В моем представлении Луиза – прекрасная белокурая девушка, как в романах Майн Рида. Да ты, Луиза, вряд ли читала, скорее, вообще не умеешь читать. Скажу тебе: чтение – вещь занятная. А у нас тоже, как назовут… Представь, рождается девочка, и дают ей имя Роза или Лилия. Анжелик полно. Потом из девочки вырастает крокодил с красивым именем. Хоть стой, хоть падай! Ты, Луиза, потрясающе некрасивая. До того некрасивая, что страсть как хочется тебя изобразить. Йоперный балет!.. Это почему ж ты у меня не получаешься?!
Он тер резинкой, наносил вновь штрихи, все больше увлекаясь и забыв о недавних переживаниях, связанных с Полин. Растирал пальцем четкие линии, смягчал границу между светом и тенью. Вроде похожа, а не то. Желая расположить Луизу, подозвал ее жестом и протянул рисунок. Та, подбежав, цапнула лист, отошла на прежнее место. Долго рассматривала набросок и так и эдак, приближая к глазам и отдаляя. Взглянув на Володьку, недоверчиво спросила:
– Est-ce que c'est toi? (Это ты?)
– Да, я тебя нарисовал… C'est toi. (Это ты.)
Он попеременно тыкал пальцем в Луизу и рисунок, она поняла, закивала:
– C'est pour moi? (Это мне?) – и прижала лист к груди.
– Бери, бери… Pour toi. (Тебе.)
Голубые глаза Луизы засветились счастьем. Володька жестами и отдельными словами пригласил ее сесть на ступеньку. Понятливая Луиза уже имела представление, зачем ее приглашали, поэтому поспешила выполнить просьбу, уселась, выпрямив спину и вытянув шею. Володька примерился и быстро начал наносить почеркушки. Иногда она вытягивала шею больше положенного, пытаясь подсмотреть, как там получается, но Володька останавливал:
– Tu verras. (Ты увидишь.)
Она застывала в прежней позе, а через некоторое время повторяла попытку. За пару часов несколько головок Луизы – в фас и в профиль, с наклоненной набок головой и вполоборота – легло на нижнюю ступеньку к ногам Володьки. Она терпеливо высидела, охотно подчинялась рукам юноши, когда он поворачивал ее голову, осторожно притрагиваясь к подбородку и темени. Наконец, показав большой палец, Володька улыбнулся:
– Ты молодчага, Луиза, талантливая натурщица.
Перебирая рисунки с довольной рожицей, она вновь прижала их к груди: – Est-ce que c'est pour moi aussi? (Это тоже мне?)
– Non! – поспешил забрать листы, но, заметив разочарование на сморщенном лице, сказал: – Потом я тебе их подарю. Не понимает… Voici pour toi. (Вот тебе.)
Клумба «в настроениях» очутилась у Луизы, которая рассмеялась, держа перед носом клумбу-кокетку, и загрустила, уставившись на поникшую клумбу.
– Да ты не такая дурочка, – подивился Володька. – Знаешь, Луиза… э… Ecoute! Reviens me voir demain. (Послушай! Приходи ко мне завтра.) Придешь?
– Eh bien. (Да.) J'ai soif. (Я хочу пить.)
– Пить хочешь? – Володька поднес большой палец ко рту, озвучил: – Буль-буль-буль? (Луиза кивнула.) Запросто! Подожди… э… attends-moi.
Миг – и Володька помог рассовать по карманам старушки две банки пива, сыр и колбасу. Луиза не уходила. Вспомнив, чем еще мог порадовать ее, смотался к холодильнику за плиткой шоколада. Она бережно раскрыла шоколад, отломила кусочек, но, поднеся ко рту, переломила пополам, одну часть бросила в рот, другую положила назад, тщательно завернув в шелестящую фольгу.
– Э, да ты хорошо знакома с голодом, – посочувствовал Володька, прекрасно знавший на личном опыте, до какой степени при голодухе хочется сладкого. Луиза экономила сладкое. – Maintenant vas-y! (Теперь ступай!)
Ну и классно она бегает, ракета! В ее-то возрасте!
В дом заползли сумерки, но свет не включал, рассматривал Луизу, лежа на софе в мастерской. В полутьме на белоснежных листах особенно четко выделялись рисунки. Бедняжка Луиза, Луиза не от мира сего… и старость, противная, одинокая старость… В гордо посаженной голове – а такой эффект получился благодаря тому, что натурщица нещадно вытягивала шею, – безумие и величие. Великолепные рисунки. Что здорово, то здорово. Пожалуй, не отдаст их ей, как обещал, жалко. Модели типа Луизы на дороге не валяются. Написать бы ее… Тут-то и пришла идея, от которой у Володьки даже дух перехватило.
– Вам, мадам, подавай страсти? Вы их получите.
РОССИЯ, ЭТОТ ЖЕ ДЕНЬ, ВЕЧЕР
А шарики отказывались ворочаться, и не удивительно. Он, Тимур, не какой-нибудь легавый, беспардонно сующий сизый нос в каждую нору. Он человек с чувством такта, воспитанный и культурный, в грязном белье рыться не его сущность. Блатная музыка – это так, чтоб позабавить Ставрова, не более, Тимур редко пользуется жаргоном.
– Ну и что, что я вор? Подумаешь! Сейчас, куда ни плюнь, в вора попадешь. Только одни залетают, другие откупаются, третьим везет. И, пожалуйста, пусть люди воруют, раз не попадаются, Тимур не завистливый! Но и его не надо упрекать и на коротком поводке держать.
Рассуждая вслух таким образом, он расхаживал в трусах и майке по двухкомнатной квартире, где раньше жила Алиса, и пил кофе из кружки.
– Но вернемся к нашим баранам. Значит, Марк получает записки, – так возвращался к «баранам» уже в двадцатый раз. – В него стреляли. Так не убили же! Чего зря пылить? Дальше: мотоциклист ведет себя вызывающе. Ну и что, елки-палки! Может, он голубой, Ставров ему приглянулся, вот и ездит за ним от избытка чувств. А, да, вспомнил! Мотоциклист приносил конвертики. В объектив его никто не видел… тогда с чего взяли, что это один и тот же мотоциклист? Так, дальше что на кону имеем? Алису столкнула женщина, а мотоциклист привез конверт в офис, отсюда вывод: мотоциклист и женщина заодно. По предположениям, они выкрали Алису, держат ее в заточении неизвестно для каких целей. Маразм. Кому надо кормить-поить постороннего человека так долго и не потребовать выкупа? Теперь эта женщина Икс. По факту, она умерла, но, возможно, не умерла! У Тимура глаз-алмаз, Тимур обратил внимание на подписи.
