На третьей ступени можно поставить живопись. Благодаря ее близкому родству со скульптурой здесь приходится только повторить сказанное по отношению ее. Так как художник имеет в своих руках более разнообразные и полные технические средства, чем скульптор, то соотношение монаднои и пластической составляющих истинного целостного искусства здесь раскрывается с еще большей яркостью, силой и очевидностью. Но, с другой стороны, в живописи прибавляется, по сравнению со скульптурой, существенно новый элемент — краски. Распределяясь по законам категории формы, краски в то же время не исчерпываются ею и обладают чисто пластическими свойствами. Оттенки и переливы красок, их общий тип и своеобразные колориты, их сочность и воздушность — таинственным путем передают индивидуальность и устремление автора и оказывают непосредственное воздействие на внутренний душевный мир зрителей, вызывают в них гармонирующие пластические вибрации и настроения. Поэтому в живописи соотношение монадности и пластичности может и должно быть исследовано и в аспекте категории формы, и в приложении к тональностям красок. Механическое запечатление эмпирической действительности в односторонней монадности приводит или к простой фотографии, или к фотографии раскрашенной. Все равно — изображен ли здесь сложный пейзаж или жанр — в обоих случаях, одинаково, в результате получается лишь фиксированный слепок с мгновенного состояния живой действительности. И формы, и тональности красок тут запечатлевают лишь случайное единичное состояние, а потому совершенно бессильны выразить длительность и полноту непрерывно текущей жизни. Напротив, истинный художник вкладывает в свою картину, наравне с гармонией формы, также и динамическую длительность жизни. Вот почему творение большого мастера не только с тонкостью улавливает общий характер и наималейшие особенности изображенного, но и живет в прямом и полном значении этого слова. Насколько всякая фотография плоскостна и безжизненна, настолько художественный портрет или пейзаж глубинны и живы, и это одинаково проявляется как в начертании контуров, так и в красках. Итак — истинно художественная живопись отличается от фотографии тем, что первая есть гармоническое соединение монадности с пластичностью, между тем как вторая односторонне монадна. Дар пластических восприятий и воспроизведения пластической жизни и кладет непереступаемую грань между самым лучшим и искусным живописцем и истинным художником. Так как гармоническое действенное воссоединение монадности с пластичностью и есть сущность всякого творчества вообще, то признание за художником творческого достоинства является, в сущности, частным следствием из общей доктрины. Художник постольку является творцом, поскольку он воссоединяет в своей картине монадность с пластичностью, т. е. поскольку он реально творит новую жизнь. Поэтому именно художественное произведение вовсе не есть подражание эмпирическому, но создает действительно новые и реальные ценности, есть целостное теургическое действо. Современное искусство выдвинуло два противоположных направления, которые и интересны прежде всего тем, что воочию показывают тщету попыток одностороннего следования только одной из составляющих целого. Так, уродливым гипертрофированием односторонней монадности в живописи является кубизм и попытки transcensus'a эмпирических закономерностей в одной только категории формы, как это мы встречаем в знаменитом изображении «внутренности скрипки» Пикассо. Аналогичным, но противоположным крайним увлечением односторонней пластичностью являются некоторые направления импрессионизма.
За искусством изобразительным начинается искусство слова, и здесь наиболее монадной формой оказывается проза. Литературное изображение действительности и начертание влекущих нас к себе идеалов, подобно графическому искусству, является целостным и жизненным лишь в гармоническом воссоединении монадности с пластичностью. Если автор ограничивается простым записыванием последовательного ряда фактов и изменений состояний, если даже он только констатирует совершающиеся процессы, то в результате получается лишь протокол, безжизненный и пустой перечень событий. Писательское искусство и определяется даром восприятия и воспроизведения внутренней динамичности жизни, непрерывности ее течения и глубинности ее содержания. Истинный роман тем и отличен от протокола, что в нем пред глазами читателя предстают не механически связанные цепи фактов, а живые люди, течения и события. Чем выше дарование автора, тем более живы его герои; они не только являются характерными и верными образами, но и воплощениями действительно существующих устремлений и вибраций человеческой души, они близки, понятны не только по их словам и поступкам, но и по всей внутренней и живой своей природе. Более того, богатство и необычность фабулы, равно как и роскошь окружающей героев обстановки играют сравнительно весьма второстепенную роль. Великие литературные произведения, их действенность и вечная ценность созидаются исключительно глубиною психического анализа, внедрения в сущность переживаемого. Самые, казалось бы, простые переживания в самой повседневной внешней обстановке в руках великого мастера раскрывают неисчерпаемую глубину и всецело захватывают читателя. С другой стороны, литературное произведение только тогда имеет действительно мощное влияние на людей, когда автор действует на читателя по пластическим законам. Не сила монадного убеждения, не яркость красок и форм сопрягают автора с читателем, но унисонность вибраций и устремлений. Именно уменьем вызвать и укрепить соответствующее настроение, создать динамическое тождество между переживаниями героев романа и переживаниями читателя и определяется сила и культурная ценность литературного произведения.
