После того как Александр Алехин в мае 1914 года блистательно сдал одновременно два серьезнейших экзамена — в Училище правоведения и в международном турнире, ему, казалось бы, нужен был длительный отдых. Однако приглашение Германского Шахматного Союза звало на очередной, 19-й Конгресс, проводимый в Мангейме. Туда уже выехала большая группа русских шахматных мастеров и любителей. Алехин не торопился и прибыл на турнир 7-го, а по новому стилю 20 июля 1914 года, буквально за два часа до начала соревнования.
Отвечая на вопрос Петра Романовского, почему он столь долго держал в неведении турнирный комитет, Алехин сказал, что ему необходимо было выяснить, будет ли участвовать в турнире Капабланка. «Дело в том, — весьма непосредственно пояснил он свою мысль, — что я готов был играть лишь в случае неучастия Капабланки. Через несколько лет собираюсь с ним играть матч на звание чемпиона мира и поэтому весьма важно создать вокруг этого вопроса определенное общественное мнение. Сегодня я играю слабее Капабланки, и при его участии он бы взял первый приз, а становиться ниже Капабланки сейчас совершенно не в моих интересах».
«Но ведь чемпион-то мира Ласкер, а не Капабланка», — возразил Романовский. — «Но скоро им будет Капабланка», — ответил Алехин.
Этот дальновидный прогноз свидетельствовал о глубокой стратегии Александра Алехина в борьбе за мировое первенство, об умении предвидеть развитие событий.
Программой Конгресса в Мангейме предусматривалось проведение нескольких состязаний, главным из которых являлся международный турнир, собравший 18 ведущих маэстро из ряда стран.
Окрыленный недавними победами в Санкт-Петербурге, Александр Алехин играл уверенно и постоянно находился в лидирующей группе, хотя дважды спотыкался — ничья во втором туре с Клюгером и проигрыш черными в шестом туре Яновскому. Но уже в девятом туре он вырвался вперед. После одиннадцатого тура у него было 9½ очков из 11, а у преследовавших его Видмара и Шпильмана — 8½ и 8 соответственно. Далее шли на 4–6-х местах Брейер, Маршалл и Рети, на 7-м — Яновский, и на 8–9-м — Боголюбов и Тарраш. Эти места так и остались зафиксированы в турнирной таблице, хотя до завершения турнира оставалось шесть туров.
19 июля, а по новому стилю 1 августа 1914 года Германия объявила войну России. Все турниры в Мангейме были прерваны, а призы вручены тем, кто имел к тому времени лучшие результаты. Вручение первого приза в международном турнире маэстро Александру Алехину в сумме 1100 немецких марок было воспринято всеми участниками как вполне заслуженное вознаграждение.
В связи с началом войны все русские участники Конгресса Германского Шахматного Союза были интернированы. Сначала их доставили в полицейский участок в Мангейме, затем перевели в военную тюрьму в Людвигсхавен, а потом, 4 августа, — в гражданскую тюрьму в Раштатт.
В Раштаттс Александр Алехин находился в одной камере с Е. Боголюбовым, А. Рабиновичем и С. Вайнштейном. Вспоминая впоследствии дни заключения, Алехин рассказывал: «Жизнь в тюрьме была довольно однообразной, не было ни книг, ни газет, ни, конечно же, шахматной доски. Мы с Боголюбовым часами играли в шахматы вслепую. Наши баталии были прерваны, когда я на четыре дня был посажен в одиночную камеру за то, что во время общей прогулки (в обязательном гусином строю) отважился один раз улыбнуться…» Видимо, надзиратель истолковал это как грубое нарушение тюремного режима.
Говоря об отсутствии шахмат в камере, Алехин не упомянул о том, что в Мангейм он приехал, имея при себе небольшие дорожные шахматы с темно-багровыми и белыми фигурками, выточенными из слоновой кости. Но они были отобраны у него немцами при аресте. Лишь при освобождении из тюрьмы шахматы вернули Алехину, который оставил их Александру Селезневу, будущему шахматному мастеру и известному композитору, продолжавшему томиться под арестом. Только в 1924 году тот смог вернуться на Родину.
Три года Селезнев прожил в Москве, а затем переехал в Донбасс. Там на одном из турниров он встретил Алексея Алехина, секретаря Украинской шахматно-шашечной секции. Рассказал ему о судьбе дорожных шахмат младшего брата и попросил дать совет, как с ними поступить. Решили написать Александру Алехину в Париж. Ответ пришел скоро. Чемпион мира пожелал подарить шахматы лучшему шахматисту из рабочих.
В 1929 году их обладателем стал 20-летний Григорий Шер из котельно-мостового цеха Донецкого металлургического комбината, занявший первое место в турнире рабочих Донбасса. Какова дальнейшая судьба дорожных шахмат Александра Алехина, неизвестно.
Однако вернемся в 1914 год к русским шахматистам — невольным узникам тюрьмы в Раштатте.
Во второй половине августа всех русских шахматистов перевели из тюрьмы в гостиницу в Баден-Бадене. Здесь их пути разошлись — одним, получившим освобождение от военной службы по состоянию здоровья, удалось кружным путем вернуться в Россию, а другие оставались в Германии на положении интернированных до полутора лет.
Александр Алехин был признан немецкой медицинской комиссией не подлежащим призыву в русскую армию и 14 сентября получил право покинуть Германию. Спустя три дня после его освобождения были отпущены Ф. Богатырчук и П. Сабуров.
В поисках путей возвращения в Россию Алехин выехал в швейцарский город Базель.
Знал ли в тот момент Александр, что совсем недалеко от Мангейма тогда находились в Висбадене, на положении интернированных его родители — Александр Иванович и Анисья Ивановна Алехины? Летом 1914 года они прибыли туда на отдых и для курса лечения, назначенного матери Саши. Начавшаяся война нарушила все планы, Алехиным были запрещены передвижения по Германии. К Александру Ивановичу, как члену Государственной Думы России, тамошние власти отнеслись особенно неприязненно. И только через продолжительное время им удастся переехать в Базель. Там 28 декабря 1915 года и скончалась от тяжелой женской болезни 46-летняя Анисья Ивановна.
А тем временем Александр Алехин направился из Базеля в Геную, где находился сборный пункт для подданных России, оказавшихся в Европе отрезанными от родины. Теплилась надежда добраться оттуда морем до Одессы. В ожидании парохода Алехин в Генуе встречался за шахматами с итальянцами и соотечественниками.
Одним из его партнеров стал киевлянин Федор Богатырчук, занявший в Мангейме в турнире любителей «А» шестое место. Они сыграли тогда множество партий. Вспоминая об этом впоследствии, международный мастер, доктор медицинских наук Федор Парфеньевич Богатырчук писал в книге, изданной в Сан-Франциско в 1978 году:
«Только тот, кто играл с этим гениальным шахматистом, знает, какой он был маг и волшебник на 64 полях шахматной доски. Фигуры в его руках превращались в живые существа, преподносившие противникам совершенные неожиданности. И при этом сюрпризы сваливались на голову врага, как гром среди ясного неба в любой стадии игры, даже когда на доске оставалось считанное число фигур. Генуэзское сидение, несомненно, дало для моего шахматного развития больше, чем последующие годы игры с рядовыми противниками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
