Кривошея: Их заворожила эта гармония, а юноша прикурил трубку – и вдруг одним движением подпрыгнул и развернулся. Отдернул шторы и выглянул на улицу. А потом как тяганет их вниз, они в правом углу и оторвались от потолка – полкомнаты стало видно снаружи. Тут юноша исчез из виду, но потом вернулся, а сам тянет себя за нижнюю губу и десны трет.
Юноша: Дум-думайТюк-тюкайТуша, крагаКруто вдарьДай в соплоМясо в фаршБлядь на блядьШасть да хрясь«Странк и Уайт»Страсть – морд-дастьСвет не заряМочи почем зряКлад, кладКлад душиЧем Бог нам помогТем, что взял да родилВ ночь меня, я юродиво живоВо дела-а.Под замком с остальными дичьем.Кривошея: И лишь я одна с тобой навсегда. Красоо-та.
Кривошея: И вот наконец глянул он вниз и увидел их: размазню дорожную, отощавшего мальчонку, пришитую девчонку, подстреленного пса, гнойную кость и яйцо на колу, все сидят в Теплом Рту, который так растянуло, что едва не просвечивает, и течет из уголка его прозрачная жидкость с гноем. Все они на юнца из ран своих глазами захлопали, и давленые затекшие члены их влажно заелозили. И заговорили они тут все хором, что тебе кладбище дыбарем или циркулярная пила.
(Все говорят в один голос, что тебе кладбище дыбарем или циркулярная пила.)
Кривошея: Юнец схватился за резиновое свое лицо да как заорет, хоть крик его и смахивал на хрип. Да и бросился в хлипкую дверь и мимо них в ночь, что уж слегка посерела по швам, будто застиранная.
Кривошея: Брадочёс, Коленчёс, Красавица, подстреленный пес, гнойная кость, яйцо на колу и Теплорот обомлели, как увидели мечту свою – открытую дверь. Забрались они внутрь, на диван уселись. Понажимали на пульт от игры в бокс. Потом закрыли сломанную дверь и сломанные шторы задернули, как сумели, после чего все заснули зловонным сном.
(Все галдят, как на скотном дворе.)
Кривошея: Тем временем день занялся. Юнец пробежал пару кварталов, но быстро выдохся. Влез на знакомую веранду, свернулся под остатками качелей, что висели на одной цепи, будто скат крыши. День разогревался, и на жаре воспрянул он от стиснутой своей дремы, встал на ноги и постучал в дверь. И рассказал о своем видéнье другу:
Юнец: Я прям прозрел, будто, ну, прям, прозрел, до кишков, как под кожу себе, заглянул. Что было, в, прошлом, ну, будто сквозь спину себе, через, сзади, дырку в черепе себе, как сквозь рот, мне ее в коже прострелили, жизнь мою, будто вся жизнь прошла, жизнь, ну, прям в кишках. И все, что случится со мной, и все, что я натворил, будто, ну, со мной случилось.
Кривошея: Друг дал ему в долг шишку в лоб да еще и посмеялся.
Друг: Ну да, чувак, но где ружье и где заначка? Где ж ружье и где ж заначка? Может, внутри лошажьей кости той спрятались или спят в яйце давленном, или убитой восьмилетке в манду напиханы? Давай-ка дуй обратно, если дорога тебе твоя жизнь. Шана да хана, раны драны, страсть да жисть, нутро да манда, бензин-карабин. Вали. Вали назад.
Кривошея: Любил ли он свою жизнь? Юнец не задался этим вопросом. Подскочил, будто задний ход ему включили, да спиною вперед – к мотелю, к мотелю, а сам от него боком, боком. Как кино на перемотке. Как по луне. И так вот мало-помалу добрался до двери, от которой бежал. Уже слышит, как видеоигра гоняет первые кадры. Уже чует морг со сломанной вентиляцией, разрытую могилу, раздавленных на дороге, гноящуюся рану, каменеющий труп, комнату, где только пот да секс, немытого ребенка. Он узнал да опознал каждый запах. Может, юным юнцом-то он и не был. А еще сочилось что-то вокруг его кедов, зеленое да мерзкое, с черными прожилками. Он затаил дух и приоткрыл дверь. Кривошея: И открылось ему взрывное зрелище: в комнате полно вонючего гноя, ошметков кожи и тканей телесных, вмазанных в стены, а комната пульсирует вся и будто бы переваривает всю эту ужасную мешанину – мех, ости и внутренности животного, сгнившего до неузнаваемости, мальчика тощего до того, что мослы ребер его, запястий и ступней плоть наконец прорвали, девочку с выпученными глазами и свернутой шеей, освежеванного пса, чьи мышцы сходят с костей, гноящуюся рану почти что без всяких остатков тела, куски ракушки, зуба, волоса, языка, когтя и жир качаются да всплывают в дымящейся жиже, которой все залито – залиты даже его, юнца, глаза. И тогда он закрыл их, открыл рот и все это в рот к себе принял – и комнату, и мир, все причины и их следствия, диван и игру, ружье и заначку, вмазу и мясо, озлобленье и утешенье, надежду и зверство, иллюзии взрослых и главную средь них – детство, – рост и распад, распад и гниенье, все это брал он в рот, покуда рот его не стал теплым и не потек в уголке, и не отвисла губа, как у жалобной жабы.
