— Да вы просто не понимаете, что делаете! — кричит старая цыганка, теперь уже по-английски.
Мистер Миллер и его люди негромко посмеиваются над безумной старухой и ее страхами.
— Уходи-ка ты отсюда, не мешай мужчинам работать!
Но мать Елена стоит на своем. Она выходит на лужайку, обвиняюще показывает на рабочих пальцем.
— Там мерзость! Проклятие!
Какой-то рабочий резко вскрикивает, предостерегая остальных. Один лист стекла вышел из повиновения. Он кружится на веревке, угрожающе раскачиваясь, но наконец попадает в руки стоящих внизу. Кто-то из мужчин хватает его — и обрезает ладонь об острый край. Льется кровь. Кто-то дает ему носовой платок. Окровавленную руку перевязывают.
— Видите? — вопит мать Елена.
В глазах мистера Миллера загорается гнев. Он грозит матери Елене молотком, пока кто-то из мужчин не оттаскивает его.
— Чертова цыганка! Ты — единственное проклятие, которое я тут вижу!
Шум привлекает к лужайке цыган. Итал становится перед матерью Еленой, закрывая ее. И Картик тоже здесь. Работники мистера Миллера хватаются за молотки и прочие инструменты, чтобы поддержать своего мастера, и я пугаюсь того, что может случиться.
Кого-то посылают за инспектором Кентом. Он выходит на узкую полосу травы, разделяющую цыган и английских рабочих.
— Ну, и в чем тут, собственно, дело?
— Да все эти чертовы цыгане, приятель, — сплевывает мистер Миллер.
Глаза инспектора Кента леденеют.
— Я вам не приятель, сэр. И вам бы следовало быть поосторожнее в присутствии леди, или мне придется отправить вас в Скотленд-Ярд.
Он поворачивается к матери Елене:
— Вам лучше уйти отсюда, мэм.
Цыгане медленно поворачиваются, чтобы уйти, но рабочий в рубахе с красной заплатой успевает плюнуть в них, и плевок попадает прямо на щеку Итала. Он стирает его, но не может так же просто стереть свою ярость. Глаза Картика тоже горят бешеным гневом, он бросает на меня такой взгляд, будто я его заклятый враг.
Итал негромко говорит что-то матери Елене на их родном языке. Ее губы плотно сжимаются от страха, мужчины уводят ее. Она бормочет, дрожа с головы до ног:
— Прокляты… прокляты…
Глава 12
На ужин подают ничем не примечательный рыбный суп, который, впрочем, нуждается в соли, и основательно.
Я не могу выбросить из головы Картика, его холодность. Когда я в последний раз видела его в Лондоне, он обещал мне преданность. И что могло случиться, куда пропала его привязанность ко мне? Или такое вообще свойственно мужчинам — преследовать девушку, чтобы потом отбросить ее, как нечто ненужное? При этом Картика терзают мысли об Амаре, и мне бы хотелось сказать что-то такое, что утешило бы его, но я не видела его брата, хотя как раз это, возможно, и должно утешать.
И еще мое новое видение… «Дерево Всех Душ живо». Какое дерево? Где оно? Почему оно имеет особое значение? «Только ты одна можешь спасти нас…»
— Джемма, о чем это ты размечталась? — поддразнивает меня Фелисити.
Ей хочется расспросить меня как следует.
— Я… я не мечтаю.
Я проливаю с ложки суп, вызывая тем самым недовольный взгляд Сесили.
— Нет. Конечно же, нет. Ты просто забыла, как люди улыбаются. Может, тебе напомнить? Это очень просто, видишь?
Фелисити сияет обаянием. Я отвечаю ей напряженной улыбкой, от которой, я уверена, вид у меня становится таким, будто меня мучают газы.
«Я решил не возвращаться». Почему я не могу вытряхнуть из мыслей эту коротенькую фразу?
— Надо будет сказать Пиппе, что суп здесь такой же ужасный, как и при ней, — хихикая, шепчет мне на ухо Фелисити.
Пиппа. Еще один груз на душе, потому что сегодня ночью я должна вернуться в сферы и помочь Пиппе перейти через реку, в тот мир, что лежит по другую сторону нашего… каким бы он ни был.
— Нет, в самом деле, Джемма, ты действительно о чем-то слишком усердно думаешь, и это продолжается с полудня, — сердито говорит Фелисити, когда мы идем по аккуратно подметенной дорожке к церкви, на вечернюю молитву. — И мне кажется, я знаю, о чем. Я видела, как ты разговаривала с тем индийцем.
Одним лишь словом «индиец» она превращает Картика в ничто.
— Ты имеешь в виду Картика? — холодно спрашиваю я.
Энн настораживается.
— Так он вернулся?
