Снежка состригла космы бороды. Потом обе смотрели, как я сажусь на мелководье и сбриваю оставшуюся щетину, глядя в зеркало, которое держала Роза.
– А что, он вполне ничего, – сказала она, когда я закончил.
Я макнул лицо в воду, протер глаза. По озеру плыли хлопья пены для бритья с девчоночьим запахом.
– Похож на того актера. – Снежка склонила голову набок. – Помнишь, такой верзила-француз с кривым носом?
– Да, похож, – кивнула Роза.
– Такой страшненький, – сказала Снежка. – А всем нравится, никуда не денешься.
– Точно, – воскликнула Роза. – Страшненький, как ты.
– Но очень милый, – добавила ее старшая сестра.
– Де-евочки, – сокрушенно протянул я, – вы б учились говорить правду чуть пореже, а?
– Зачем? – спросила Снежка.
– Ну, во-первых, этим можно обидеть.
– Извини, – сказала Роза. – Мы не хотели.
– Знаю, – ответил я. – Знаю. А во-вторых: если вы заведете привычку говорить мужчинам правду – никогда не встретите настоящую любовь и не выйдете замуж.
– Я и так никогда не выйду замуж, – сказала Роза.
– Я тоже, – сказала Снежка.
– Откуда вы знаете?
– Это полная дурость, – сказала Снежка.
– Все равно что ногу себе отрезать, – сказала Роза.
– Браки бывают разные, – сказал я.
– Да ну тебя, – сказала Снежка.
– Ты ж сам женат вроде, – сказала Роза. – Но сейчас твоей жене больше нравится кто-то другой.
– Поэтому скоро ты будешь уже не женат.
– В общем-то, правда, – сдался я.
– Тогда почему ты защищаешь эту глупость? – спросила Снежка.
– Раньше ты был почти совсем нормальный, – добавила Роза, – а теперь таскаешь рулон туалетной бумаги в грязном вонючем рюкзаке. – И она даже вздрогнула от отвращения.
– Мы просто рассуждаем, – сказала Снежка, как бы извиняясь.
Тут до нас донесся необычный звук – для наших тихих летних вечеров он действительно был редок: шорох шин на гравийной дорожке перед домом.
– Ни фига себе, – выдохнула Снежка.
– Папа… – сказала Роза.
– Это третий раз за все лето, – сказала Снежка.
– В первый раз он приехал на час, – сообщила мне Роза.
– Второй был на мой день рождения, – добавила Снежка.
– Он пробыл пятнадцать минут.
– Привез мне подарочный сертификат.
Я здорово напрягся, опасаясь, что меня с ними застукают. Вся моя одежда валялась кучей на берегу, кроме трусов на мне. Если папаша свернет за угол, я окажусь в зоне прямой видимости. В ангаре у меня была сменная одежда, так что оставалось только уплыть – на берег, скрытый от дома деревьями, а оттуда отступить в ангар.
– Мне пора, – сказал я сестрам.
– Не волнуйся. Мы его сейчас заболтаем, – сказала Роза.
Обе вскарабкались на причал, капая водой с длинных ног. Накинули полотенца и пошлепали к сланцам, оставляя мокрые следы на сухих досках. Потом зашагали вверх по травянистому склону – не бегом, безо всякого нетерпения. Просто потому что так надо.
Мысленно я возблагодарил судьбу за отсутствие детей – некого разочаровывать. Хотя мне хотелось бы, чтобы сестры были моими дочерями – даже я засиял бы на фоне такой серой куклы.
Правда, у меня нет его богатства. И тем не менее.
Я как можно глубже ушел в воду и подсматривал за ними – вода плескалась прямо под носом. Губы я плотно сжал.
В этот раз костюм был черный, как у похоронного агента, и в сумерках я различал только серебристую головную гарнитуру. Он говорил по телефону, пока дочери взбирались ему навстречу по склону. Роза неловко шагнула к нему, словно хотела обнять, но он отгородился ладонью, покачал головой и, не прекращая разговора, развернулся и опять стал ходить туда-сюда.
Роза отошла.
Мне пришла мысль, что девочкам было бы даже лучше, если б он умер – теоретически, без угрозы лично ему. Да и ко мне все это не имело отношения.
Секунду спустя снова мысль: если бы кто-нибудь разорвал пополам эту фигурку со свадебного торта, их не ранило бы его постоянное холодное равнодушие, а деньги остались бы.
С другой стороны, потерять отца – все же горе. Даже такого отсутствующего. А при умственно отсталой матери, которую то и дело приходится откачивать из-за голодовок, и нередко даже в больнице, бедняжек сирот могут запросто сплавить родственникам. Порознь.
Словом, мысль об убийстве как пришла, так и ушла. Сами знаете, порой в голове мелькает желание кого-то убить, а потом испаряется без следа. По-моему, это нормально.
