Несколько лет назад я брал интервью у Дейм Сисели Сондерс — основательницы современного движения хосписов, которая, как никто другой, поспособствовала возрождению средневековой идеи «хорошей смерти». За один день она видела больше страданий, чем большинство из нас — за всю жизнь. Я задал Дейм Сисели вопрос: «Где Бог?» — и вот ее ответ: «Вместо того, чтобы предотвращать беды, случающиеся в этом свободном и опасном мире, Бог разделяет их со всеми нами». Благодаря тому, что в лице Иисуса Бог разделил с нами наши страдания, мы, Его последователи, получили возможность их преобразовать — извлечь доброе из того, что поначалу кажется безнадежно плохим.
Разочарованным ученикам, наблюдающим за тем, как римские солдаты прибивают Сына к кресту, Бог Отец, наверное, казался бессильным и равнодушным. Даже Иисус остро ощутил Себя покинутым. Я слышал, как люди описывали такие же чувства замешательства, предательства и беспомощности в Сараево и в Ньютауне. Неужели Богу все равно? Как Он может допускать подобное? Оглядываясь назад на тот день на Голгофе, можно увидеть принцип: Бог обращает явное поражение в решительную победу. Он не попрал человеческую свободу и даже не предотвратил зло. Вместо этого чьи-то замыслы, нацеленные на зло, Бог использовал во благо.
Мой второй ответ отражает то, что я наблюдал в поездках по местам трагедий. Где Бог, когда я страдаю? Сегодня Бог в Церкви — Его полномочном присутствии на земле. Наш вопрос можно было бы даже перефразировать так: «Где Церковь, когда я страдаю?» В Японии я встречал рабочих, которые проехали полмира, чтобы восстановить разрушенные цунами дома. В Сараево я жил в монастыре францисканцев, которые остались, чтобы служить беднякам и содействовать миру, что они и делали долгое время после того, как большинство других христиан бежали из города. В Ньютауне церковь из Уолнат-Хилла основала резервный фонд для покрытия будущих нужд, наподобие долгосрочного консультирования для детей, переживших трагедию. «Мы не собираемся сворачиваться, — объяснил мне пастор Клайв Калвер. — Наша церковь настроена на долгий труд».
Время не исцелит все раны. Их не исцелит даже Бог — по крайней мере, в этой жизни. Тем временем, у нас, Церкви, есть работа. Некоторые из нас имеют особые дары: консультирование, медицинская помощь, строительство, другие виды практической помощи. Всем нам доступна сила любви. Страдания обособляют, искажают самовосприятие, убивают надежду, но любящее участие может преодолеть каждую из этих трех бед. Как писала в газете «Нью-Йорк Таймс» Морин Дауд после событий в Сэнди-Хук:
Я не ожидаю, что утешение придет откуда-то издалека. Я в самом деле верю, что Бог действует в этом мире через нас. И хотя у меня все еще есть вопросы «почему?», они уже не настолько обращены к Богу. Мы — смертные люди. Мы будем страдать и умрем, но от нашего отношения друг к другу в этих страданиях и смерти зависит, ощутим ли мы Божье присутствие и обретем ли утешение… Я точно знаю, что безусловное любящее участие исцеляет разбитые сердца, перевязывает раны и возрождает в нас жизнь.
Если Церковь делает то, что должна, то люди не терзаются вопросами о том, где Бог. Они знают ответ. Бог становится видимым через людей, своей жизнью исполняющих миссию, которую так хорошо сформулировал Павел: «Благословен Бог и Отец Господа нашего Иисуса Христа, Отец милосердия и Бог всякого утешения, утешающий нас во всякой скорби нашей, чтобы и мы могли утешать находящихся во всякой скорби тем утешением, которым Бог утешает нас самих».
Последний ответ на наш вопрос упирается в Божье обещание будущего восстановления. Бог готовит для нас новый дом. «Я иду приготовить место вам», — сказал Иисус ученикам, подготавливая их к той глубокой душевной боли, которую им вскоре предстояло испытать. Он не открыл нам много подробностей, и лично я этому рад. Никогда не мог вообразить или хотя бы отдаленно представить, как будет выглядеть это будущее состояние. Оно тоже неподвластно нашему осмыслению. Вместо этого, Иисус попросил нас довериться Ему. Если же Он заблуждался в отношении нашего будущего жилища, то мы, Его обманутые последователи, достойны самой большой жалости среди всех живущих, и слова протеста, высказанные Иовом, псалмопевцами и пророками, будут эхом отдавать в бессмысленной вселенной целую вечность.
