— Хоть каплю соображал бы, вернулся бы еще в воскресенье утром, как и хотел, — радостно сказал он, протягивая им газету. — Если бы сразу двинул к заливу, добрался бы до КП раньше всех, ей-богу!
Альма взяла у него газету, прочла заметку и передала газету Жоржетте.
— Если бы я тогда сразу ушел, все было бы проще простого, — продолжал он. — В этой неразберихе меня никто бы не заметил, ребята же возвращались из города пачками. Сейчас, конечно, будет потруднее. Но вернусь-то я добровольно. Мне только доложиться в роте, что вернулся, — и порядок.
— Ты, я вижу, взял у меня пистолет, — сказала Альма.
Жоржетта дочитала, положила газету на стул, потом, не говоря ни слова, подошла к дверям погружающейся в вечерние сумерки веранды и начала задергивать светомаскировочные шторы.
— Он мне, наверно, и не понадобится, — сказал Пруит. — Это я так, на всякий случай. Как только отпустят в увольнительную, принесу. Ладно. — Он был уже на полпути к двери. — Еще увидимся, девочки. Когда буду выходить, лучше потушите свет.
— А ты не хочешь подождать до утра? — спросила Альма. — Скоро совсем стемнеет.
— Еще чего! Я бы и раньше ушел, но решил, дождусь сначала тебя. А то, думаю, придешь — меня нет, будешь волноваться.
— Очень благородно с твоей стороны, — сухо сказала она.
— Я считал, что обязан тебя хотя бы предупредить.
— И на том спасибо.
Он взялся за ручку двери, но, услышав это, резко повернулся.
— В чем дело? Ты что, думаешь, я больше сюда не приду? За самоволку меня, конечно, оставят на пару недель без увольнительных, но, как только отпустят в город, обязательно увидимся.
— Не увидимся, — сказала Альма. — Меня здесь уже не будет. И Жоржетты тоже, — добавила она.
— Это почему?
— Потому что мы возвращаемся в Штаты! — взорвалась она.
— Когда?
— У нас билеты на шестое января.
— Та-а-к, — протянул он и снял руку с дверной ручки. — С чего это вдруг?
— Нас эвакуируют! — храбро заявила она.
— Что ж, — тихо сказал он. — Значит, постараюсь заскочить до шестого.
— «Постараюсь заскочить»! — передразнила она. — И это все, что ты мне можешь сказать? Сам ведь прекрасно понимаешь, что ничего у тебя не получится.
— Может, и получится, — сказал он. — А что я, по-твоему, должен делать? Сидеть здесь, пока ты не уедешь? Я и так пересидел больше недели. Если опять застряну, потом вообще будет не вернуться.
— Мог бы хоть до утра подождать. Патрули же всю ночь ходят. — Голос у нее задрожал. — И уже темно, вот-вот начнется комендантский час.
— Днем патрули тоже ходят. А ночью, кстати, мне будет даже проще пройти.
— Остался бы до утра. Может, тогда бы передумал. — И она вдруг откровенно расплакалась: слезы хлынули разом, мгновенно, без всякой подготовки — так разом, без всякой подготовки, вылетает из ружья пуля.
Задернув шторы, Жоржетта отошла от стеклянных дверей веранды, молча спустилась по ступенькам в гостиную и тотчас поднялась в кухню.
— Я же не прошу ничего особенного, — всхлипнула Альма.
— Что я должен передумать? — недоуменно сказал он. — Не возвращаться в роту? Ты сядешь на пароход и уедешь в Штаты, а я что тогда? Ну ты даешь!
— Может, я и не уеду, — пообещала она сквозь слезы.
— Что еще за новости! — Он растерялся. И по его голосу было ясно, что все это ему неприятно и надоело. — Я думал, от тебя уже не зависит.
— Ничего подобного! — яростно крикнула она сквозь рыдания, и этот крик мелькнул и исчез, как разгневанное лицо, на секунду проступившее сквозь прутья решетки. — Но если ты сейчас уйдешь, я уеду обязательно! Так и знай!.. Что тебя тянет в эту твою армию? — снова закричала она, переведя дыхание. — Что ты хорошего там видел? Тебя там избивали, обращались с тобой как с последним негодяем, засадили в тюрьму, как преступника… Почему ты так хочешь туда вернуться?
— Почему? — озадаченно переспросил он. — Потому что я солдат.
— Солдат, — с трудом выговорила она. — Солдат! — Слезы высохли, и она злобно рассмеялась ему в лицо. — Солдат, — беспомощно повторила она. — Профессионал. Солдат регулярной армии. На весь тридцатник.
— Конечно. — Он улыбнулся неуверенной улыбкой человека, не совсем понявшего смысл шутки. — Конечно, на весь тридцатник. — И с бесхитростной улыбкой добавил: — Осталось всего двадцать четыре года.
— Господи, — сказала Альма. — Господи, боже мой!
— Ты потуши свет, когда я буду выходить, — попросил он. — Ладно?
