– Ага, все сразу, – с улыбкой проговорил один из рядовых стражников стоявших чуть поодаль.
– А кроме этого мы еще кучу преступной мрази здесь ловим, – продолжил лейтенант. – Вон иди погляди на стражницкой портреты их висят. Может быть ты наделал в бочке полочек, разложил по ним этих негодяев и пытаешься их спасти от справедливого возмездия? Как по-твоему надо проверить или нет?
Цыс молчал. Все было ясно, лейтенант явно маялся от безделья весь день и вот понемногу приходил в себя, приветствуя наступленье деятельного вечера.
– Ну так что нальешь вина или поедем в сторонку?
– Налью, – тихо проговорил хозяин повозки.
Молодой человек сделал знак своему подчиненному. Через минуту Цысу вручили деревянную кружку с массивной круглой ручкой. Он открыл кран у своей бочки и темно–красная жидкость бодро потекла в подставленный сосуд.
Лейтенант внимательно наблюдал за происходящим.
– Руки-то что так дрожат? Жалеешь что ли? – С улыбкой спросил он.
Цыс недобро покосился в его сторону. Он знал что с его руками все в порядке, в них не было и тени дрожи. Когда кружка была наполнена на три четверти, Цыс завернул кран.
– А чего не долил то? – Воскликнул лейтенант, принимая кружку из рук хозяина повозки.
– Да может не понравится еще, – пробурчал Цыс.
Молодой человек поднес кружку ко рту и на миг замер. Может волнуется не отравлено ли, с усмешкой подумал Цыс, и почти пожалел что действительно не отравил вино. В ядах он был большой специалист, не зря почти пять лет прожил среди лоя. Нет, конечно не так чтобы насмерть, но так чтобы бойкий страж повалялся пару дней с жаром и жутким поносом. И чтобы еще язык распух, чтоб только мычать мог.
Лейтенант сделал несколько осторожных глотков, затем уже без опасений и с удовольствием осушил кружку до конца.
– Неплохо, совсем неплохо, – проговорил он с довольной улыбкой. – Правда привкус какой-то странный. То ли сережек госпожи Эльборг, то ли сапог с Цветочной улицы. – Лейтенант посмотрел на хмурое лицо возничего.
Цыс уже не изображал недовольство, он действительно немного устал от глупого стражника с его убогим чувством юмора.
– Ладно-ладно, я пошутил, – сказал молодой человек. – А вино…
Лейтенант замер на полуслове и поглядел на подъезжающую из города карету, запряженную парой породистых изящных лошадей. Цыс ощутил облегчение, наконец-то у лейтенанта появились другие заботы кроме как докучать ему.
– Послушай, лесоруб, – быстро сказал молодой человек, передавая кружку одному из рядовых стражников, – ты ведь в замок через Часовую развилку едешь?
Цыс угрюмо кивнул, чувствуя что он рано обрадовался.
– Возьмешь с собой парнишку, – лейтенант умудрился сказать это с такой неясной интонацией, что это вроде и не приказ был, но и уж точно не просьба. – Хороший такой парнишка, да и в дороге вдвоем веселей.
Он сделал знак рукой одному из тех бездельников, которых Цыс ранее причислил к подручным Золы. К повозке приблизился тот, у которого зеленая ленточка обвивала тулью шляпы, отброшенной за спину.
– Сайвар, – обратился к нему лейтенант, – вот этот добрый лесоруб, так щедро угощавший нас вином, согласился тебя подвезти до развилки. – Он похлопал Цыса по спине. – Ну все, давайте двигайте, не задерживайте движение, – напутствовал он как ни в чем не бывало, как будто только что сам не измывался над несчастным возничим, совершенно не заботясь о времени.
Цыс молча залез на козлы.
– Приятно встретить доброго человека в этом городе, – с улыбкой проговорил Сайвар, также взбираясь на козлы и устраиваясь рядом с возничим.
Цыс ничего не сказав, хлестнул поводьями послушную лошадку. Повозка качнулась и пришла в движение. Наконец бочка с запертым в ней человеком покинула пределы Аканурана.
Спутник попался Цысу весьма словоохотливый. Причем он был из тех людей, которых мало заботила реакция слушателя. Если он шутил, то и сам весело смеялся своей шутке, если рассказывал историю, то ему и самому было ужасно интересно чем все кончится, если высказывал какое-то мнение, то тут же сам и давал оценку этому мнению. И этого ему было вполне достаточно и его казалось ничуть не смущала такая односторонность беседы. Цыс сидел с каменным лицом, неотрывно глядя на дорогу впереди. Время от времени он понукал лошадь, желая побудить ее двигаться быстрее. Ему не терпелось покончить со всем этим как можно скорее.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Когда навстречу повозке попадались пешие или конные, Сайвар прерывал свои живописные россказни о бурной жизни постоялых дворов, таверн, борделей и Рыночной площади, и с почти детским интересом и без всякого стеснения внимательно разглядывал встречных. При этом он иногда отпускал двусмысленные комментарии, которые, как с неохотой признавал Цыс, порой даже имели некоторые оттенки остроумия.