Один из телекомментаторов выразил обеспокоенность тем, что Ньютаун навсегда «испортил» Рождество, как трагедии в Политехе Виргинии и школе «Колумбайн» испортили Пасху. Может, он и прав, но только в том случае, если вы отмечаете эти дни как обычные праздники, а не реальные события, возвещающие о Божьем плане избавления для падшей планеты. Впрочем, у меня есть предчувствие, что родители из Ньютауна, для которых Рождество отныне и до конца дней будет периодом глубокой печали, начнут все больше обращать взоры на Пасху.
Опять-таки, модель страданий нам предоставляет Страстная неделя. В Великую пятницу Иисус принял на Себя худшее, что могла предложить Земля. Древние враги — зло и смерть — сошлись вместе, совершив акт величайшей несправедливости. Но затем пасхальное воскресенье дало нам надежное и несомненное знамение обратного, продемонстрировав, — ничто не может противостать исцеляющей силе любящего Бога. Грандиозность случившегося, — более того, реальность случившегося, — ученики Иисуса осознали лишь со временем, благодаря небольшим, дружеским жестам: прогулке вместе с ними по дороге; преломлению хлеба; приготовлению рыбы на костре… Хотя поначалу воскресение Иисуса из мертвых не внесло в их повседневную жизнь особых перемен, оно открыло им совершенно новый взгляд на мир, утвердив их в надежде на то, что однажды все изменится. Вскоре эти обновленные люди взбудоражили улицы, провозглашая поразительно добрую весть — настолько хорошую, что она просто не может быть обманом.
Сегодня, две тысячи лет спустя, мы словно живем в период Великой субботы — промежуточного дня. Мы оглядываемся на Страстную пятницу с ее четким подтверждением того, что не существует страданий, которые не могут обернуться благом, и смотрим вперед с пока несбывшимся желанием увидеть обновленное творение. У нас, подвешенных в ожидании, нет лекарства от страданий, но есть возможность использовать их, согласно модели, открывающей их смысл. Как сказал Терри Уэйт после освобождения из четырехлетнего плена, который он провел заложником в Ливане: «Находясь в плену, я был полон решимости — как полон ею и сейчас — превратить этот свой опыт во что-то полезное и благотворное для других людей. Думаю, это — самый лучший подход к страданиям. На мой взгляд, христианство ни в коей мере не приуменьшает страдания. Оно дает вам способность принять их, не растеряться перед ними, преодолеть их и, в конце концов, преобразить их».
Только Бог может предложить решение для проблемы страданий, с которыми я настолько плотно столкнулся в Японии, Сараево и Ньютауне. Поэт Джордж Герберт тосковал о том дне, «когда воочию увидим мы Твою любовь! Когда избавишь нас от боли Ты». Но до того момента мы крепко держимся за обещание, что Бог всякого утешения не покинул нас, и продолжает медленную, но уверенную работу по восстановлению всего, что было испорчено злом и смертью.
Сразу же после бойни в «Сэнди-Хук» один из моих друзей прислал мне цитату Дитриха Бонхёффера. Мой товарищ по колледжу, немец, с которым мы жили в одной комнате в общежитии, написал: «Я нашел это в конце нашего церковного сборника гимнов. Сделал перевод, который и высылаю тебе. Эти слова очень уместны в такой день». Бонхёффер, будучи пастором и богословом, попал в концлагерь за противление нацистскому режиму.
Я верю, что Бог может и будет извлекать доброе из всего — даже из наихудшего зла. Для этого Ему нужны люди, через которых все происходящее, в соответствии с этим принципом, будет обращено ко благу.
Я верю, что Бог в любой чрезвычайной ситуации даст нам столько сил для сопротивления, сколько потребуется. Но Он не даст их заранее, чтобы мы полагались не на себя, а лишь на Него. Благодаря такой вере, должно быть побеждено всякое беспокойство о будущем.
Я верю, что даже наши ошибки и неудачи не были напрасными, и что для Бога справиться с ними не труднее, чем с теми делами, которые мы считаем хорошими.
Я верю, что Бог — это не какая-то предвечная судьба, но Тот, Кто ожидает искренних молитв и ответственных поступков, — и отвечает на них.
Бонхёффер составил этот символ веры незадолго до того, как был казнен гестаповцами, что случилось за двадцать три дня до капитуляции Германии. Он называл смерть величайшим праздником на пути к свободе. Если Бонхёффер ошибался, то все потеряно. Если же он прав, то все только начинается.
