и теликом пользуешься. Фотографируешь… расскажи кому — что за два месяца всё это практически самостоятельно одолел… не поверят же. В пять лет то! Ты точно вундеркинд, Ванюха!
Отец счастлив. И обнимает меня, сажая на колени.
А я… за стеснением скрываю сомнения. И ощущение неудобства. Отец и всё равно… я давно… полтораста лет сам ни у кого не сидел на коленях.
Да и в «тот» раз, за исключением «вундеркиндства», любовь папаши ко мне вроде бы тоже была настоящая, искренняя и ффсётакое.
Иск по Гамбургскому счёту этими объятиями он не оплатит…
1979-й ещё впереди.
И для семьи.
И для страны.
* * *
Всё это представление с гениальным пятилетним чтецом-меломаном-фотографом, «прорыв и успехи» дитятки с эксплуатацией Смены-8М по большому счёту, делается ради одной цели — изображаются ради достаточно чётких фотографий пары рукописных листов, которые я сделаю не на подаренную «Смену», а на отцовский ФЭД с насадочными кольцами.
Я тупо боюсь оставлять свой почерк в письме. Для подписей конверта — без альтернативы, придётся печатными буквами.
Пусть не Брежневу, пусть не на имя главного чекиста Андропова…
Пониже, попроще. Не на столь большие высоты. Туда, в столицу, сразу — страшно и есть сомнения, что дойдёт.
Да и если даже в 21 веке, когда выплыло столько мемуаров, столько рассказов очевидцев, увидели свет кое-какие документы… и было столько конспирологии. Это я к теорийке, что Андропов — главный махинатор, отвечающий за воцарение Горбачёва в Кремле.
У меня сейчас — тело пятилетнего, минимум степеней свободы и убегающее время. Я просто не рискнул («в Москву»), и не нашёл лучшего варианта, кроме как через «заход с низов».
Да и там, около высокого трона дряхлеющей, вместе со своими вождями, коммунистической империи, она же царство рабочих и крестьян с интеллигентствующей прослойкой… кто прочтёт его? Через сколько рук пройдёт, если даже дойдёт до тех, кому, по идее надо бы думать над его содержимым?
А про этого человека я точно знаю — и в 21 веке, когда его догнала таки костлявая, он оставался убеждённым коммунистом.
Не то чтобы для меня это идеал. «Твердолобый» — тоже ещё та характеристика.
Но… — не предатель. Не купи-продаец. И уже тем более не патологическая либдемшиза, для которой солнце встаёт за Фашингтоном, сгори он в ядерном огне!
Короче, единственный более-менее приемлемый вариант. На который я ставлю всё.
У меня нет больше времени, у страны больше нет времени… Я и так позволил себе два месяца на вживание в реалии 1978-го…
* * *
Начало октября 1978.
Больше всего я трясся над тем, что родители где-то меня застукают. Во первых, почти полное отсутствие времени дома, без пригляда родителей, во вторых — боязнь того, что они будут прибирать в моём ящике, в котором лежат не нужные уже мне игрушки и в котором я прятал то, что им нельзя видеть ни под каким видом!
Поэтому я ловил момент и продумывал письмо. Краткое, но максимально интригующее, и обещающее.
Адрес легко был уточнён в областной прессе. Да и «дом Советов» уже несколько лет, как я точно знаю, построен. Он мой ровесник.
Пермь. Ленина, 51.
Верхние этажи этого здания занимает обком КПСС. Ниже — облисполком. Поездки в Пермь в школьные годы по разным поводам обеспечили этим знанием из рассказов взрослых. Думаю, что и сейчас также.
Но всё равно, подписал письмо я чётко, с указанием личности адресата. Но не отправителя. Анонимки пока ещё читают!
Почти гарантированно, что сам адресат его сразу не прочтёт. Но надеюсь, что его секретарь, разбирающий почту, всё же обратит внимание начальника на странное письмо…
Сам текст письма я продумал ещё в августе. Едва не заучил на память.
Стыренный из домашней стопки чистый конверт и точно такая же оторванная марка… позже протёрты ваткой с одеколоном. Конверт надписывал в маминых осенних перчатках, на которые как раз пришла мода. Что-то блестящее, похрустывающее и чёрное, не столь эластичное и мягкое, как материал «под кожу» более поздних лосин и леггинсов, но мне было без разницы. Перчатки… больше для личного спокойствия. Моих «пальчиков», если адресат начнёт сразу буйствовать и «задействовать органы» у них пока не будет. Как и возможных отпечатков пальцев родителей, покупавших конверт и марки.
Листы с текстом были же пересняты на одну из запаса в 8 штук чистых плёнок, которые были подарены мне вместе со «Сменой».
Подписывание конверта в маминых перчатках, оригинал для пересъёмки собственно письма, его пересъёмка на отцовский ФЭД с макрокольцами… в конце сентября я поймал моменты для этих дел по вечерам.
То родители со спокойной душой — Ванечка залип (или как сейчас говорят?) на книги, уходят на вечерний сеанс в кино. В другой раз они относят какие-то «заготовки на зиму» в «яму», в гараж. В третий раз — отец там же что-то ремонтирует у «мотика», а мама гуляет с одной из своих двух подруг на всю жизнь. Той, которая сейчас работает следователем в районной прокуратуре, а позже станет помощником прокурора.
Даже пятилетний, при должной изворотливости и слепом доверии родителей к нему, может что попало творить под их носом!
Осталось дождаться выходных. Мы снова поедем в Пермь. Там, без пригляда, на прогулке, мне хватит пяти минут, чтобы мотнуться с улицы, где началась моя «вторая жизнь», на соседнюю. Где на пятиэтажке есть почтовый ящик.
Пока ни к чему светить населённый пункт, где я живу…
* * *
Середина октября 1978.
…Из конверта с очередной анонимкой, судя по штампу, отправленной из Перми, выпали две фотографии.
Фотографии письма? Ну надо же… чего только не придумают! Кто такой с выдумкой и боязнью разоблачения? Чего там пишет такого, что требует таких мер? И всем обязательно пожаловаться первому секретарю!
Окулов Иван, многолетний помощник первого секретаря, разгребающий ежедневную почту Бориса Всеволодовича, начал вчитываться в не очень чёткое, но всё же достаточно видимое содержимое…
Дважды перечитав письмо, он хмыкнул. Такого в его жизни ещё не было!
Желание порвать и спустить в мусорную корзину, не регистрируя как входящую корреспонденцию, было немалым. С другой стороны… — какая изобретательность! Такого ещё никто не сочинял! С другой стороны, желание списать малосодержательную и безумную анонимку на дело рук шизофреника, который в фазе обострения строчит то, что рождается в его больной голове, может выйти боком. Продолжит ведь, если действительно так. И не успокоится, в Москву начнёт жаловаться. Может, проще вывести на него врачей. Проколют чем надо…
Да и
