Решено было к ночи добраться до этих гор и там расположиться лагерем. Айртон стал подгонять своих быков, и те, сделав в этот день тридцать пять миль, хотя и несколько устали, но все же дотащили колымагу до подножия гор Буффало. Здесь, под большими деревьями, раскинули палатку. Наступала ночь. С ужином живо покончили: после такого перехода больше хотелось спать, чем есть.
Паганелю первому пришлось нести дежурство. Чтобы не поддаваться одолевавшей его дремоте, он с ружьем на плече прогуливался взад и вперед. Хотя луны и не было, но благодаря яркому сиянию южных звезд ночь была светлая. Ученый развлекался чтением великой книги неба, всегда открытой взорам и представляющей огромный интерес для тех, кто может ее понимать. Глубокую тишину уснувшей природы нарушал лишь звон железных пут на ногах лошадей.
Паганель, предавшись своему астрономическому созерцанию, был занят больше делами неба, чем земли, как вдруг он был выведен из задумчивости какими-то отдаленными звуками. Географ стал внимательно прислушиваться, и, к его изумлению, ему послышались звуки рояля. Несколько трепетно-звучных аккордов донеслось до него. Ошибки быть не могло.
– Рояль в пустыне! – пробормотал Паганель. – Никак не могу этому поверить.
Действительно, это было более чем странно, и Паганель предпочел уверить себя, что это какая-то удивительная австралийская птица подражает звукам рояля, так же как некоторые здешние птицы подражают звукам часов и точильной машины.
В эту минуту в воздухе прозвучал ясный, чистый голос – к пианисту присоединился певец. Паганель слушал не сдаваясь. Но через несколько мгновений он был вынужден сознаться, что слышит чудесные звуки арии «И mio tesoro tanto» из «Дон-Жуана».
«Черт возьми! Как ни удивительны австралийские птицы, но самый музыкальный попугай на свете не может же спеть арию из оперы Моцарта!» – подумал географ и стал наслаждаться мелодией.
Впечатление от этой пленительной арии, раздававшейся в чистом, прозрачном воздухе ночи, было неописуемо. Долго звучал этот голос, чаруя Паганеля; наконец он затих, и кругом снова воцарилась тишина.
Когда Вильсон пришел сменить ученого, то застал его в глубокой задумчивости. Паганель ничего не сказал матросу, а, решив сообщить завтра Гленарвану об этом странном явлении, пошел спать в палатку.
На следующее утро весь лагерь был разбужен неожиданным лаем. Гленарван вскочил на ноги. Два великолепных пойнтера, превосходные образцы легавых собак английской породы, прыгая, резвились на опушке рощицы. При приближении путешественников они скрылись среди деревьев и принялись лаять еще громче.
– По-видимому, в этой пустыне есть какая-то стоянка, – промолвил Гленарван, – а также, несомненно, имеются и охотники, раз налицо охотничьи собаки.
Паганель открыл было рот, чтобы поделиться своими ночными впечатлениями, но тут верхом на великолепных, чистокровных лошадях появилось двое молодых людей. Оба джентльмена – они были одеты в изящные охотничьи костюмы – остановились, увидев путников, расположившихся табором, словно цыгане. Они, казалось, недоумевали, что означает здесь присутствие вооруженных людей, но в эту минуту заметили путешественниц, выходивших из колымаги.
Всадники тотчас же спрыгнули с коней и со шляпами в руках направились к женщинам. Гленарван пошел навстречу незнакомцам и отрекомендовался им. Молодые люди поклонились, и старший из них сказал:
– Сэр, не пожелают ли ваши дамы, а также и вы с вашими спутниками отдохнуть у нас в доме?
– С кем я имею удовольствие говорить? – спросил Гленарван.
– Майкл и Сенди Патерсон – владельцы скотоводческого хозяйства Готтем. Вы уже находитесь на территории этой станции, и отсюда до нашего дома не больше четверти мили.
– Господа, откровенно говоря, я боюсь злоупотребить вашим гостеприимством… – начал Гленарван.
– Сэр, – ответил Майкл Патерсон, – принимая наше приглашение, вы сделаете нам одолжение.
Гленарван поклонился в знак того, что принимает приглашение.
– Сэр, – обратился Паганель к Майклу Патерсону, – надеюсь, вы не сочтете меня нескромным, если я спрошу: не вы ли пели вчера божественную арию Моцарта?
– Я, сэр, – ответил джентльмен. – Аккомпанировал мне мой двоюродный брат Сенди.
– Тогда, сэр, примите искренние поздравления француза, пламенного поклонника музыки! – сказал Паганель, протягивая руку молодому человеку.
Тот любезно пожал ее, затем указал своим гостям дорогу, которой надо было держаться. Лошадей поручили Айртону и матросам, а путешественники, беседуя и восхищаясь окружающими видами, направились пешком в обществе молодых людей к усадьбе.
Скотоводческое хозяйство Патерсонов содержалось в строгом порядке. Громадные луга, обнесенные серой оградой, расстилались вдаль, насколько мог охватить глаз. Там паслись тысячи быков и миллионы баранов. Множество пастухов и еще большее количество собак сторожили это шумное, буйное стадо. Мычанье и блеянье сливались с лаем собак и резким хлопаньем бичей.
На востоке тянулись рощи австралийских акаций и камедных деревьев. Над ними высилась величественная гора Готтем, поднимающаяся на семь с половиной тысяч футов над уровнем моря. Во все стороны расходились длинные аллеи вечнозеленых деревьев. Там и сям виднелись густые группы кустов вышиной футов в десять, похожих на карликовые пальмы. Стволы их терялись в массе узких и длинных листьев. Воздух был напоен благоуханием мятнолавровых деревьев, усыпанных гроздьями белых, тонко пахнущих цветов.
Среди этих живописных групп туземных растений росли также древесные породы, вывезенные из Европы. При виде этих деревьев – персиковых, апельсиновых, смоковниц, яблонь, груш и даже дубов – у наших путешественников вырвалось громкое «ура». Идя под тенью деревьев своей родины, они восхищались порхавшими между ветвями атласными птицами с их шелковистым оперением и иволгами, одетыми словно в золото и черный бархат.
Здесь же нашим путешественникам довелось впервые увидеть менуру – птицу, хвост которой напоминает изящный инструмент Орфея – лиру. Она носилась среди древовидных папоротников, и когда хвост ее ударял по листьям, то казалось почти удивительным, что при этом не раздаются гармонические аккорды. Паганелю захотелось сыграть на этой лире.
В конце широкой аллеи, по сторонам которой росли казуариновые деревья, показался дом Патерсонов.
То был охотничий домик в швейцарском стиле, из кирпича и дерева, прятавшийся среди густых эмерофилис. Вокруг шла увешанная китайскими фонариками веранда, напоминавшая галереи древнеримских зданий. Над окнами спускались разноцветные маркизы, казавшиеся огромными цветами. Трудно было себе представить более уютный, более прелестный и более комфортабельный уголок. На лужайках и среди рощиц, раскинутых вокруг дома, высились бронзовые канделябры с изящными фонарями. С наступлением ночи весь парк освещался белым газовым светом от газометра, скрытого в чаще акаций и древовидных папоротников.
