Вагончик оказался вместительным. Половину его занимали дощатые нары. На нарах сиротливо допревал сноп житной соломы. На стене висел оборванный наполовину плакат: девушка-трактористка в красной косынке и синем комбинезоне зовет белозубой улыбкой на трактор. В углу на табуретке стоял продымленный, заржавленный керогаз и лежала коробка спичек, на полке — пол-литровая банка с рассыпанной солью. К великому изумлению Васи Бывшева, над нарами на стенке висела семиструнная гитара. Он кинулся к ней, провел мечтательно по струнам, запел грустно:
Вот пройдет от нас война сторонкой,Я действительную отслужуИ в Сибирь, в родную деревеньку,На могилку к матери схожу...
— Живем, ребята, с гитарой разве пропадают?
Радист играл и пел, а лейтенант Егоров с поразительной отчетливостью вспомнил последний предвоенный вечер в Сухиничах...
Чуть слышно вздыхали сады, от начинающих созревать плодов струился в ночном воздухе еле уловимый терпко-сладковатый аромат. Из местечка плыли в городок протяжные белорусские песни. Приглушенные расстоянием, они казались еще протяжнее. На последних куплетах высоко взмывал звонкий подголосок, парил где-то в вышине и обрывался внезапно. У входа в третью казарму собралась кучка десантников, звенела негромко гитара, и молодой сочный баритон негромко, вот так же, как сейчас радист Бывшев, с глубоким внутренним волненьем пел: «Вот пройдет от нас война сторонкой...» Нехитрая солдатская песенка до глубины души тронула Алексея. Как совсем недавно это было и как давно. С тех пор, кажется, прошла уже целая вечность...
Радист Вася Бывшев поиграл, повертел гитару в руках. На грифе выцарапано: «Коле от Нади».
— Коля, Коля, где-то ты теперь?
— Располагайтесь на нарах и отдыхайте, — приказал Егоров. — Сержант, выставь часового у входа и подальше — наблюдателя. Внимательно следить за местностью.
День прошел спокойно, казалось, что степь вокруг вымерла. Только иногда из села доносились неясные шумы машин.
Сержант Кислицын с тремя десантниками ушли к дороге в разведку, остальные рыли вокруг вагончика окопы и ходы сообщения. Надо было быть готовыми ко всему. Егоров работал вместе со всеми, вслушивался в короткие обрывочные фразы своих парашютистов, ухмылялся:
— Словно зимовать тут собираемся...
— А земля-то как пахнет...
— Не говори, люблю земляной дух, особенно весной.
— Когда поле пашется, марево над ним течет, струится...
Разведчики вернулись не скоро. Кислицын доложил:
— Железная дорога сильно охраняется. На каждые сто метров — два часовых. На месте не стоят, ходят, один — в одну сторону, другой — в противоположную. Минут через семь-восемь сходятся и опять удаляются один от другого. Придется снимать посты. Часовых хорошо разглядели — старики дряхлые. Можем разделаться, как повар с картошкой. И не пискнут.
— Однопутка?
— Да, одна колея.
— Это легче. Готовьтесь, как стемнеет — выходим! — приказал Егоров.
На землю медленно опускался неяркий предосенний вечер. От вагончика, быстро увеличиваясь в размерах, поползла тень. Скоро дали замшились, растворились в сгустившейся синеве; степь засыпала, по ней потек, разливаясь все шире и шире, слабый колеблющийся свет молодого месяца. Вокруг стояла непроницаемая тишина, лишь со стороны села долетали изредка слабые звуки: фыркала машина, лаяла собака, приглушенно хлопали выстрелы.
Когда совсем стемнело, Егоров негромко приказал:
— Бесшумно — за мной!
До дороги было километра три. Шли молча. Только слышалось дыхание солдат, тащивших тяжелые ящики с взрывчаткой. Они часто останавливались, и тогда вся группа замирала, вслушиваясь в ночную тишину. Достигнув неглубокой балки, тянувшейся вдоль дороги и поросшей кустами, залегли. Егоров отдавал последние приказания:
— Ни одного выстрела. Нож в зубы и по-пластунски. Начинать сразу же, как пройдет дрезина. Ясно? Чтобы на стыках не обнаружилась пропажа часовых, наденьте немецкие каски и шинели, идите спокойно навстречу, буркните фразу по-немецки и поворачивайте назад, в случае, если у врага появится подозрение, работайте ножами так, как вас учили, — Егоров замялся. — Не зря же учили... И так до тех пор, пока не будет заложена взрывчатка и не пройдет поезд. Ясно? А поезд скоро должен быть. Надо спешить. Теперь рассредоточивайтесь и — вперед. Сержант Кислицын, будешь со мной.
