Он сидел в кресле, скрестив ноги, могучие икры которых обрисовывались под черными чулками, и, часто моргая по своей привычке, с улыбкой читал письмо Чарнецкого. Вдруг он поднял глаза, взглянул на пана Михала и сказал:
– Я сразу узнал тебя, рыцарь: это ты сразил Каннеберга.
Все взоры мгновенно обратились к Володыёвскому, а тот шевельнул усиками, поклонился и ответил:
– Вашего королевского величества покорный слуга.
– В каком чине служишь?
– Полковник лауданской хоругви.
– А прежде где служил?
– У воеводы виленского.
– И оставил его, равно как и прочие? Ты изменил и ему и мне.
– Я присягал своему королю, не вашему величеству.
Карл ничего не ответил, все вокруг нахмурились, все взоры испытующе впились в пана Михала, но тот стоял спокойно, только знай усиками пошевеливал.
Внезапно король заговорил снова:
– Что ж, рад познакомиться со столь отважным рыцарем. Каннеберг у нас слыл непобедимым в единоборстве. Ты, должно быть, первая сабля среди поляков?
– In universo, – сказал Заглоба.
– Не последняя, – ответил Володыёвский.
– Приветствую вас, господа. Я весьма почитаю Чарнецкого, как великого полководца, хоть он и не сдержал своего слова, ибо должен был бы и сейчас еще спокойно сидеть в Севеже.
– Ваше величество! – возразил ему Кмициц. – Не Чарнецкий, а генерал Миллер первый нарушил уговор, захватив полк королевской пехоты Вольфа.
Миллер выступил вперед, посмотрел на Кмицица и принялся что-то шептать королю, а тот, непрестанно моргая, внимательно слушал и все поглядывал на пана Анджея, а под конец сказал:
– Чарнецкий, вижу я, прислал ко мне самых славных своих воинов. Впрочем, я издавна убедился, что храбрости полякам не занимать, беда лишь, что верить вам нельзя, ибо вы не выполняете обещаний.
– Святые слова, ваше королевское величество! – подхватил Заглоба.
– Как это понимать?
– Да кабы не было у нашей нации этого порока, то и вам бы, ваше величество, у нас не бывать!
Снова король ничего не ответил, снова нахмурились генералы, уязвленные дерзостью посланника.
– Ян Казимир сам освободил вас от присяги, – сказал наконец Карл, – ведь он бросил вас и убежал за границу.
– Освободить от присяги может лишь наместник Христа на земле, живущий в Риме, а он этого не сделал.
– Э, да что толковать, – сказал король. – Вот чем я завоевал это королевство, – тут он хлопнул рукой по своей шпаге, – и этим же удержу его. Не нужны мне ни ваши выборы, ни ваши присяги. Вы хотите войны? Будет вам война! Пан Чарнецкий, полагаю, помнит еще Голомб?
– Он забыл о нем по дороге из Ярослава, – ответил Заглоба.
Король не разгневался, а рассмеялся.
– Ну, так я ему напомню!
– Это уж как Бог даст.
– Передайте Чарнецкому, пусть навестит меня. Гостем будет, только пусть не откладывает, а то я вот откормлю коней, да и дальше пойду.
– Гостем будете, ваше королевское величество! – ответил Заглоба, кланяясь и слегка поглаживая саблю.
– Я вижу, у послов Чарнецкого языки столь же остры, как и сабли, – сказал на это король. – Ты, сударь, вмиг парируешь каждый мой выпад. Хорошо, что в бою не это главное, а то нелегко мне было бы справиться с таким противником, как ты. Но к делу: просит меня Чарнецкий отпустить этого вот пленника, предлагая взамен двух высокого чина офицеров. Неужели вы думаете, что я настолько презираю своих соратников, чтобы так дешево за них платить? Это унизило бы и их и меня. Однако я ни в чем не могу отказать Чарнецкому, а потому отдаю ему пленника даром.
– Светлейший государь! – ответил Заглоба. – Не презрение к шведским офицерам, но сострадание ко мне хотел выказать пан Чарнецкий, ибо пленный – мой племянник, я же, да будет известно вашему королевскому величеству, являюсь советником пана Чарнецкого.
– По совести говоря, – заметил король со смехом, – не надо бы мне отпускать этого пленника, он ведь поклялся убить меня, – право же, в благодарность за дарованную свободу он должен бы отказаться от своего обета.
Тут Карл повернулся к стоящему перед крыльцом Роху и махнул ему рукой.
– А ну, молодец, подойди поближе!
Рох приблизился и стал навытяжку.
– Садовский, – сказал король, – спроси его, оставит ли он меня в покое, если я его отпущу?
Садовский повторил вопрос короля.
– Никак нет! – воскликнул Рох.
Король и без толмача понял ответ, захлопал в ладоши и часто заморгал глазами.
– Видите, видите! Ну, как его отпустить? С двенадцатью рейтарами расправился, теперь тринадцатый на очереди – я. Славно! Славно! Нет, до чего хорош! А может, и он у Чарнецкого в советниках? В таком случае я его еще быстрей отпущу.