По мере возрастания пластической составляющей в литературном произведении оно переходит из прозы в поэзию, где промежуточными ступенями являются: стихи в прозе и белый стих. При одинаковой справедливости всего только что сказанного для поэзии и для прозы первая отличается от второй наличием чисто пластического элемента — ритма. По мере того, как словесное изложение в самой своей технике начинает отображать со все большей силой пластичность, ее динамизм и текучесть, она и переходит в поэзию. Если законом сочетания слов в прозаическом периоде служит иерархический распорядок и красота соотношений частей, то в произведениях поэзии такое же основоположное значение имеет динамическая текучесть речи и гармоничность вибраций следующих друг за другом звуков. Всякий ритм сам по себе есть могучая действенная сила, ибо он непосредственно потрясает человеческую душу и вызывает в ней ответные устремления. Поэтическое произведение тогда является действительно великим, когда оно равно совершенно и в монадности, и в пластичности, когда оно вместе с глубиной монадного смысла и красотою чередующихся форм наделено также и мощной глубиною ритма. Как жалки попытки плохого стихотворного изложения монадно глубоких идей, так одинаково плоско-стны и бесцельны односторонние увлечения ритмом. Но благодаря глубинности пластической стихии вообще даже такой пустоцветный ритм все же действенно настолько силен, что и здесь увлекает людей. Последнее и дало, как известно, основание Ницше обидеться на поэтов, столь легко побеждающих самые хитроумные построения монадного разума и потому названных им с их слушателями «дураками ритма».
Наивысшей ступенью в этой иерархии, где пластичность приобретает первенствующее и господствующее значение, является музыка. Уже тот факт, что музыкальное произведение раскрывается только во времени, помимо протяжения пространства, показывает его чуждость монадной категории. Действительно, здесь начало формы играет вполне подчиненную роль, относясь только к средствам выражения, но не к собственному ее естеству. Содержание музыки — это чистые вибрации и устремление пластического естества. Помимо монадных форм и соответствующего им закона иерархического распорядка, музыка непосредственно выражает собой пластическую жизнь и устремления автора и сопричисляет к ним души слушателей. Музыка есть исконное искусство природы; она есть непосредственное проявление вселенской пластической стихии, есть внутренняя жизнь его потока. Совершенный гармонический ритм и переливы его вибраций и составляют ту глубинную ткань мира, из которой возникает затем все единичное в процессе монадного огранения. Истинная совершенная музыка, дивная гармония сфер, всегда и вечно звучит во всем мироздании, и только несовершенное ухо земного сознания бессильно ее воспринять. Всякое естество ткется вибрациями, и во всеобъемлющем лоне мировой пластичности всегда и вечно звучат все ритмы и гармонии, которые затем проявляются порознь в блеклых тонах феноменального. Всякая жизнь, движение, рост есть мелодия, и как тонкий аромат она распространяется повсюду, соединяется и гармонирует со всеми иными. Пластичность в себе, этот первородный родник всяческой жизни, есть великая симфония бытия, есть вечное хранилище и источник всех трагических песней жизни в этой юдоли. Поэтому глубинность музыки воистину безмерна. Она пронизывает все планы космоса, все виды бытия и одинаково всему родна и близка бесконечно, и все влечет к безбрежному простору и к жизни внутренней, не ведающей дна. Музыка ответствует всему, она единая способна все выразить, соединить и просветить в себе, она одна не знает никаких пределов и для нее нет ничего ни слишком низкого, ни слишком высокого. Всякое движение сердца, всякая дремлющая в тишине мечта, всякое радование или печаль в ее горделивом одиночестве, все тональности бытия и переливы жизни — одинаково обретают в океане музыкальных звуков и свою сущность, и свое влечение, и путь, и цель. Искусство музыки воистину царственно, ибо оно роднит с безмерной глубиной и в то же время чуждо леденящему закону распорядка, кладущему пределы и налагающему цепи последовательности. Музыка — это магический язык бытия; он ведом и понятен всякому, всему несет великое исцеление, есть сила бодрящая и врачующая надломившуюся в борьбе духовную силу. Музыка есть душа мира, есть океан скорби бытия, вместилище неслышимых стенаний твари, есть песнь торжествующей Жизни, есть вечный гимн Любви и Красоте. Истинно великая душевная сила, мощное переживание пластического естества всегда легко находит и соответствующую систему монадных форм. Напротив, даже высочайшее знание формы и ее законов мертвенно и пусто, остается по ту сторону жизни во мгле иллюзорных фантомов. Вот почему никакое изучение теории музыки не может создать истинного композитора и, наоборот, действительное музыкальное дарование дает также и непосредственное знание систематики форм. Точно так же и в воспроизведении музыкальных творений одностороннее знание техники совершенно обедняет их и распыляет всю вложенную в них силу. Только тот, кому ниспослана великая душа, имеет власть вызвать вложенный в них гений и заставить трепетать сердца. Наконец, должно сказать, что каждый человек истинно жив лишь постольку, поскольку он чувствует и понимает музыку, поскольку его конечное существо способно ответствовать музыке — этой магической основе жизни.
