Так что в восемь вечера заводил тоскливую ноту невидимый горнист, и уносило ненаглядную из моих недотискавших рук и от моих недоцеловавших губ…
На фиг мне был нужен геморрой с такой подружкой, спросите вы? Да потому что! — отвечу я, и все знатоки человеческой натуры улыбнутся вместе со мной и покачают головой понимающе… Конечно же, ну просто естественно же, что все остальное время, вдали от папиных команд, отрывалась девушка так, что папа, узнай он хоть сотую, хоть тысячную долю того, что вытворяли мы с его дочкой, зарезался бы на фиг скальпелем или повесился бы на бинтах в ординаторской. Но всегда оставалось у нас с ней ощущение какой-то незавершенности, нам бы вот хоть часок бы еще, ну хоть полчасика…
И тут случилось!
После Нового года уехала мама-учительница на каникулы с классом в Грузию (хотя мнится мне, что не с классом она в Грузию поехала, а как раз тоже хоть немножко оторваться от погонистого мужа, да и на здоровье). И звонит тут мне вечером подружка, мол, приезжай, хороший мой, вызвали полковника на дежурство в госпиталь, раньше девяти утра не появится, и у нас с тобой, ненаглядный, впереди вся долгая зимняя ночь! Сами понимаете, в девятнадцать лет такие приглашения два раза повторять не надо, и уже через двадцать минут я ловил такси, подпрыгивая на тротуаре от нетерпения… (Тут историческая справка: с наших северов доехать до Ясенева обошлось мне тогда в восемь рублей по счетчику. Я, светящийся от радости, плюнул, помню, на червонец, прилепил его водиле на «торпеду» и рванул к подъезду, а водитель, зацепив кусочек моей радости, тоже довольный, кричал мне вслед: «Водки, водки не надо, мужик? У меня дешево! Или шампанского?»)
Но не надо было мне водки и шампанского. У меня и так внутри все смеялось и пело, а ноги заплетались.
Тут дальше все порезано цензурой часа на три.
Помню, было мне лет десять. Шли мы с ребятами гулять и натолкнулись на двоих трахающихся собачек. Я просто бросил взгляд, эка, мол, невидаль, а кто-то из наших все-таки поднял с земли какую-то палку и запустил ее прямо в кобелька, судя по визгу — запустил метко. И пошли мы себе дальше, но шагов через двадцать какая-то тетка догнала нас и почему-то именно меня схватила за рукав. «А если бы тебя так, палкой, а?!» — кричала она. «Да я-то тут при чем?» — удивился я, вырывая рукав из цепких пальцев… «Ничего-ничего, когда-нибудь ты поймешь…» — плевалась мне вслед тетка…
Я понял.
Когда я почувствовал, что кто-то вцепился мне в волосы, я прибалдел. То есть подружка моя в оргазме вытворяла и не такое — она рвала мне волосы, впивалась в спину и кусала за грудь. Но вот же ж она, передо мной, — ну ка-а-ак, Холмс???
Я отбил руку, вцепившуюся мне в волосы, и оглянулся.
Рядом с кроватью стоял полковник и целился мне кулаком прямо в глаз. Бабах! Я покатился на пол.
Когда я поднялся на ноги, полковник мутузил мою подружку кулаками. Бедная девчонка, ойкая и всхлипывая, прикрывалась подушкой, потому что в темноте просто не могла понять, куда уворачиваться. Я перелез через кровать и оттащил драчуна к двери.
— Ты, прапорщик фигов… Ты давай поаккуратнее. Ты, если хочешь подраться, свою телку бей, а мою я тебе бить не позволю…
Бедный полковник аж соплей подавился. Он попытался дотянуться кулаком мне до лица, но я-то уже не на коленях на кровати стоял, так что вояка был мне еле-еле по плечо, и я легко удерживал его на расстоянии вытянутой руки.
— И вообще, воин, ты тут поосторожнее руками размахивай, — ласково уговаривал я скачущего как мячик у меня под рукой полковника. — Ты там у себя во взводе — командир. А здесь, ты ж только посмотри на меня, посмотри — я ж тебя одним ударом, хороший ты мой…
Отчаявшись добраться до меня, полковник вывернулся и бросился в комнату. Дочка, затихшая было под одеялом, испуганно ойкнула, я напрягся и для острастки прикрикнул: «Эй, я ж тебя предупреждал!» — но папашка рванулся не к кровати, а к стулу, на котором была аккуратно сложена моя одежда… Схватив стул со всем висящим и лежащим барахлом, полковник рванулся на меня, словно бык, я едва успел отскочить от ножек, нацеленных мне в живот, папа вылетел в коридор, и я закрыл за ним дверь…
Пока полковник с грохотом метался по коридору и по кухне, я наклонился над подружкой:
— Ты как?
— Забери меня отсюда, — плакала она, хватая меня за руки.
— Вот уж фигня… Да ты что? Куда я тебя заберу?
