Желая проследить, в каком направлении происходила эволюция мышления и сознания, можно вспомнить о том, как менялось с течением времени отношение к незаконнорожденным детям, ведь положение бастардов чрезвычайно ухудшилось как раз в эпоху, считающуюся вроде бы свободной от всяческих предрассудков, а именно в XVIII веке; дело в том, что еще в XVII веке никому особенно в голову не приходило скрывать факт незаконнорожденности, подобная тенденция проявилась лишь в эпоху Регентства и окончательно утвердилась с появлением Кодекса Наполеона; именно тогда согрешившую женщину начали сурово осуждать, именно тогда общественное порицание стало обрушиваться на женщину, именно тогда запретили устанавливать отцовство и именно тогда незаконнорожденные дети были лишены всех прав. На протяжении всего Средневековья бастарды воспитывались в семьях своих отцов, а отпрыски людей благородного происхождения имели право с гордостью носить отцовский герб, впрочем, перечеркнутый особой чертой — знаменитой «чертой внебрачное™». Незаконнорожденных детей действительно не допускали до некоторых должностей, они не могли стать священнослужителями, но однако же из всех подобных правил делались многочисленные исключения, и такое исключение распространилось и на сына Элоизы и Абеляра.
Но есть некое явление, которое всегда существовало и будет существовать, явление всеобщее, как бы вневременное, которое в законодательствах различных стран с трудом могут ограничивать какими-то рамками: жажда мести. У такого человека, как Фульбер, злоба на обидчика бывает столь же велика, сколь велико его обманутое доверие. Когда Фульбер обнаружил, что Элоиза тайком покинула его дом, он, по словам Абеляра, «едва не сошел с ума… надо было видеть силу его горя и бездну его отчаяния, чтобы иметь представление о том, сколь велики они были». Дело дошло до того, что Абеляр всерьез начал опасаться за свою жизнь. «Я был настороже, так как был убежден в том, что он может осмелиться сделать все, что сможет, или то, что он сочтет возможным сделать». И действительно Фульбер позднее доказал, что он способен на все.
Только после рождения Астролябия, то есть спустя пять-шесть месяцев после бегства Элоизы, Абеляр наконец решился совершить поступок, которого от него следовало ожидать: отправиться к канонику, чтобы принести ему извинения и предложить некое «возмещение ущерба». Сей поступок дался Абеляру нелегко и непросто, и не только из-за страха за свою жизнь, а по той причине, что чувство, которое подтолкнуло его на подобный шаг, родилось и выросло в нем постепенно.
«Наконец, тронутый состраданием к его великому горю и обвиняя себя в совершенной мной краже, к коей подтолкнула меня моя любовь, как к наихудшему виду предательства, я сам отправился к этому человеку». Абеляр, чрезвычайно щедро одаренный в том, что касается интеллектуальных споров, гораздо скупее был наделен способностью к «движениям сердца», то есть умением чувствовать. Этот прославленный философ очень медленно, постепенно овладевал искусством сострадать горю других. Эта область была ему незнакома, чужда; он открыл ее для себя только при виде чрезвычайно глубокого горя, к тому же причиненного им самим. Не без удивления мы обнаруживаем в человеке подобные недостатки — черствость и сухость, но надо признать, они часто встречаются у интеллектуалов; высокий уровень развития ума, казалось бы, должен способствовать и надлежащему развитию чувств и нравов, но, увы, на деле все как раз наоборот. Можно с горечью отметить, что многие, очень многие университетские преподаватели на протяжении всей своей жизни в сфере человеческих чувств так и остаются на уровне школьников! Будучи признанным мастером искусства рассуждений, Абеляр оставался ребенком в сфере знаний о человеческой природе. Его интеллектуальная зрелость вовсе не означала, что он стал взрослым в области чувств.
По тому, как изменяется манера письма в рассказе Абеляра о пережитой им драме, можно вместе с ним проследить, через какие стадии он прошел в развитии своих чувств, можно увидеть, как этот приверженец законов логики открывал для себя истину: оказывается, на земле и на небесах существует нечто большее, чем способна дать человеку вся его философия. Уже одна встреча с Женщиной сделала его другим человеком; он был смущен, сбит с, казалось бы, раз и навсегда избранного пути страстью, о которой он думал, что сможет ее контролировать и «вести», как логическое рассуждение; после этой встречи на собственном опыте он познал другого Абеляра, из которого влюбленный вытеснил и изгнал преподавателя. И это были далеко не все открытия, которые ему предстояло сделать.
Вероятно, встреча двух мужчин представляла собой волнующее зрелище, ведь встретились старый, ослепленный яростью и отчаянием каноник и молодой магистр, наконец-то решивший признать свои ошибки и покаяться в грехах. Абеляр описывает эту встречу кратко, только с собственной точки зрения и ни разу он не предоставляет слово Фульберу. При чтении этого отрывка в «Истории моих бедствий» становится очевидно, что и в создавшихся обстоятельствах диалектик не был разоружен.
«Я умолял его простить меня и сулил ему всяческое удовлетворение, каковое ему только заблагорассудится потребовать, я убеждал его в том, что мой поступок не удивит никого, кто испытал на себе всю силу любви и кому известно, в сколь глубокие пропасти грехопадения увлекали женщины самых достойных, самых великих людей со дней сотворения мира». Если судить по обилию цитат из античных авторов и по многочисленным ссылкам на примеры из жизни древних, что украшают письма Абеляра к Элоизе, то можно себе без труда представить, что и в разговоре с Фульбером он не преминул упомянуть Самсона и Далилу, Сократа и Ксантиппу, Геракла и Омфалу, Цезаря и Клеопатру, Адама и Еву. Сей бурный поток красноречия в конце концов произвел должный эффект, так что мужчины вроде бы пришли к согласию. «Чтобы его еще более умиротворить, я предложил ему удовлетворение, превосходившее все, что он только мог ожидать: я сказал, что готов жениться на той, что я обольстил, с единственным условием, чтобы брак был заключен в тайне, дабы он не повредил моей репутации».
И здесь мы не можем скрыть своего удивления перед лицом столь явного самодовольства преподавателя, похваляющегося тем, что он предложил в качестве удовлетворения оскорбленному им человеку решение проблемы, которое мы бы сочли наиболее естественным, а именно женитьбу на соблазненной девице; мало того, кичась сим поступком, этот наставник молодежи еще и полагает, что его предложение превосходит в своем благородстве все, на что мог надеяться оскорбленный им каноник; поражает также и выставленное им условие: чтобы брак был тайным, — и причины, обусловливающие это требование, — известие о вступлении в брак с Элоизой якобы может нанести ущерб его репутации.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