На дороге, на каждых ста метрах, ходили, тихо переговариваясь, по два немца. Они часто останавливались, опасливо посматривая на темные посадки, прощупывали их ярким светом фонарей. Егоров ясно различил две высокие сгорбленные фигуры, почти бесшумно вышагивающие по шпалам. Где-то в болотнике скрипел деревянным скрипом дергач, немцы тихо ругались.
Голоса были тоже деревянные, как крик дергача. Немцы трусили. Егоров подумал про себя: «Так-так, каждого кустика бояться стали, подождите, не то еще будет...»
Прошагав до конца своего участка, немцы останавливались, поджидали идущих навстречу товарищей, минуту-две стояли вместе, о чем-то тихо переговариваясь, вспыхивал бледный огонек зажигалки, потом снова расходились в разные стороны.
— Лучше всего их брать на средине участка, — прошептал Кислицын, — так вернее.
— Тихо! — оборвал его Егоров.
Так лежали они долго. Когда немцы удалились в обратную сторону, они подползли к самой насыпи, — теперь до немцев можно было рукой достать. Около полуночи прошла на тихом ходу дрезина. Часовые заметно оживились, громко переговаривались с солдатами, сидящими на дрезине, потом даже прыгнули на нее, проехали несколько метров, спрыгнули.
— Скоро пройдет эшелон, — шепнул Кислицыну Егоров.
— Ну.
Когда немцы отошли метров на тридцать, Кислицын ящерицей переполз через полотно и замер с противоположной стороны.
— Как только будут между нами — прыгай.
— Ну...
Время остановилось. Бесконечно долго тянулись последние перед схваткой минуты. Но вот совсем близко хрустнул под ногами шагавших часовых гравий, едко пахнуло в лицо сигаретным дымом, и две высокие сутулые фигуры выросли прямо перед носом. Егоров и Кислицын прыгнули одновременно. Два свистящих затяжных вздоха, глухой удар оседающих на полотно тел, резкий металлический звук лязгнувшего о рельс оружия.
— Ну, живо под насыпь, шинель, каску и автомат не забудь...
Через минуту Егоров и Кислицын шагали по шпалам, положив руки на шмайссеры, пониже натянув козырьки пилоток и густо дымя сигаретами. Теперь они шли навстречу двум немцам. А на свободном участке уже начали работать взрывники. Они быстро закладывали в двух местах взрывчатку и тянули бикфордовы шнуры от полотна через посадку в балочку.
— Четко, ребята, четко! — уходя, приказывал лейтенант. — Промаха быть не должно.
— Будьте спокойны, товарищ лейтенант, не первый раз.
Не дойдя пяти метров до встречных часовых, Егоров прохрипел:
— Аллее гут... нихт шлюммерн...
— Яволь! — послышалось в ответ.
Егоров резко повернулся и зашагал назад, спиной слушая удаляющиеся шаги врагов.
— Во, ослы вислоухие, — хихикнул Кислицын. — «Нихт шлюммерн». А что это такое?
— Тихо, Сережа. Они уже полусонные, ночь-то тает вон, а они старые, с дремотой борются кой-как. А «нихт шлюммерн» — это приказ у них такой — не дремать!
— Ну и чудеса, не дремать, ах, кабы я мог так: никс, никс... Вот и забыл уже.
Шли они очень медленно, тянули время: второй раз «нихт шлюммерн» может уже и не получиться, возьмут да и подойдут вплотную перекурить вместе и — влипли. Егоров начал уже беспокоиться: вдруг того, нужного им эшелона, ради которого они прибыли сюда, вовсе не будет, тогда зачем же так усиленно охраняется дорога? Нет, все должно быть правильно, разведка в последнее время работает четко...
На востоке уже ярко обозначилась длинная, быстро алеющая полоска, на ее фоне четко вырисовались низкорослые кусты посадки, насыпь и телеграфные столбы. Егоров замер. Заныли рельсы, и до слуха донесся ясно слышимый и нарастающий с каждой секундой шум приближающегося поезда.
— Вот он, Сережа, — выдохнул Егоров.
А когда на рельсы упали, прощупывая каждый метр дороги, жидковатые полосы бледно-желтого света, Егоров и Кислицын спрыгнули с полотна дороги. Алексей дал команду, и подрывники подожгли бикфордовы шнуры. Все замерли в нетерпеливом ожидании. Поезд шел на большой скорости. Состав вели два паровоза.
— Тяжелый, — толкнул Егорова локтем в бок сержант.
— Да, тяжелый.
Теперь эшелон было видно как на ладони: пульманы вперемежку с площадками, на которых темнели зачехленные танки и орудия. Замыкали эшелон пассажирские вагоны.
— Ну, ну, — торопливо шептал Егоров, вцепившись пальцами, словно клещ, в плечо Кислицына, — ну, ну...