Эге-ге, значит, пришло время собираться! Я потянулся за своими штанами и только сейчас сообразил, что всю мою одежду утащил полковник. Фигасе… И тут в кухне раздался звон разбитого стекла…
Я так потихоньку в коридор выхожу — там темно. Смотрю, на кухне свет горит, что-то там шебутится, значит, папашка там, вот как бы только у него вещи-то мои выручить…
Осторожно за угол заглядываю: стул с вещами возле окна, папаша сидит на нем и по телефону названивает, — я так понимаю, милицию вызывает, гад.
Ну, мне терять нечего, без штанов-то мне все равно никуда. Смотрю, телефонный провод по плинтусу идет, так я его выдернул для верности, покашлял вежливо и в кухню вхожу, а он в телефон дует, «алё-алё», но тут вдруг меня заметил, вскочил и ка-а-ак шмякнет трубку об стол. Я думаю, может, надо разрядить обстановку-то, о спорте поговорить с ним или о погоде, как и положено воспитанному человеку в гостях, мол, ЦСКА-то молодцы какие, быть им опять чемпионами… Но потом передумал: мужик с таким росточком, наверное, в хоккее не разбирается или, может, за армейцев не болеет, то есть родной спортклуб ему все равно не в радость.
Ну, стоим, значит, так — молча, и пялимся друг на дружку, я на него спокойно, по-доброму, а он на меня — хмуро и исподлобья. Блин, на что он уставился-то? Я вниз глянул, а у меня на конце до сих пор презерватив болтается, вот дурень, я и забыл про него в суматохе-то… Тут я, конечно, свою вину признать готов, с натянутым презервативом по кухне ходить некультурно, как будто мы не понимаем, тоже ж не в лесу росли. Я поэтому руками так полковнику показываю, мол, все будет в полном порядке, сейчас сниму, ну и стаскиваю резинку.
Блин, может, и оставался у меня еще шанс замириться с полковником, в конце концов, даже у Саддама с Моше Даяном договариваться получалось, но, как нарочно, презерватив соскочил с таким громким «чпок!», что даже мне неловко стало, а полковник, тот вообще подпрыгнул, рванулся к мойке, наклонился и дверцу открывает. Я, естественно, подумал, что он мне помойное ведро показывает, и прямо порадовался, вот ведь, думаю, интеллигентный же человек, аи то верно, снять-то гость резинку снял, и что теперь — в руках ее держать, что ли, это ж не пепел, на пол не стряхнешь. Ну, я резинку метко так, по-баскетбольному в ведро и швырнул…
Но оказалось, папашку-то я переоценил, он не для политеса мне дверцу под мойку открыл, а вовсе даже сам в помойное ведро сунулся. Похоже, он пока по кухне со стулом носился, бутылку какую-то разбил и осколки в ведро посовал, а сейчас за отбитым горлышком полез, но мой презик как раз ему на голову и шлепнулся. Все-таки неметко я кинул.
Выпрямляется полковник — розетка в руке, на голове мой гондон — и снова начинает на меня напрыгивать, только теперь у него стекляшка в руке, а у меня же все хозяйство болтается, так что мне страшно стало, конечно, — не сильно, но все-таки. А раз такое дело, я табуретку взял, замахнулся так и мириться предлагаю:
— Защитнику родины, мол, не к лицу так себя вести, хватит буянить, верните барахлишко, и разойдемся, как взрослые люди.
Но тут уже полковнику стало скучно, когда я табуретку-то взял, то есть он не прыгает больше, а прикрывается розеткой и к стулу отступает. Я к нему по-хорошему свободную руку протягиваю: вещи давай.
И совсем была уже моя победа, как тут влетает на кухню подружка, хватает меня сзади и ни с того ни с сего в крик:
— Прекратите, хватит, сейчас же!
Вот так измена…
Полковник видит, что пришла к нему подмога, хватает стул вместе с моим барахлом, со всей дури швыряет его в окно и в разбитую дырку тоже начинает орать, только уже жалобное.
— Помогите! — кричит. — Убива-а-ают!!
И вот теперь, хорошие мои, представьте развлекалово в греческом стиле.
Стоит перец (это я — скромно так), как статуя Давида работы Микеланджело, только вместо фигового листочка — табуретка, а вокруг семейный хор в два голоса орет что-то трагическое… Такую скульптурную группу поставь куда-нибудь в Русский музей, так посетители набегут — очередь за билетами будет стоять, как в мавзолей. А если не в музее поставить, а на чьей-то кухне, то посетителей, думается мне, будет чуток поменьше и без билетов, зато — все в фуражках.
Это я так ситуацию оценил и понял, что загостился я тут что-то… Тем более что окно разбито, ветер в дыру и снег, холодно же, полковник-то вон в форме, подружка халатик накинула, и то поеживаются, а я-то — в одной табуретке. Короче, пора мне, видать, прощаться… Я табуретку поставил, подружку на нее усадил, полковник, по-моему, даже и не заметил, что я откланиваюсь, так он к окну припал и все орет свое «Милиция-я-я!!». Я руку жать ему не стал, мол, целоваться на прощание не будем — а сам в коридор, хватаю кроссовки, куртку с вешалки, и шлеп-шлеп босыми ногами на лестницу. И дверку аккуратно за собой прикрыл: спасибо этому дому, пойдем к другому…
