всех мастей уже готовятся к броску на Охотское побережье, их соблазняют русское золото, русские меха, моржовый бивень, морской зверь. В Сиэтле снаряжаются экспедиции, из Нома выходят шхуны, тучи барышников собираются перелететь на русские берега,— говорил Дуглас Блейд.
— Эти прощелыги одинаково опасны как русской коммерции, так и фирме «Олаф Свенсон»,—нахмурился Сентяпов.— Хотя, по правде говоря, я даже не знаю, имеет ли солидную базу на Побережье ваша фирма?
Дуглас Блейд обидчиво оттопырил губы.
— «Олаф Свенсон из Сиэтла» постоянно торгует с русскими на мысе Дежнева, в Анадыре, бухте Корфа, Петропавловске. Наши пароходы бросают якоря в Оле, Охотске, Аяне, шхуны наши ходят от мыса Дежнева до устья Колымы, у нас регулярные рейсы между Петропавловском и Владивостоком. Агенты Свенсона скупают пушнину и золото в чукотской тундре, якутской тайге, они яостоянные гости в Верхоянске и Оймяконе. Среди наших агентов есть и тунгусы и якуты, мы платим хорошо, они работают великолепно. Агенты из туземцев покупают у охотников голубого песца за двенадцать рублей, мы им даем шестьдесят. Сколько же процентов наживают таежные компрадоры? И кто грабит охотников: наша фирма или туземные купчики?
— Неужели это правда? — поразился Андрей.
— А почему мои слова должны звучать ложью? И если это ложь, то что же такое правда? И ведь что обидно — нас величают белыми колонизаторами и зовут желтых и черных на борьбу с нами,— возмущенно постучал костяшками пальцев о столешницу Дуглас Блейд.
— Кто же зовет на борьбу?— спросил Андрей.
— Такие же белые люди, вернее — красные...
— Я эсер,— холодно напомнил Сентяпов,— но не копаю могилу белому человеку.
— Потому-то мы и готовы сотрудничать с вами. Мы окажем вам любую помощь, если вы станете охранять наши торговые
интересы на русском берегу океана. Мистер Донаурофф, вы будете полезны нашей фирме, и она отблагодарит,— напомнил Блейд.
— Значит, я слуга Земской управы и «Олаф Свенсон»? — с иронией сказал Андрей.
После ухода Донаурова Сентяпов сказал:
— Этот Донаурав странный какой-то: не поймешь, чего хочет. Вот Индирскнй другое дело: был красным, стал белым — и дело с концом,
— И это есть прекрасно! Нам очень необходимо держать в тайне перемену цвета Индирским, с его помощью мы узнаем замыслы наших врагов,— заключил Блейд.
За окнами ворочалось ночное море, обдавая брызгами стекла. Оно гневно шумело, но люди, погруженные в свои дела, не слышали, не замечали шума. К Илье Петровичу сошлись на совет коммунисты.
— Сентяиов составил и вручил Елагину список, по которому все поименно приговорены к расстрелу. — Южаков вынул мятый клочок бумаги, бережно расправил углы.
— Кто раздобыл этот списочек? — спросил Индирский.
— Мальчик один, сын рыбака.
— Этот парнишка бежал из Булгина. Возможно, он провокатор?
— Ему шестнадцать лет. Слишком юн для такой роли. Но вернемся к делу: мы должны быть в курсе всего, что творится в штабе Сентяпова, у Елагина в Булгине. Это славно, что тебе удалось войти в доверие к Сентяпову.
— В глазах жителей Охотска я, мягко выражаясь, предатель,— вздохнул Индирский, прикрывая припухшими веками глаза.
— Интересы революции требуют умной тактики,— ответил Южаков. — Сейчас судьба Побережья ложится на наши плечи. И нам нельзя ошибиться, за ошибку можем заплатить дорогой ценой.
— Это верно. Кстати, Сентяпов собирается избрать самоуправление города из представителей Булгина.
— Не допустим! Категорически! — сказал Южаков.
— И еще одна новостишка. Сентяпов установил строжайший контроль на радиостанции. Мы будем жить в полной темноте, если так захочется Сентяпову. — Индирский придал своему сообщению сумеречную многозначительность.
— А нельзя ли Донаурова перетянуть на нашу сторону? Надо только разузнать, чем сейчас он дышит.
.— Бабьей лаской дышат такие подлецы! — распалился Индирский. — Ради своей Феоны пойдет на преступление...
— В этом я вижу достоинство настоящего мужского характера,—рассмеялся Щербинин.
Достоинство в готовности совершить преступление? —-спросил Индирский, справившись со своей запальчивостью.— Может быть, на Донаурова лучше воздействовать через Феону?
Где кровь, где преступление, там всегда женщины. Почему бы это, отчего бы это? спрашивал Южаков.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Заиндевелый до бровей Елагин с порога протянул руку До-наурову.
— Ну, здравствуй, дружище! Не ожидал!
— Ты рискнул появиться в Охотске?
— А я инкогнито.
— Тебя знает каждая собака.
— Собаки промолчат, люди испугаются,— Елагин сел на диван, пружины застонали под его телом.
— Зачем бравировать собственным мужеством?
— Какое это мужество — нетерпение погулять в Охотске? Настоящее мужество — в терпении.
— Ты, я вижу, стал юмористом.
— Юмор учит терпимости. Поэтому приходится шутить, когда вовсе не до шуток.
— Что за нужда привела ко мне?
— Сперва напои чаем, после спрашивай.
Феона встретила Елагина как старого знакомого, но без прежней душевности,— Елагину показалось, что она стала строже.
— Она славная, твоя Феона! Ты счастливый муж, а вот я, видно, обручусь со смертью. Невеселая невеста...
— Почему такое мрачное предположение?
— Не по душе мне эта непрестанная драка, а выбора нет. И тебе пора выбирать между красными партизанами и моим отрядом.
— Надоели мне советы о выборе причала. Я стараюсь быть поближе к добру.
— Бесклассовое добро хуже подлости,— судорожно передернул губами Елагин.— Кто не понимает такой истины, тот испытает ее на собственной шкуре.
— Мне свойственна жалость к людям,— возразил Андрей.
— Жалеть надо себя, близких своих, свой класс, на худой конец. Большевики подкупают идеей классовой борьбы рабочих да мужиков. А нас вышвырнули на край океана. Боюсь, завтра утопят в океане,— говорил, раздражаясь от своих слов, Елагин.
— Зачем ты все-таки пришел ко мне?
— Затем, чтобы вернуть тебя к борьбе за класс предпринимателей. О дворянах уже не думаю, они обречены, а мы боремся, на нашей стороне японцы, американцы, такие могущественные фирмы, как «Олаф Свенсон», «Гудзон Бей», «Нихон-Мос-хи»,— начал перечислять Елагин.
— Даже не слыхал про такие...
— Потому что невежда в торговом деле. Все эти фирмы кровно