Ну вот! Теперь они обе начнут приставать ко мне — Фелисити с фальшивым сочувствием и Энн с тревожащим, каким-то зловещим взглядом.
— Да, это именно он. И что он сказал на этот раз?
Фелисити таращит глаза, изображая предсказательницу:
— «Не прикасайся к магии! Не входи в сферы! Призрак Якоба Марли заберет твою душу, если ты сделаешь это! Сиди дома и штопай чулки, как и подобает хорошей доброй девушке!» А?
— Вижу, ты не потеряла свой драматический талант. Энн, не позволяй ей понапрасну его растрачивать, — говорю я, надеясь переменить тему.
— Но он так сказал? — настаивает Фелисити.
— Он всего лишь вежливо попрощался.
Я не желаю обсуждать с ними Картика. Фелисити его недолюбливает, и если я скажу ей правду, для нее это станет поводом к злорадству. И ее уже не остановишь.
— Но если я и задумчива сегодня, так это потому, что у меня снова было видение… первое после Рождества.
Глаза Энн округляются. Фелисити дергает меня в сторону, пропуская других девушек.
— И что ты видела?
— Леди, которая уже приходила в видениях. Она то ли помощница мага, то ли медиум, я видела ее вместе с доктором Ван Рипплем, иллюзионистом. Она в трансе пишет разное на грифельной доске — очень странные вещи.
— Что именно? — напирает Фелисити.
На дорожке появляются миссис Найтуинг и мадемуазель Лефарж. Они разговаривают так, как разговаривают леди, когда их никто не видит. Они держатся свободно, весело. Мы стараемся обогнать их на несколько шагов.
— «Нас предали. Она обманщица. Дерево Всех Душ живо. Правда в ключе».
Фелисити обычно прислушивается к моим словам, но сейчас она смеется.
— Дерево? Ох, в самом деле, Джемма… Ты уверена, что не стукнулась обо что-то головой, когда упала с велосипеда?
Я не обращаю внимания на оскорбление.
— Картины в моих видениях не всегда рассказывают понятную историю. Но думаю, эта леди мертва.
— Мертва? Правда? — переспрашивает Энн с таким возбужденным видом, что сразу вспоминаешь о ее страсти читать о всяких ужасах. — Но почему ты так полагаешь?
— Потому что я видела, как ее вытаскивали из Темзы, она утонула.
— Утонула… — повторяет Энн, находя в этом странное удовольствие.
Впереди открытая дверь церкви. Свечи бросают на окна трепещущий свет, оживляя стеклянные картины.
— Когда встречаемся? — шепотом спрашивает Фелисити.
— Не сегодня. Я слишком устала от велосипедной прогулки. Мне нужно выспаться.
— Но, Джемма! — протестует Фелисити. — Мы должны туда вернуться! Пиппа ждет нас!
— Мы отправимся в сферы завтра вечером, — говорю я, заставляя себя улыбнуться, хотя мне дурно от мысли о том, что я должна сделать.
Глаза Фелисити наполняются слезами.
— Мы наконец-то снова нашли дорогу в сферы, а ты хочешь лишить нас такого счастья!
— Фелисити… — начинаю я.
Но она поворачивается ко мне спиной, и я осознаю, что сама заставляю подруг возненавидеть меня… и мне очень, очень трудно это вынести.
Лес вдруг освещается танцующими лучами фонарей. Явились цыгане; Картик тоже среди них, и я с трудом сдерживаюсь, чтобы не ловить его взгляд, и становлюсь противна сама себе из-за этого желания.
— Эй, что это такое? — резко спрашивает миссис Найтуинг. — Что все это значит?
Предчувствуя стычку, девушки выбегают из церкви и толпятся у двери, несмотря на то что мадемуазель Лефарж пытается загнать их обратно. Она могла бы с таким же успехом гоняться за курами под проливным дождем.
— Мы просто осматриваем лес, — объясняет Итал.
За пояс у него заткнут пистолет.
— Осматриваете лес, но зачем, скажи на милость? — ощетинивается миссис Найтуинг.
— Матери Елене не нравится то, что она ощущает. А мне не нравится то, что я вижу.
Он резким кивком указывает на палатки рабочих.
— Вы не станете скандалить с людьми мистера Миллера! — приказным тоном заявляет миссис Найтуинг. — Школа Спенс всегда была добра к матери Елене. И не заставляйте меня заходить слишком далеко!
— Мы хотим только защитить вас, — уверяет ее Итал, но миссис Найтуинг непоколебима.
— Мы не нуждаемся в защите такого рода, благодарю вас! Спокойной ночи.
Картик кладет руку на плечо Итала и что-то говорит ему на цыганском языке; Итал кивает. И ни разу Картик не посмотрел на меня. Наконец Итал машет рукой своим людям.
— Уходим, — говорит он, и цыгане поворачивают обратно, в лес, к своему лагерю.
