Сильнейший ливень обрушился на Таркерс-Миллс и часть Касл-Рока, известную как Касл-Вью. Синоптик Си-эн-эн Рейнольдс Вольф (не родственник обожаемого Роуз Твитчел Вольфи) говорит, пусть и добавляя, что полной уверенности нет: воздушные потоки, двигающиеся с запада на восток, прижимают облака к западной стороне Купола и выдавливают из них воду, как из губки, прежде чем облака уходят на север или на юг. Он называет это «удивительным феноменом». Сюзанн Мальво, ведущая, спрашивает его о долговременном прогнозе погоды под Куполом при условии, что кризис затянется.
— Сюзанн, — отвечает ей Вольф, — это хороший вопрос. Наверняка мы знаем только одно — нынешним вечером дождя в Честерс-Милле не будет, хотя поверхность Купола достаточно проницаема, чтобы влага просочилась внутрь в тех местах, где льет особенно сильно. Метеорологи Национального управления океанических и атмосферных исследований говорили мне, что долговременные прогнозы по выпадению осадков под Куполом неутешительные. И мы знаем, что их основная водная артерия города, река Престил-Стрим, практически пересохла. — Он улыбается, демонстрируя великолепные телезубы. — Возблагодарим Господа за артезианские скважины!
— Это точно, Рейнольдс, — кивает Сюзанн, а потом на экранах Америки появляется геккон Гейко.[164]
Но хватит о новостных выпусках кабельных каналов. Давайте пролетим вдоль практически пустынных улиц, мимо церкви Конго и дома Пайпер, где еще не началась встреча (Пайпер уже залила воду и засыпала кофе в большую кофеварку, а Джулия нарезает сандвичи при свете шипящей лампы Коулмана), мимо дома Маккейнов, окруженного провисшей желтой полицейской лентой, вниз по холму мимо городской площади, мимо муниципалитета, где уборщик Эл Тиммонс и пара его друзей стирают пыль с мебели и подметают пол, готовясь к общегородскому собранию, назначенному на завтрашний вечер, мимо площади Военного мемориала, где статуя Люсьена Кэлверта (прадедушки Норри; вероятно, я мог бы вам этого не говорить) продолжает нести долгую вахту.
Мы остановимся, чтобы быстренько проверить: как там Барби и Расти, правда? Спуститься вниз — не проблема; в дежурной части только трое полицейских, а Стейси Моггин, оставленная за старшую, спит за столом, положив голову на руки. Остальной личный состав полицейского участка в «Мире еды» слушает зажигательную речь Большого Джима, но, даже если бы они все были здесь, значения это не имело, потому что мы невидимые. Копы почувствовали бы разве что легкое дуновение ветерка, когда мы проскальзывали бы мимо.
В Курятнике многого не увидеть, потому что надежда такая же невидимая, как и мы. Двоим мужчинам не остается ничего другого, как ждать завтрашнего вечера и надеяться, что все пройдет по плану. Рука Расти болит, но боль не такая сильная, как он ожидал, и опухоль не такая большая, как он опасался. Опять же Стейси Моггин, да благословит Бог ее сердце, около пяти вечера сумела спуститься вниз и сунуть ему пару таблеток экседрина.
Уже какое-то время эти двое мужчин — полагаю, наши герои — сидят на своих койках и играют в «двадцать вопросов». Очередь отгадывать Расти.
— Животное, растение или минерал? — спрашивает он.
— Ничего такого.
— Как это — ничего такого? Должно быть одно из них.
— Нет, — отвечает Барби. Думает он о Папе Смурфе.[165]
— Ты меня разыгрываешь.
— Нет.
— По-другому быть не может.
— Хватит препираться и начинай спрашивать.
— Можешь хотя бы намекнуть?
— Нет. Это твое первое «нет». Осталось девятнадцать.
— Подожди минутку. Это несправедливо.
Мы оставим их пережидать следующие двадцать четыре часа, ничего другого не остается, так ведь? Давайте проследуем мимо все еще мерцающей груды углей, в которую превратилось здание, где ранее размещалась редакция газеты «Демократ» (увы, газета более не служит «маленькому городку, напоминающему башмак»), мимо «Городского аптечного магазина Сандерса» (закопченного, но в остальном не пострадавшего, хотя Сандерсу больше не придется входить в него), мимо книжного магазина и «Maison des Fleurs» Леклерка, где все цветы завяли или увядают. Давайте проскочим под неработающим светофором (мы задеваем его, но чуть-чуть, скоро он перестает раскачиваться), где Главная улица расходится на шоссе номер 117 и 119, и пересечем автомобильную стоянку у «Мира еды». Мы тихие, как дыхание спящего ребенка.
Большие витрины супермаркета забиты листами фанеры, реквизированными на лесопилке Тэбби Моррела, большинство пятен на полу Джек Кейл и Эрни Кэлверт оттерли, но «Мир еды» представляет собой жалкое зрелище со всеми этими распотрошенными коробками и разбросанной бакалеей. Кое-какие продукты (которые не растащили по различным кладовым и не складировали в гараже за полицейским участком) остались на полках. Кулеры для газировки и пива и фризер для приготовления мороженого разбиты. Воняет разлитым вином. Большой Джим и хотел, чтобы этот оставленный бунтом хаос увидели его новые — и по большей части совсем юные — полицейские. Он хочет, чтобы они поняли, что так может выглядеть весь город, и Ренни достаточно умен, чтобы знать: вслух говорить об этом необходимости нет. Они и так поймут главное: такое происходит, если пастух ослабляет контроль и стадом овладевает паника.
Надо ли нам слушать его речь? Нет. Мы послушаем Большого Джима завтрашним вечером, что нам вполне хватит. А кроме того, мы знаем, что это за речь; Америка сильна демагогами и рок-н-роллом, и мы уже наслушались и того, и другого.
Однако перед уходом нам стоит обратить внимание на лица слушателей. Отметить, какие они восторженные, потом напомнить себе, что многие из нынешних копов (Картер Тибодо, Микки Уэрдлоу, Тодд Уэндлстет, назовем только троих) не могли отучиться даже неделю, чтобы их не оставили в школе после занятий за плохое поведение на уроке или драку в туалете. Но они загипнотизированы Ренни. Он не производит особого впечатления в разговоре один на один, но когда выступает перед толпой, умеет ее завести, так говорил старый Клайтон Брэсси, когда еще малая толика его мозга оставалась в рабочем состоянии. Большой Джим говорит им о «тонкой синей линии», и о «гордости, которую испытываю, выступая перед вами», и о том, что «город надеется на вас». Говорит и другое. Правильные слова, которые никогда не теряют своего обаяния.
Большой Джим переключается на Барби. Говорит им, что друзья Барби по-прежнему здесь, сеют смуту и панику, чтобы добиться своих грязных целей. Понизив голос, добавляет:
— Они попытаются опорочить меня. И готовы лгать без стыда и совести.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
