— Интересно, знает ли об этом моя мать?
— Если она сейчас с ангелами, то знает.
— А как ты думаешь, в чем оно — мое предназначение?
— Господу нашему угодно, чтобы монахи становились писателями, музыкантами, чтобы они растили хлеб. Ему нужно, чтобы они выполняли любую потребную для него работу: становились келарями, приорами, епископами, торговали шерстью, лечили больных, учили детей в школах и строили церкви.
— Даже трудно поверить, что и мне Господь уготовил место в этом мире.
— Иначе тебе не пришлось бы пережить все то, что с тобой произошло. — Филип улыбнулся. — Но это не значит, что ты должен совершить нечто грандиозное в своей жизни. Может быть. Бог захочет видеть тебя смиренным монахом, покорным человеком, который посвятит себя раздумьям о Господе и молитвам во славу Его.
— Наверное, этого он и ждет от меня, — погрустневшим голосом сказал Джонатан.
Филип рассмеялся.
— Но я так не думаю. Господь не может сделать кинжала из бумаги и женской рубашки из кожи. Ты не из того материала сделан, чтобы жить в покое, и Бог знает это. Я думаю. Он хочет, чтобы ты сражался за Него, а не пел Ему осанну.
— Надеюсь, так оно и будет.
— Но в эту минуту, — Филип снова улыбнулся, — он хочет, чтобы ты нашел брата Лео и выяснил, сколько головок сыра есть у него для келаря из Кингсбриджа.
— Хорошо.
— А я пойду в капитул повидаться с моим братом. И помни — если кто-либо из монахов заговорит с тобой о Франциске, ты о нем ничего не знаешь.
— Я буду молчать.
— Ступай же.
Джонатан быстро зашагал по монастырскому двору. Строгость и торжественность разом слетели с него, и он снова был весел и бодр. Филип проводил его взглядом, пока тот не вошел в домик сыроварни. «А ведь я в его годы был точно таким, разве только он намного умнее меня», — подумал приор.
Он направился в противоположную сторону в здание капитула. Франциск прислал ему письмо с просьбой незаметно для других навестить его. Что до монахов из Кингсбриджа, то для них Филип отправился в лесную обитель с обычной проверкой. От здешних монахов их встречу скрыть, разумеется, не удалось бы, но они жили здесь совершенно отрезанными от остального мира и вряд ли смогли бы сообщить о ней кому-либо. Только приор здешней обители изредка навещал Кингсбридж, но Филип взял с него клятву хранить тайну.
И он, и его брат прибыли сюда почти одновременно, на рассвете, и, хотя они прекрасно понимали, что не стоит разыгрывать случайную встречу, все же решили сделать вид, что повидаться надумали только из-за того, что долго не виделись. Они вместе приняли участие в торжественной мессе, потом отобедали с монахами. Теперь наконец братья могли поговорить наедине.
Франциск уже ждал в здании капитула, сидя на каменной скамье у самой стены. Филип почти никогда не обращал внимания на свое отражение — зеркал в монастыре не было, — и он отмечал, как с годами меняется его внешность, по своему брату, который был всего двумя годами моложе. У Франциска в его сорок два года уже появилось несколько серебряных прядок в черных волосах и множество мелких морщинок вокруг ярко-голубых глаз. Со времени их последней встречи младший брат здорово раздался в талии, стала толще шея. «Седин у меня, похоже, побольше, — подумал Филип, — а вот жирку, пожалуй, поменьше. Интересно, неужели и у меня столько морщин?»
Он сел рядом с Франциском и обвел взглядом пустую восьмигранную комнату.
— Как дела? — спросил Франциск.
— Работники опять распоясались. У монастыря совсем нет денег, нам пришлось свернуть строительство собора. Кингсбридж снова пустеет, половина людей в округе голодает. По дорогам стало опасно ездить.
— Да уж. — Франциск с горечью кивнул. — По всей Англии такое творится.
— Ну, положим, законопреступники были, и, возможно, будут всегда, — угрюмо сказал Филип. — Может быть, алчность всегда будет перевешивать мудрость у сильных мира сего, а ярость подавит сострадание у человека с мечом в руке; возможно, так и будет…
— Что-то ты на этот раз уж слишком мрачно смотришь на мир.
— Две недели назад на нас напали бандиты. Это была жалкая попытка ворваться в город. На них было просто больно смотреть. Как только нашим людям удалось убить нескольких этих дикарей, они тут же передрались между собой. А когда стали отступать, мальчишки кинулись за этими несчастными и перебили тех, кого догнали. Это было отвратительно.