Когда они проезжали мимо старого обшарпанного фургона, чьи каркасные дуги были обтянуты грубой темно-зеленой холстиной, стоявшего им навстречу на противоположной обочине дороги и на козлах которого восседала полногрудая молодая особа с роскошной гривой длинных светло-русых волос, Сайвар тут же перевозбудился. Он жадно уставился на девушку, при этом так подался вперед что чуть ли не лег грудью на колени Цыса. Когда они подъехали ближе к фургону, парень весело закричал:
– Эй, красавица, мужа не ищешь случайно?
Девушка подняла на него глаза и едва заметная усмешка тронула её губы. В следующий момент из-за темно-зеленой холстины высунулась черноволосая толстощекая небритая физиономия с хмурым недобрым взглядом. Возбуждение Сайвара тут же улетучилось.
– О, – сказал он уже гораздо спокойнее, возвращаясь на свое место, – вижу ты уже нашла свое счастье. Удачи.
Хмурая физиономия пристально глядела на двух мужчин, но так ничего и не сказала.
Когда они немного отъехали, Сайвар проворчал:
– Ну почему рядом с каждой хорошенькой девчонкой обязательно есть какой-нибудь жлоб с раздутой харей.
Цыс ничего на это не ответил, точно также как и на все предыдущие сентенции своего попутчика.
Сайвар покосился на возницу.
– А хочешь, лесоруб, я тебе страшную государственную тайну открою? – Заговорщицким тоном проговорил он.
Цыс по-прежнему смотрел на дорогу, не выказывая никакого желания узнавать страшную государственную тайну. Однако молодого человека это не остановило. Он наклонил голову к уху своего спутника и негромко сказал:
– Ее Величество королева Амала Селена когда изволит сосать член Его Величества, громко чмокает.
Сайвар откинулся назад и весело, от души расхохотался. На этот раз уже Цыс покосился на своего попутчика тяжелым недобрым взглядом. «Надо же какой дебил», удивился про себя владелец повозки, «абсолютный непробиваемый безнадежный дебил». Цыс снова смотрел на дорогу, ощущая как в нем просыпается привычная застарелая ненависть к людям, большинство из которых он считал просто животными. Вернее это даже была не ненависть, а глубокое всеобъемлющее презрение. Он презирал людей за их слабости, к коим он причислял не только трусость, глупость, лень, но и также любую веру во что угодно кроме самого себя, любую надежду на что угодно кроме себя и конечно же всякую любовь, за исключение той, что направлена на самого себя. Он презирал людей за их неспособность и нежелание использовать и развивать надлежащим образом данные им тело и разум, за их неспособность смотреть за пределы собственного носа и за отсутствие в них хоть какой-то самокритики, за их непробиваемое ханжество и фальшь. Он презирал их за рабскую покорность, с которой они принимали назначенную им кем-то другим долю и за их тупое следование идиотским догмам и правилам, установленным свыше или окружающим их обществом и традициями. Цыс презирал людей за то что они с его точки зрения не желают быть свободными. Из всех святых писаний и поучений церкви он принял только одно: что он сотворен по образу и подобию божьему. То есть он и есть Бог для самого себя и что его единственная задача быть абсолютно свободным и счастливым и никто не может быть ему указом или авторитетом, ибо он Бог. И ничего в этом мире не имеет для него значения кроме его собственных желаний. И всё что происходит в соответствии с его желаниями есть Добро, а случающееся им наперекор – Зло. Но впрочем Цыс никогда не высказывал этого вслух и был достаточно благоразумен и самокритичен, чтобы понимать свою ограниченность и осознавать свои слабости. Те самые слабости, за которые он презирал других людей. Но в отличие от них он контролировал свои собственные и не плясал не под чью дудку, сам решая как ему жить на свете. Он понимал, что вся сила, которая у него есть, это сила его ума, сила его тела и сила его характера и больше ничего. И лишь это может ему помочь на его пути к счастливой жизни, которая для него заключалась в абсолютной свободе, то есть возможности делать все что ему хочется делать, ну и также в приятном комфорте существования. Однако, конечно, иногда его донимала тревожная мысль: почему при всей его разносторонности, многогранности, целеустремленности, саморазвитии, незашоренности он к своим тридцати восьми годам не живет так как ему хочется и не достиг еще того самого "приятного комфорта существования". Но в ответ на эту мысль он всегда с горечью признавал, что не всё в его судьбе зависит только от него самого. Он жутко хотел быть богатым, но богатство на дороге не валялось и даже несмотря на всю ту вольность, с которой он относился к законам церкви и общества, к человеческой жизни и чужой собственности, он до сих пор влачил, по собственным меркам, довольно жалкую жизнь. Его способы добычи денег варьировались от мелких краж и мошенничеств до охоты на людей и заказных убийств, но однако эти способы упорно не желали обеспечить его сразу и на всю жизнь, а любой честный, каждодневный труд был противен ему по своей природе, он просто оскорблял его душевное мироустройство, он искренне почитал его неким противоестественным занятием для нормального человека. Но впрочем он воспринимал свою мизантропию и жажду наживы просто как часть своей натуры, часть которую он мог контролировать и которая не мешала ему оставаться спокойным и невозмутимым.
