Что нашёл на своём автоответчике Робин, осталось для нас тайной навсегда.
А Ника… «Тот вечер, в ресторане, когда она, сладостно теряя волю и предчувствуя непоправимое, позволила ему увести себя в парижские сумерки, в первый же попавшийся отель, в котором нашёлся номер, и провести там с ним самую упоительную, самую нежную и безумную ночь в своей жизни, потеряв всякое представление о времени и пространстве.
Я знаю, я грешница.
Я завтра раскаюсь.
Ночь, которая оказалась только первой в последующей череде дней и ночей свалившегося на неё необъятного счастья.
— Я погиб навсегда, — сказал ей наутро Арсений». (Из вычитанного в Никиных блокнотах.)
хххКсенька поначалу решила относиться к этому событию, как к «очередному приключению» своего «мальчика», хотя никогда раньше она не была в курсе его личной жизни и его «приключений».
— Знаешь, — рассуждала она, — ему двадцать шесть лет, всю жизнь он сначала учился, а потом работал, как сумасшедший. Это только кажется, что ему всё легко даётся. Конечно, у него выдающиеся способности, но далеко не всем вундеркиндам удалось в жизни так преуспеть. Это тебе не Иркин субтильный очкарик (сын нашей общей приятельницы, оказавшийся в списке Нобелевских лауреатов) и не какой-нибудь новый русский, наворовавший миллионы и гуляющий теперь по буфету. Для того, чтобы достичь того, чего достиг он, способный ребёнок должен стать настоящим мужчиной и высоким профессионалом. И всего этого он добился сам. Так что его маленький сентиментальный вираж вполне понятен, должен же он когда-то развлекаться. Он же мужчина, всё-таки. А с молодыми дурами ему, наверняка, неинтересно. Так что это даже лучше, что она старше, — пусть научит его всему, чему нужно. Это пригодится ему в дальнейшей семейной жизни. Робина, конечно, жалко, — добавила она сочувствующе, — похоже, он её очень любит. А любит, значит, простит и примет обратно, когда она перебесится, — тут же успокоила она себя.
— А если она не захочет к нему возвращаться? — предположила я.
— С чего бы это? То, что случилось с ними, это любовный грипп, падучая страсти. Уж кому-кому, а мне это знакомо.
— Но ты же не вернулась.
— У меня болезнь слишком затянулась. А когда я выздоровела, было уже слишком поздно — Оскара прибрали к рукам. Ты что, не знаешь, как здесь бабы на мужиков кидаются? Нашлась какая-то французская буржуазочка, готовая его облизывать в любое время дня и ночи. Тихая пристань, в отличие от меня. Здесь совсем другая история — Никусик у нас не бунтарка, собственное гнёздышко разрушать не будет, — в её тоне звучали нотки лёгкого презрения. — Она быстро образумится.
Я была совершенно другого мнения по поводу этой истории. Мне она совсем не казалась ни проходящей, ни легкомысленной. Я, со своим напыщенным литературным воображением, видела крыло судьбы, взмахнувшее над будущим всех персонажей этой любовной истории. И крыло это было чёрным.
ЛЮБОВЬ. НЕНАВИСТЬ
1
В последующий месяц я практически потеряла их всех из виду — вернулся мой муж после почти трёхмесячного отсутствия и мы, по выражению Ксении, легли на дно.
Когда я вынырнула на поверхность, было уже поздно — моя подруга сошла с ума.
Я поняла это не сразу, отнеся всё за счет её эксцентричности и обычной материнской ревности. Ксения, никогда в общем особенно своим сыном не занимавшаяся, но, с другой стороны, никогда и не сковывающая его никакими условностями, позволяла расти ему, как траве, как дикому плоду. То, что плод этот оказался в один прекрасный момент экзотическим и, к тому же, полезным растением, стало для неё приятной неожиданностью. И теперь она набросилась на него со своим запоздалым материнским инстинктом. Так размышляла я.
Но всё было далеко не так просто.