Франциск покачал головой:
— Да… все это трудно понять.
— А мне кажется, я их понимаю, — сказал Филип. — Они боялись и изгнать свой страх могли, только пролив кровь тех, кто вселил в них этот страх. Похожие чувства я видел в глазах людей, которые убили наших мать и отца. Они убили их потому, что боялись. Но как избавить человека от этого страха? Что поможет?
Франциск глубоко вздохнул:
— Мир, справедливость, благополучие… Кажется, все это так недостижимо.
Филип молча согласился.
— Ну а ты как? — спросил он.
— Состою при сыне принцессы Мод. Его зовут Генрих.
Филип что-то слышал о нем.
— Каков он? Расскажи.
— Очень умный и решительный молодой человек. Отец его умер, и он теперь унаследовал титул графа Анжуйского. И кроме того, стал герцогом Нормандским, поскольку он старший внук старого Генриха, который был королем Англии и герцогом Нормандии. Он женился на Элеонор из Аквитании и, стало быть, теперь получил титул герцога Аквитанского.
— Он правит большими территориями, чем сам король Франции.
— Получается, что так.
— Ну а все-таки, какой он?
— Образован, трудолюбив, легок на подъем, неутомим, человек сильной воли и необузданного нрава.
— Я тоже иногда мечтаю иметь необузданный нрав, — сказал Филип. — Такие люди всегда решительны и жизнелюбивы. А я, как всем известно, слишком рассудителен. Во мне нет той живости, чтобы я мог в любой момент загореться какой-то идеей.
Франциск от души рассмеялся.
— Оставайся таким, какой ты есть, — сказал он и снова стал серьезным. — Благодаря Генриху я понял, как много значит личность короля. Посмотри на Стефана: здравый смысл у него почти отсутствует; он сначала вспыхивает как огонь, потом так же быстро остывает, теряет интерес ко всему; он храбр до безумства, но все время прощает своих врагов. Люди, которые предают его, совершенно ничем не рискуют: они знают, что всегда могут рассчитывать на снисхождение и помилование. В результате ему пришлось восемнадцать лет вести войну зато, чтобы править землями, бывшими некогда единым королевством. А Генрих уже подчинил своему влиянию большинство графств и герцогств. То, что никак не удавалось Стефану.
У Филипа вдруг мелькнула мысль:
— А зачем Генрих послал тебя в Англию?
— Осмотреть королевство.
— Ну и к чему же ты пришел?
— Полное беззаконие, разруха и голод. Земля истерзана стихийными бедствиями и опустошена войной.
Филип задумчиво кивал головой. Молодой Генрих стал герцогом Нормандским, потому что был старшим сыном Мод, которая была единственным законным ребенком старого короля Генриха, некогда герцога Нормандского и короля Англии.
По этой линии молодой Генрих вполне мог претендовать на английскую корону.
Его мать в свое время пробовала взойти на трон, но ей помешали, поскольку она была женщиной и муж ее был анжуйцем. Но молодой Генрих не просто мужчина, у него есть и другие преимущества: он нормандец (по материнской линии) и анжуец (по отцу).
— Так, значит, Генрих намерен бороться за английскую корону? — спросил Филип.
— Это будет зависеть от моего доклада, — ответил Франциск.
— И что же ты сообщишь ему?
— Скажу, что или сейчас, или никогда.
— Хвала Всевышнему, — сказал Филип.
II
По пути в замок епископа Уолерана граф Уильям остановился на своей кауфордской мельнице. Мельник был угрюмым человеком средних лет, по имени Вулфрик. К нему свозили молоть зерно с одиннадцати окрестных деревень. За это он брал два мешка из каждых двадцати: один оставлял себе, второй отдавал Уильяму.
И сегодня граф приехал получить свою долю. Обычно сам он этим не занимался, но времена настали совсем тяжкие. Приходилось выставлять вооруженную охрану к каждой повозке, груженной мукой или другими съестными припасами. Объезжая всякий раз свои владения в сопровождении многочисленной свиты из рыцарей, Уильям теперь приказывал запрягать одну-две телеги, чтобы самому собирать причитающееся ему.
Его безжалостность к крестьянам, согнанным им с земли за неуплату аренды, обернулась тем, что в лесу теперь нельзя было спокойно проехать из-за огромного числа разбойников: нужда толкала людей на грабежи и кражи. Впрочем, и здесь они не проявляли особого умения и сноровки — как не ладилась у них когда-то работа на земле, — и Уильям был уверен, что большинство из них просто не переживут зиму и они перемрут один за другим.