– Помалкивай, парень! – буркнул Заглоба.
– Ну, пошутили, и будет, – сказал вдруг Карл Густав. – Забирайте его, и да послужит вам это лишним доводом моей снисходительности. В этой стране я хозяин, кого хочу, того и милую, а в переговоры с бунтовщиками вступать не желаю.
Тут королевские брови нахмурились, и улыбка сбежала с лица Карла Густава.
– А бунтовщиком является каждый, кто подымет на меня руку, ибо я ваш законный государь. До сих пор из одного лишь милосердия не карал я, как надлежало, все ждал, что вы образумитесь, но берегитесь: даже мое милосердие может истощиться, тогда наступит час возмездия. Это вы своим самоуправством и легкомыслием ввергли страну в геенну огненную, из-за вашего вероломства льется кровь. Но говорю вам: всему есть предел… Не хотите слушать увещаний, не хотите подчиняться закону, так подчинитесь мечу и виселице!
И Карл грозно сверкнул очами. Какое-то время Заглоба смотрел на него, недоумевая, откуда этот гром с ясного неба, потом и в нем начала закипать кровь, но он лишь поклонился, сказав:
– Благодарствуем, ваше королевское величество.
И пошел прочь, а за ним Кмициц, Володыёвский и Рох Ковальский.
– Ну и ну! – говорил старый рыцарь. – Любезен, любезен, да вдруг как рявкнет на тебя медведем, ты и оглянуться не успеешь. Славно попрощались, нечего сказать! Другие послов на прощание вином потчуют, а этот виселицей! Собак пусть вешает, а не шляхту! Боже, Боже, как тяжко мы грешили против нашего государя, который был, есть и будет нашим отцом, ибо он наследник Ягеллонов! И такого государя оставили изменники, с пугалами заморскими снюхались. Так нам и надо, ничего лучшего мы не заслужили. Виселицы! виселицы!.. Его самого загнали в угол, прижали, еле дух переводит, а все мечом да виселицей стращает. Ну погоди! Казак татарина схватил, да сам в неволю угодил! Плохо вам, а будет еще хуже! Рох, хотел я тебе съездить по морде либо с полсотни горячих всыпать, да уж так и быть, прощаю тебя за то, что держался молодцом и обещал по-прежнему его преследовать. А теперь давай поцелуемся, очень уж я тобою доволен!
– Ну, то-то, дядя! – ответил Рох.
– Виселица и меч! И он сказал это мне в глаза! – никак не мог уняться Заглоба. – Тоже мне – королевская милость! Вот так же милостив волк к тому барану, которого он готовится сожрать!.. И когда он это говорит? Сейчас, когда его самого мороз по коже подирает от страха. Пусть берет себе в советники своих лапландцев и вместе с ними у дьявола милости ищет. А нас будет хранить Пресвятая Дева Мария, вон как того пана Боболю в Сандомире, которого вместе с конем перебросило взрывом через Вислу. И жив остался. Глянул по сторонам – ан закинуло-то его к ксендзу, да прямо к обеду! Ничего, с Божьей помощью мы еще их всех отсюда повытаскаем, как раков из верши…
Глава IX
Прошло около двух недель. Король по-прежнему сидел в междуречье и рассылал гонцов во все крепости и гарнизоны, в сторону Кракова и Варшавы, приказывая всем спешить к нему на помощь. И помощь шла, по Висле доставляли ему сколько можно было провианта, но этого не хватало. Через десять дней в лагере начали есть конину, и король с генералами впадали в отчаяние при мысли, что будет, когда конница и артиллерия останутся без лошадей. К тому же и вести отовсюду приходили самые неутешительные. Вся страна полыхала войной, словно объятый огнем смоляной факел. Мелким шведским отрядам и небольшим гарнизонам не только что прийти на помощь королю – носа нельзя было высунуть из своих городов и местечек. Литва, сдерживаемая дотоле железною рукою Понтуса де ла Гарди, восстала как один человек. Великая Польша, которая некогда первой покорилась захватчикам, первой же сбросила ярмо и подавала всей Речи Посполитой пример стойкости, отваги и ратного рвения. Шляхетские и мужицкие отряды нападали не только на села, но даже на занятые шведами города. Шведы мстили страшно; однако тщетно они отрубали пленникам руки, дотла сжигали деревни, а жителей от мала до велика казнили, ставили виселицы, нарочно для мятежников привозили из неметчины орудия пыток. Кому суждены были муки, тот терпел их, кому суждена была гибель, тот погибал, но шляхтич встречал смерть с саблей, мужик – с косою в руках. И лилась шведская кровь по всей Великой Польше, народ жил в лесах, даже женщины взялись за оружие; казни лишь пуще разжигали в народе ярость и жажду мести. Кулеша, Кшиштоф Жегоцкий и воевода подлясский разгуливали по всему краю, Да и кроме них по лесам полно было разных партизанских отрядов; поля лежали невозделанные, повсюду свирепствовал голод, но больше всего донимал он шведов, которые вынуждены были сидеть в городах за запертыми воротами, не смея шагу ступить наружу.