В то утро мы с мужем устроили себе grasse mâtiné, то есть «жирное утречко», провалявшись почти до десяти утра в постели, и наслаждались теперь поздним завтраком. Наша залитая ранним весенним солнцем просторная кухня, запах гренок и свежезаваренного кофе давали нам ощущение своего маленького частного рая. Правда на улице что-то пронзительно выло — то ли электрическая пила, то ли ребёнок. Пришлось закрыть балконную дверь. Звук прекратился.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
Я разливала по чашкам вторую порцию кофе, когда заверещал телефон. Вздрогнув от неожиданности, я плеснула несколько капель на стол и на руку мужу. Громко чертыхнувшись и наступив не успевшей отскочить собаке на хвост, я ринулась в гостиную.
Задыхающимся голосом Ксения почти рыдала в трубку. Их её всхлипов и восклицаний ничего понять было невозможно.
— Стоп! — сказала я. — Набери побольше воздуху в лёгкие и говори нормально.
Она умоляла меня приехать, немедленно, и дала какой-то странный адрес — площадь, такую крохотную, что я с трудом нашла её потом на карте.
— А номер дома?
— Он не нужен. Меня туда всё равно не пускают. Я буду ждать тебя на улице, на плахе.
— Где? — переспросила я.
— На лавке.
Я помчалась, как сумасшедшая, куда-то в район Монмартра и, зная, что там, наверху, припарковаться совершенно невозможно, бросила машину где-то на подступах и долго бежала по каким-то бесконечным лестницам, пока наконец её не нашла. Она сидела, зарёванная, в малюсеньком скверике. На скамейке напротив расположилась ярко раскрашенная старуха (настоящий персонаж из фильма Феллини), в жабо и стеклянных бусах, которая кормила жирных, наглых голубей.
— Ты не знаешь, что случилось! — Ксения была не похожа сама на себя, с растрёпанными волосами и распухшим от слёз ртом. — Эта ведьма украла у меня сына. Старая сука!
— Ты о ком? — не поняла я, решив почему-то, что это как-то связано со старухой.
— О ком?! О твоей любимой подруге!
— Моя подруга — это ты. Что случилось?
— Она бросила мужа… Он бросил меня… И теперь они живут вместе… вон там — она показала куда-то наверх.
— О, господи! — только и сказала я. — Но ты-то что так убиваешься!
— Ты хоть понимаешь, что это значит?! — причитала она в каком-то неправдоподобном отчаянии, заставив меня вспомнить о её первой, актёрской профессии.
— Ну, в общем, приблизительно, — неуверенно промямлила я, — …два человека полюбили друг друга.
— Каких два человека?! Ты что, идиотка?! — завопила она так, что испуганные голуби поднялись в воздух, а старуха посмотрела на нас с укоризной, сложив рот в куриную попку. — Это мой сын! И какая-то старая сука!
— Уймись. Как тебе не стыдно, — я взяла её за руку, пытаясь успокоить, — ну что ты заладила. Гадость какая.
— Гадость?! А это не гадость?! — Она выдернула руку. — Она ему в матери годится. Опытная и хитрая тварь. А он ничего в бабах не понимает. Окрутила его со всеми его деньгами, молодым телом и книжной романтикой. Змея! Гадюка!
— Перестань, Ксения! Мы не в индийском кино. Твой сын абсолютно взрослый человек и всегда хорошо знает, чего он хочет. И делает так, как решает он. А Ника — благополучная жена завидного, со всех точек зрения, мужа и окручивать кого бы то ни было у неё и в мыслях не было. А разница в возрасте… так я не вижу здесь ничего страшного — кому что нравится. Твой последний «кадр» тоже был намного моложе тебя, и ты не видела в этом никакой проблемы, — напомнила я ей.
Она посмотрела на меня как на сумасшедшую.
— Но он же не был твоим сыном! — аргумент был так же нелеп, как и весок.
— Моим не был, — подтвердила я, — но чьим-то же был. Представь, что его мать так же прореагировала бы на тебя.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
— Но… но я же не собиралась за него замуж. И как ты можешь сравнивать! Я даже не была знакома с его матерью. И замужем я в тот момент уже не была (Оскара она бросила раньше, ради Клода). — Разговор явно приобретал абсурдистский характер. — Ты что, на их стороне?! — снова взвилась она. — Все, все против меня!
