— Прошу прощения, да, конечно. Извините. Последние два месяца были… трудными. Меня зовут Марк. Марк Кэннинг, — сказал он.
Лия улыбнулась, чувствуя, как в животе трепещут крылья бабочек.
Глава четвертая
16 июня 1911 года
Дорогая Амелия!
Хочу написать тебе о новом человеке, который появится в нашем тихом доме. Это мистер Робин Дюрран, он теософ. Вряд ли ты знаешь, кто такой теософ, потому позволь мне тебя просветить — нет, я, конечно, сама не очень сведуща в этом вопросе! Мне пришлось спрашивать у Альберта, и половины объяснений я так и не поняла. Он сказал, что теософия — это поиск мудрости и духовного просветления, с помощью которого теософы хотят освободиться от оков плоти и приобщиться к высшим духовным сущностям. Я бы сказала, что именно это и мы стараемся осуществить через молитву, но, очевидно, у них все совсем по-другому.
Мистер Дюрран — тот человек, чье выступление Альберт слушал пару недель назад в Ньюбери. Он читает лекции о духах природы и тому подобном. Альберт тогда не стал вдаваться в подробности, но несколько дней назад вернулся с утренней прогулки в полной уверенности, что видел именно этих магических существ в лугах рядом с Коулд-Эшхоултом, хотя, похоже, ему не понравилось, что я назвала их «существами».
Должна сказать, что луга в это время года удивительно прекрасны. Они просто сверкают жизнью, полевыми цветами и дикими травами. Травы и тростник растут так быстро; думаешь, стоит остановиться, прислушаться и — услышишь! Если природа действительно может породить некую духовную сущность, то, наверное, наши луга самое подходящее для этого место. Однако я невольно терзаюсь сомнениями. Это кажется настолько невероятным, с тем же успехом он мог бы прийти домой и заявить, что видел единорога! Но, разумеется, он говорит правду, и я, как его жена, обязана его поддерживать и доверять его суждениям. В конце концов, он ученый, священник. Мне до него далеко.
Короче говоря, этот молодой человек, мистер Дюрран, должен прибыть сегодня к полудню, потому что Альберт написал ему о своих наблюдениях. Он поживет некоторое время у нас. Честно говоря, мне так и не удалось выяснить у Альберта, какое именно время. Миссис Белл хлопочет, готовит на троих обед и ужин, не только для нас с Альбертом. И это лишний раз напоминает, дорогая, что тебе с моим любезным зятем, не говоря уже о милых Элли и Джоне, пора навестить нас. Лишь назови дату, и ваши комнаты будут вас ждать. Если этому мистеру Дюррану придется задержаться, искренне надеюсь, что он человек дружелюбный, а не какой-нибудь там важный и высокомерный ученый, иначе, боюсь, все мои слова будут казаться ему глупыми сверх меры!
Сейчас я напишу кое-что, отчего ты наверняка будешь смеяться, но не смейся, потому что я совершенно серьезна. Я начала беспокоиться, что Альберту чего-то недостает. В смысле телесного устройства, разумеется, а вовсе не в сердечной или душевной сфере. Вчера днем, возвращаясь из школы, я проходила мимо фермы Джона Весткотта и заметила, как его жеребец «случался» с кобылой, — кажется, именно этим словом здесь называют естественное и необходимое действо. Дочери Весткотта, которые у дороги срезали траву для свиней, при виде меня сделали реверанс, что было очень мило с их стороны, но, признаюсь, мое внимание было обращено к сцене у них за спиной. Я понимаю, что вела себя неподобающе, мне следовало бы отвести взгляд, хотя подобные картины весьма обычное дело, когда живешь в сельской глуши. Я ни на секунду не сравниваю моего дорогого мужа с жеребцом, однако я подозреваю, что на каком-то самом низшем уровне физиология всех живых существ — хотя бы в общих чертах — схожа. Но может быть, я и здесь ошибаюсь? Так вот. Это все, что скажу по этому вопросу, потому что заливаюсь краской и ощущаю себя настоящей предательницей, пока пишу тебе эти строки, хотя ты самый близкий мне человек! Если же мне немножко повезло и ты поняла, что я хочу сказать этим сравнением, то твои пояснения были бы как нельзя более кстати, сестричка.