Так говорит Красота – моим теплым ртом.
***
«Теплый рот» – переписанные «Бременские музыканты» братьев Гримм: в ней есть и жестокая странность оригинала, и жестокая странность жизни постиндустриальной/захолустной северной Индианы (эти места прозываются Мичианой, потому что рядом граница с Мичиганом). И сказка Гримм, и моя пьеса – о важности крыши над головой, в том числе и тела, эдакого несуразного дома. Я сама живу неподалеку от Бремена, Индиана (произносится «Бри мин»). Герои «Теплого рта» – персонажи, которых можно встретить буквально когда угодно на Бриминском шоссе или увидеть из машины в Саут-Бенде. Главная достопримечательность и моей жизни в Мичиане, и «Теплого рта» – «Деревянный индеец», мотель-«общежитие», целиком состоящий, похоже, из мостков, лестниц и сараев: не укрывающее укрытие, будто без внутренностей. Эта конструкция, а также ее немощные, но изобретательные насельники, которых отовсюду видать, поскольку нутра у здания нет, отчего-то напоминают о Босхе, Данте и Делёзе. Недавно мотель обзавелся вторым деревянным индейцем, и оба они прикованы к автомату с колой, который, в свою очередь, тоже прикован и стоит, естественно, снаружи. По контрасту со всем вокруг автомат с колой смотрится румяным и рассеянно жизнерадостным, будто в маразме или обдолбанный лекарствами. К слову о воплощении и медикаментах: мне также хотелось вытрясти музыкантов Гримм из их раздельных, цельных биологических форм (собака, осел и др.) в некое гротескное, вязкое, гибридное тело – Теплорот; его потом заглотит Красота, самая кошмарная из всех.
– Дж. М.
Лидия Миллет
Снежка и Роза
Перевод с английского Анны Веденичевой
Германия. «Беляночка и Розочка» братьев Гримм
Девочки мне сразу понравились.
Разве они могут не понравиться?
Что может быть лучше девочек.
Все это было еще до ареста, до обвинения и газетной шумихи.
Девочки – сестры, как вам, вероятно, известно, и летом они жили в таком шикарном особняке, что строили в глубинке бароны-разбойники, сколотившие состояния на железных дорогах, стали и нечестных делишках. Это было среди Нижних вершин Адирондака, в южной их части, где зеркальные озера, зеленые склоны, пятнистые олени. Девочки, совершенно невинные в изобилии богатства, ибо сроду ничего другого не видели, называли свою летнюю резиденцию «коттеджем», а «квартирой» – пентхаус площадью десять тысяч квадратных футов на Пятой Авеню рядом с парком на Вашингтон-сквер.
Отец их занимался недвижимостью, но его никто никогда не видел. Поправка: время от времени он мелькал на глазах у нас с девочками – выходил из длинного блестящего авто или садился в него. Из лесу я однажды видел, как он спускается к причалу – светло-серый костюм, возле уха мобильник.
Как фигурка жениха на свадебном торте. Так и хочется ноги оторвать.
В сумерках на участке вокруг особняка барона-разбойника – массивного, но по стилю все равно бревенчатой хижины – стояли десятки оленей, щипали траву, изящно выгнув шеи. Оленей здесь много, потому что охотники истребили всех хищников, что ими кормятся. Чего-чего, а оленей хватало, да.
И девочки, такие же изящные, длинноногие, легко и заразительно хохоча, крутили в фиолетовых сумерках светящиеся обручи или играли в крокет старыми облезлыми молотками. У старшей были медовые волосы и синие глаза, у младшей – волосы темные, а глаза янтарные. С виду и не скажешь, что сестры, но это так. Блондинку звали Ньеве – «снег» по-испански, а брюнетку – Роса, но на Розу она тоже отзывалась. Их мать – бывшая балерина из Мадрида, умственно отсталая и к тому же анорексичка – сама дала им эти имена, но частенько их забывала.
Мы с девочками встретились случайно – однажды вечером, когда я вышел из лесу. Вышел и пошел прямо по травянистому склону, расшугивая Бэмби. Над озером садилось солнце, легкий бриз пускал рябь по воде.
Должен признать, девочки, похоже, испугались. Потом Роза сказала мне вот что: в те первые секунды они приняли меня за медведя.