В любом случае, та моя мысль не имела отношения к дальнейшим событиям.
Через несколько минут папаша закончил разговор со своей гарнитурой. Девочки уже поплелись в дом, не дождавшись, насколько я понял, даже улыбки или приветствия. До меня долетали обрывки его разговора – точнее, монолога – несколько странных слов в сумерках: «экономическая целесообразность», «структура сделки» и, кажется, «красная селедка».
Потом и он скрылся в доме.
То, что произошло дальше, объясняется просто, о чем я и свидетельствую.
Около часа ночи, когда я пытался заснуть на полу в ангаре, у меня разболелась спина. Болело очень сильно – в основном из-за того, что подстилкой на потрескавшемся бетоне был только старый спальный мешок, который я стянул из благотворительной корзины в Олбани. Решив исчезнуть, я не хотел обнаруживать себя, пользуясь банковской картой с совместным счетом. Обезболивающие из запаса сестер закончились. Наконец бессонница и боль меня доконали, и я поплелся на раскисшую дорогу, шаря по ней лучом громоздкого допотопного фонарика.
На первом этаже особняка горел приглушенный свет нескольких ламп, но в окно было видно, что при нем никто не читал. Все спали. Я зашел за угол, поднялся по черной лестнице, снял башмаки и пошел дальше в носках. Благополучно нашел свою комнату и сам завалился спать – на удобной кровати мне стало до того легче, что я и думать забыл о спине.
Но проспал я недолго. Меня разбудил громкий и страшный звук. Спросонок я ничего не разобрал. Думал, кошка – то ли наступили на нее, то ли она спаривается. Затем сообразил: это человеческий голос, женский. Я тут же вскочил, ошпаренный страхом за девочек. Надо что-то делать – я схватил фонарик и выбежал в коридор.
Я совсем не знал дома – только дорогу к своему тайному уголку. Спотыкаясь, бежал по каким-то узким коридорам, как в лабиринте, почти наугад, стараясь выйти на крик. Он вдруг умолк, и я помедлил – отчасти в смятении, но больше из-за растущей уверенности, что никто из девочек не мог бы так кричать. Голос был слишком дикий, слишком хриплый. Но вскоре он снова раздался, и я побежал, кидаясь в панике то туда, то сюда, ведь наверняка ничего не известно.
В конце концов я выскочил в широкий холл, где ярко горел свет; на полу лежал большой ковер и на нем – мать девочек. Совершенно голая и жутко истощенная – выступающие ребра были как полоски у зебры. Поневоле я заметил, что внизу она гладко выбрита. Папаша в пижаме из сирсакера то ли не давал ей орать, то ли душил. Они катались по ковру, и кричала, видимо, мать, хотя теперь рот ей зажимали его пальцы. Папаша явно брал верх, он же мужчина и к тому же – не истощен ни психически, ни физически. На меня напал страх – хотя в глубине души мне стало легче: опасность угрожала не Снежке и не Розе, – и я не раздумывая бросился в схватку.
Единственным моим оружием был старый фонарик – довольно тяжелый, как я говорил.
Не успел я опомниться, как фигурка со свадебного торта уже валялась на полу с проломленным слева черепом.
Осознав серьезность ситуации, мы бросились его реанимировать. Я стал делать искусственное дыхание и массаж сердца – научился в семидесятых на курсах пляжных спасателей; Роза в ночнушке с мишками и кружавчиками побежала звонить 911; Снежка горестно села рядом с отцом и держала его за руку – мягкую, белую, почти женоподобную из-за великолепного маникюра. Только истощенная мамаша тормозила – так и сидела голая, поджав шишковатые колени к подбородку, спиной прижавшись к панелям дальней стены под парадным портретом какого-то мордастого предка.
Как вы, может быть, уже знаете, если следите за криминальной или светской хроникой, папаша не умер. На самом деле – и об этом практически не пишут – он вышел из больницы в гораздо лучшем состоянии. Похоже на изменение личности – типа тех, что могут быть вызваны, к примеру, лоботомией. После выздоровления он стал куда более приятным человеком. У него появилось время на жену и дочерей.
Я даже слышал от своего адвоката, что он ищет специалистов для матери девочек. Не насчет умственной отсталости, это вряд ли, там особо ничего не вылечишь, – а насчет проблем с едой.
О девочках я больше ничего не слышал. Мы с тех пор не общались. Думаю, сейчас им тоже лучше.
Потому что отец их, уже заработавший на то, чтоб семья всю жизнь была в шоколаде, перестал интересоваться бизнесом. Эта часть его характера просто исчезла – то ли от удара фонариком, то ли от последующего мозгового кровотечения. Причем, как меня уверяет адвокат, умственные способности потерпевшего per se [7] не пострадали. Все стандартные проверки показали полную адекватность.
