тех, которые перекрещивают совращенных, назначено казнить смертию, хотя бы они и покаялись; за укрывательство раскольников виновных бить кнутом и налагать на них пеню. Множество раскольников в отчаянии бросились за границу 7 или укрывались от правительства в непроходимых лесах севера и Сибири; самые рьяные изуверы сами стремились на казни как на мучение за веру или же сами себя сжигали в срубах; учение об очистительном подвиге самосожжения, которое проповедовал еще Аввакум, нашло себе множество последователей.
Между тем раскол, отвергнув церковный авторитет и предоставленный самому себе, распался на множество толков. Прежде всего вследствие отвержения православной иерархии между раскольниками возник трудный вопрос: откуда брать священников? Одни стали брать их у Церкви, сманивая к себе пьяных и нищих попов и разными способами очищая в них благодать рукоположения от Никоновой скверны. Другие положили, что можно обойтись и без священства, предоставив все требоисправления выборным мирянам. Так возникли два основных толка в расколе – поповщина и беспоповщина, которые, в свою очередь, распались на множество великих толков 8, разделенных друг от друга обрядовыми разностями или степенью отрицательного отношения к Церкви и государству. Ничем не обуздываемое отрицание часто принимает в них характер уже не раскола, а чистой ереси 9. Еретический характер раскольнического отрицания главным образом выразился в отвержении православной иерархии, отвержении Таинств Евхаристии, Священства и Брака или в ложном представлении о силе и способах совершения этих и других Таинств, в смешении их с обрядами, раздавании, например, вместо Евхаристии пасхального хлеба (артоса) и богоявленской воды. Крайняя степень отрицания выразилась в нетовщине, которая совершенно отвергла все Таинства и обряды и, отчаянно опустив руки, все предоставила Богу: «Пусть спасает, как Сам ведает».
После раскольничьего бунта московское правительство приняло особые настоятельные меры. Неутомимый Патриарх Иоаким составил пространное опровержение челобитной, представленной Собору 1682 года, – сочинение, достойное христианского пастыря и по духу, и по изложению, в котором видна обширная ученость, ум глубокий и основательный. Оно составляет как бы отчет в поправках Богослужения, на которые раскол указывал как на отступление от веры истинной. Каждой такой поправке показаны основания в подлинной священной древности. «Увет духовный» (так названо опровержение челобитной) разослан был ко всем архипастырям для чтения по всем церквам. Сверх того Патриарх издал еще несколько небольших сочинений против раскола 10 и отправил в разные места избранных им увещателей. Так архиепископ Холмогорский Афанасий, возвратившись в свою епархию, ревностно действовал там против «поморян» 11. Он собрал обширную библиотеку рукописей для вразумления невежд и написал для них «Щит веры». В сибирские остроги и волости в 1688 году послан был иеродиакон Михаил «для исправления церковных догматов и духовных дел», поставленный после в игумена Енисейского с тем же назначением 12. Игнатий Корсаков в 1689 году в сане Новоспасского архимандрита отправлен был в Кострому и Кинешму для увещания тамошних раскольников. Казанский митрополит Адриан написал для своей паствы «О крестном знамении».
Письменная деятельность Патриарха Иоакима не ограничивалась обличением расколоучителей: он должен был вести борьбу с папизмом. Польско-латинское влияние начало беспокоить русскую иерархию еще при жизни Славеницкого, вскоре по прибытии в Москву Симеона Полоцкого. Между этими представителями двух направлений киевского образования, старого – еллино-славянского и нового – польско-латинского, с самого начала обнаружилось столкновение, в котором московская иерархия приняла сторону Епифания и старалась его авторитетом ослабить авторитет Полоцкого. По своему кроткому и миролюбивому характеру Епифаний не выходил в неприязненные отношения к Симеону Полоцкому, но не скрывал и своего несочувствия к образу его мыслей, например, указывал на то, что в основу своего «Венца Веры» Полоцкий принял не Никейский, а мнимо-апостольский католический символ веры. Когда Епифанию было поручено исправлять Библию, он не принял Полоцкого в число своих сотрудников как человека, не знающего греческого языка, а знающего лишь один латинский, и заметил, что вообще в последнее время в Киеве читают одни латинские книги и от этого иногда истины не знают. После смерти Епифания Полоцкий, оставшись без соперников, начал еще резче отзываться о невежестве москвитян, держал себя заносчиво и гордо, не хотел знать ни Патриарха, ни других духовных властей, даже сочинения свои печатал без благословения Патриарха в дворцовой типографии. Патриарх Иоаким был сильно раздражен против гордого придворного монаха, обвинял его в «хлебопоклоннической ереси» (так как он учил поклоняться хлебу в Евхаристии до времени его действительного пресуществления), называл его орудием иезуитов. Но Полоцкий был недоступен для патриаршей власти, потому что находил себе сильную поддержку в царе и при дворе 13.
Симеон Полоцкий отличался также как проповедник. Живая проповедь, давно уже замолкшая на севере, начала подавать голос с половины XVII века, особенно по примеру южной Руси. Еще Патриарх Никон дозволил Епифанию Славеницкому произносить иногда проповеди, а в 1667 году восточные патриархи Паисий и Макарий преподали благословение прихожанам церкви Иоанна Богослова иметь по их желанию священника-проповедника. Однако для Русской Церкви нужен был пример человека сильного, чтобы ослабить предубеждение народное против проповеди. И таким явился Симеон Полоцкий. Воспитанник южных училищ, даровитый ученик просвещенного и добродетельного Лазаря Барановича, учитель царский, уверенный в благоволении своего венценосного воспитанника, Симеон, с пылким умом, с живым воображением, с жаждой деятельности, свободно стал на кафедру. Успех проповедника был блистательный. Произнесенные им поучения на воскресные дни («Обед душевный», изданный в Москве, 1681) и на праздники («Вечеря душевная», 1683) быстро распространились по России; они стали известные еще прежде, чем вышли из типографии 14. Однако ж новость Полоцкого для иных была странностью, а те, которым не нравилась власть его при дворе, особенно желали найти в новом что-нибудь худое. Патриарх Иоаким с неудовольствием смотрел на проповедника, но не мог запретить ему 15. Впрочем, к чести Полоцкого нужно сказать, что он, не ограничиваясь тонкостями киевской схоластики, имел в виду живые, практические цели и умел приспособляться к потребностям и понятиям слушателей: он сильно укорял духовенство за леность к назиданию паствы, обличал невежество народа, раскола, грязные пороки, суеверия, остатки язычества – веру в волшебство, в нашептывание, заговоры, встречи, приметы, ложные чудеса и святыни, обличал народные игры, праздники Коляды и Купалы, проповедовал необходимость просвещения и обращался к царю с молением об умножении школ и учителей.
Пример Полоцкого не остался без подражателей: в пермских усольях умного Строганова, поощряемый его покровительством, неизвестный по имени, приходский священник городка Орла написал книгу «Статир, или Поучения воскресные и праздничные», подражая, как сам он говорил, поучениям святых отцов – премудрого Кирилла Транквиллиона и «трудолюбивого, разумного отца Симеона Полоцкого». Сей неученый, но со здравым смыслом проповедник умно