— Я потушу, — сказала Жоржетта с порога кухни. Голос ее прозвучал твердо и в то же время радостно. Она спустилась в гостиную, подошла к затянутым шторами стеклянным дверям и повернула выключатель. Пруит щелкнул в темноте замком, вышел из дома и закрыл за собой дверь.
Глава 52
С улицы казалось, что в доме совсем темно, будто там никого нет. На мгновенье он радостно замер, снова поглядел на дом и почувствован себя на свободе. А еще он чувствовал, что до сих пор слегка пьян, хотя с трех часов дня не выпил ни капли.
Ничего, через пару дней она отойдет. Он в этом уверен. В увольнительную он к ней приедет, и она снова будет ему рада. А что решила вернуться в Штаты, это она его запугивает.
В армии вырываешься к своей девушке так редко, что не успеваешь ей надоесть. И она тебе тоже. Чем армия и хороша.
Пройдя квартал, он остановился, вытащил пистолет из-за пояса и опустил его в карман брюк. Потом зашагал дальше. Пистолет и лежавшие в другом кармане патроны тяжело давили на бедра. Особенно пистолет — он был большой и неудобный.
Зато, если задержат, надо будет только сунуть руку в карман и…
Но всегда есть надежда отбрехаться.
В роту он вернется во что бы то ни стало. Он так решил. И никакие «вэпэшники» ничего с ним не сделают, пусть хоть треснут!
Лучше всего спуститься до Каймуки по Сьерре. Хотя по Вильгельмине было бы короче. Но на Сьерре большинство домов выходят прямо на улицу. Гаражи тоже. А дворы обнесены кирпичными или каменными стенами. И на Сьерре между сказочными пряничными домиками куда больше темных щелей и закутков. Главное — пройти через Каймуки, а дальше он не боится.
Когда Каймуки останется позади, он пересечет Вайалайе-авеню и пойдет по пустырю, где площадка для гольфа.
Песчаные холмы и мелкий кустарник на зажатой между берегом и шоссе полосе унылой голой земли, приподнятой над уровнем окружающей местности, — этот пустырь только для гольфа и годился. Пройдя насквозь через Каймуки, Вайалайе-авеню пересекалась с Кеалаолу-авеню и превращалась в шоссе Каланианаоле, ведущее к мысу Макапуу, и как раз у перекрестка этих двух улиц, в образованном ими и полосой берега треугольнике, находилась площадка для гольфа, то бишь пустырь Вайалайе. Он знал его как свои пять пальцев. В прошлом году во время маневров он и еще один парень каждый вечер встречались там с двумя горничными-вахини. Он должен будет перейти шоссе дважды, потому что у восточной окраины пустыря оно подходит к самому берегу. Но на пустыре ему знаком каждый кустик, так что рискнуть стоит.
А после этого останется только одно опасное место: ему надо будет пройти по насыпи через солончаковое болото по эту сторону мыса Коко. Спрятаться там негде, насыпь тянется почти полмили, и он, наверно, дунет бегом. Ну а уж тогда, считай, добрался.
Этот участок побережья был целиком закреплен за седьмой ротой, и он мог явиться на любую позицию. Но он не хотел докладывать о своем возвращении на обычной береговой позиции. Он хотел доложиться на КП у залива Ханаума. Он же возвращается сам, добровольно.
Он шагал по пустырю, и у него было ощущение, что он вернулся в кошмар той бредовой ночи, когда он с раной в боку тащился к дому Альмы. А разлитое вокруг дремотное оцепенение напоминало ему, как он брел пьяный через Ваикики по Калакауа и искал Маджио. Кругом тишина, ни звука, он слышал только свое дыхание и как шуршит под ногами песок. И ни движения, ни признака жизни в сплошной черноте. Он был один в целом мире, черном и звуконепроницаемом, как утроба угольной шахты. Нигде ни огонька. Ни освещенных окон. Ни уличных фонарей. Ни неоновых вывесок. Ни даже автомобильных фар. Гавайи вступили в войну. Он был рад, что возвращается.
Он продвигался на восток и только раз заметил на дороге патрульную машину с синими фарами — она медленно ползла прочь от него, на запад. Это его странно взбудоражило. Он остановился и с минуту постоял, наблюдая за машиной. Когда он переходил через шоссе в первый раз, он был очень осторожен. Долго ждал, пока не убедился, что вокруг никого нет. Считалось, что синие огни фар с самолета не разглядеть — возможно, так оно и есть, но на земле их видно за милю.
И он вел себя так же осторожно, когда дошел до конца пустыря и надо было переходить дорогу во второй раз. Шоссе лежало ниже пустыря, ему был открыт обзор почти на полмили в обе стороны, и синих огней он нигде не видел. Поэтому он не стал останавливаться. Спустился на дорогу и пошел на другую сторону. Если бы в радиусе мили от него оказалась патрульная машина с зажженными фарами, он бы ее легко заметил.