Еще меня беспокоит Кэт Морли. Она по-прежнему очень худенькая и все время выглядит усталой. Как будто не впитывает полноты здешней жизни, хотя не могу понять, как можно сопротивляться такой непритязательной доброте, какая здесь есть. Возможно, причина в некоем скрытом обстоятельстве, которое мне еще предстоит обнаружить, какое-то отклонение от нормы, уходящее корнями глубже, чем мне известно. Я попросила Софи Белл посматривать на нее ночью, чтобы узнать, не страдает ли она бессонницей, но, насколько я поняла, Софи сама большая любительница поспать и ей чрезвычайно трудно подняться, чтобы заглянуть к девушке. Не представляю себе, чем можно заниматься в долгие темные ночные часы, если не отдыхать. Эта мысль тревожит меня. И еще я знаю от Софи, что девушка почти не ест, а когда все-таки ест, у нее потом начинаются какие-то спазмы или тошнота. Я обязана докопаться до причины. Когда я спрашиваю ее о самочувствии, она уверяет, что все прекрасно и что инфекция, которая поселилась у нее в груди в Лондоне, продолжает отступать. Что делать с человеком, который все еще болен, однако не желает этого признавать? Я стараюсь по мере сил проявлять к ней доброту, однако это не всегда так просто, как должно бы быть. У нее повадки ястреба, маленькой сердитой птицы.
Что ж, мне пора заканчивать письмо и готовиться к приезду мистера Дюррана. Конечно, через несколько дней я все о нем расскажу, хотя сразу прошу прощения за возможную задержку: я ужасно занята, стараюсь вовремя подготовить все необходимое ко Дню коронации — осталась всего неделя, а у нас до сих пор мало материи для флагов. Потом начнется настоящая суматоха. Полагаю, что в итоге все утрясется, однако это не самое подходящее время, чтобы приглашать гостя. Бедняжка Берти. Мужчины ведь не понимают подобных вещей, правда?
Напиши мне поскорее, дорогая Амелия, и подумай (если будешь способна) над тем, что я написала о жеребце. Какой ужас я написала!
Твоя любящая сестра Эстер1911 год
До обеда еще очень далеко. Резкий стук в дверь отрывает Кэт от размышлений. Она рассеянна все утро, ее взгляд уносится вдаль, сквозь окно в прихожей, которое она должна бы натирать скомканными газетами. Мысли о Джордже Хобсоне отвлекают ее от работы. Прошлой ночью она снова виделась с ним, пила пиво, отчего кружилась голова, а в теле полыхал пожар. И голова кружится до сих пор, в желудке что-то не то, а в висках пульсирует боль. От усталости руки и ноги тяжелые, мысли — неповоротливые. Жарко, несмотря на ранний час, и над верхней губой выступила испарина. Когда стук в дверь вынуждает Кэт сдвинуться с места, она оборачивается, заметив свое отражение в стенном зеркале в тяжелой раме. Серо-белый призрак девушки с провалами глазниц, в грязно-коричневом платье. Это печать Холлоуэя, до сих пор. Когда Кэт открывает дверь, на ее лице написано смутное отвращение.
— Здравствуйте. Чем могу помочь? — спрашивает она молодого человека на крыльце.
Его лицо настолько свежо, насколько серо ее собственное, в одной руке у него большая кожаная сумка, в другой — дорожный чемодан с переброшенным через него пальто. Без пиджака, только в рубашке и жилете, он напоминает ей сына Джентльмена, приехавшего из университета на каникулы. Та же шикарная небрежность.
— Доброе утро. Меня зовут Робин Дюрран, я уверен, что меня ждут.
Молодой человек улыбается. Зубы у него очень белые и ровные, улыбка медленно раздвигает рот, словно потягивается кошка, и вокруг глаз появляются приветливые морщинки.
— Входите-входите. Я доложу миссис Кэннинг, что вы прибыли, — отзывается Кэт безрадостно. Она забирает у молодого человека сумку, вешает его пальто на вешалку в прихожей.
— Благодарю вас. Вы очень добры.
Робин Дюрран по-прежнему улыбается. Кэт резко отворачивается от его благодушно-веселого лица и идет по коридору, чтобы постучать в дверь гостиной.
— Мадам, к вам мистер Робин Дюрран. Говорит, что вы его ждете, — объявляет Кэт.
Эстер роняет ручку и поднимает глаза, заливаясь виноватым румянцем. Кэт лениво задается вопросом, что за сплетни она сообщает в письме?
— О господи! Но не сейчас же? Я не успела подготовиться, и Альберт еще не вернулся… — пугается Эстер.
— И все же он здесь, ждет в прихожей, — тихо произносит Кэт.
— Ясно, хорошо, да… Конечно же, я сейчас выйду, — говорит Эстер, а за спиной Кэт уже стоит Робин Дюрран и вежливо кашляет.
— Прошу прощения — я не мог не услышать, — пожалуйста, не беспокойтесь, миссис Кэннинг. Я слишком рано, и с моей стороны это просто невежливо, поэтому я исчезну до поры. День теплый, просто идеальный для пешей прогулки. Прошу вас, не вставайте, — говорит он жизнерадостно.
Эстер смотрит на него в недоумении, не вымолвив ни слова, и он мгновенно скрывается в дверях.
