Не было, однако, того чувства, которое должно быть после тридцатилетней разлуки, ибо духовно мы давно разлучены, после того как жили вместе, изучали «Логику» Милля и курсы римского, уголовного и международного права. Он ушел в эстетику, я в этику, в этический смысл истории и современности; он стал эллином, я остался иудеем. Сообщил мне, что приготовил большой труд по истории греческого театра...
14 сентября (второй день Рош-гашана=1681). Сегодня мне минуло 60 лет. Вступаю в полосу старости. Пока еще не чувствую себя стариком и готов работать с энергией юности, но сознаю, что в любой момент ближайшего десятилетия может наступить перелом. Следовательно, если мне суждено еще прожить это десятилетие, я должен в его пределах закончить всю работу жизни...
В последнее время часто волнует вопрос: для кого я тружусь? Сорок лет назад такой же вопрос волновал поэта Л. Гордона{702} с другой стороны: он видел рост нового поколения, которое покидало еврейский язык ради русского. Мне приходится жить при полном разрушении российского еврейства. Теперь русский язык теряет свое значение по сравнению с национальным или народным языком (еврейским) и с европейскими языками. Чтобы работать для большинства народа, нужно будет писать либо на древнем нашем языке, либо на идиш или на немецком языке, а к концу жизни переход на новые рельсы невозможен. Остается деятельное участие в переводе моих главных трудов при помощи сотрудников...
11 сентября (вечер). Во время нашего раннего обеда пришел С. Гурвич, и с ним вместе мы поехали на заседание сонета в университет. Шум, толки, слухи согнали мой кошмар. Опять говорят о развале советской власти, о бунтах в разбитой армии на польском фронте... Люди мрут как мухи. Сегодня узнал о смерти С. А. Венгерова, который лишь недавно лишился сына и дочери. Вспомнил мимолетную встречу с ним в 1882 г. летом, в редакции «Рассвета»...
12 октября. Перевожу свою обитель на зимний порядок. Сжимаюсь, перемещаю, чтобы сосредоточиться в одной-двух комнатках, ближе к очагу. При перемещении бумаг и книг бывают волнующие часы. Разбирая переписку за много лет, нашел часть писем трагически погибшего Изр. Фридлендера (увы, подтвердилось, что именно он был растерзан грабителями в Подолии вместе с спутником-делегатом). Еще студентом, из Берлина и Страсбурга, он мне писал с 1897-го до 1899 г. Хотел бы написать его некролог, но где? Нет печати, нет литературы. От приезжавшего сюда из Москвы Клебанова{703} узнал, что Фридлендер погиб летом этого года при отступлении красной армии или поляков из Украины: попал между двумя армиями, но убили и ограбили его красноармейцы...
14 октября. Прочел несколько новых нумеров виленской газеты «Тог» от последних чисел сентября. Узнал, что делается в новой Вильне, пережившей столько оккупаций. Литовское правительство в эти дни переместилось из Ковны в Вильну, а тут на Вильну наступает польская армия, отгоняя красную армию. Посреди этой сутолоки наши виленцы (д-р Шабад и др.) занимаются культурным строительством. Умудрились даже праздновать мой «юбилей», который я предотвратил здесь. Устроили собрание с речами, решили послать мне приветствие с предложением помочь им строить высший институт еврейской науки... Победы Польши в последние недели тоже сопровождались погромами, особенно там, где евреи (бундовцы и коммунисты) стояли во главе управления при большевиках.
17 октября. Три дня в беготне по заседаниям и по другим делам. Заседания с ревизорами из Москвы в ритуальной комиссии (в Архиве Сената) и Еврейском университете, затем сегодняшнее пешее хождение. Утро мрачное, зловещее. Шагаю при холоде и резком ветре через Троицкий мост и Марсово поле, читаю вступительную лекцию в университете (теперь Институт еврейских знаний) о иудео-эллинском периоде, при переполненной аудитории, сижу на студенческой сходке, затем выслушиваю сообщение о наших переговорах с ревизорами, проект С. Гурвича о компендиуме еврейских знаний, который будет издаваться в Берлине, наконец, последний разговор с пришедшим ревизором Литваковым. Возвратился домой в 6-м часу вечера. Снег с дождем, буйный ветер, разъяренная Нева, окоченевшая рука, держащая на голове край срываемой ветром шляпы...
25 октября. …Мой виленский издатель Марголин после шестилетнего отсутствия явился с кучей выпусков моей «Истории» в еврейском переводе (с старого издания). Три дня томил меня договорами, претензиями и издательскими крючками. Сначала обрадовался ему, пришельцу из оторванной Литвы, но к концу он опротивел мне своими коммерческими замашками...
3 ноября. Смесь научной работы и хозяйственной возни. Вчера рано утром такая сцена: вдруг водопровод испортился, а дома ни кружки воды. Вооружился большим ведром, иду к соседям — тоже нет воды. Встречаюсь с проф. Гр[едескулом], тоже идущим с ведром. Выходим на улицу, врываемся в соседний дом и наливаем воду из крана в грязном месте, под брань какой-то злой бабы. После завтрака хождение в Дом ученых за недельным пайком...
9 ноября. Ходил по унылым улицам в дни советского праздника, вчера и третьего дня. На улицах, среди наклеенных праздничных плакатов, значится под одним рисунком:
У печей стоит рабочий, у печей,
И кует он беспрерывно сталь мечей, сталь мечей.
Да, таково пророчество Иесайи «И сломают мечи на плуги» — наизнанку...
23 ноября. Составил большую часть главы о Польше. А между тем совершились события: крымская белая армия Врангеля совершенно разбита.
28 ноября. Маленький перерыв, заполненный побочными работами: редактированием погромной книги (том II: материалы для истории погромов 1881 г.). Сегодня в нашем университете участвовал в публичном докладе о библейском законодательстве и кодексе Гаммураби. Перед лекцией подошел служащий в канцелярии и подал даяние университета: три фунта хлеба. Я вынул книги из портфеля и положил туда хлеб. «Вот как портфель ученого превращается в суму нищего.», — сказал я близстоящему человеку.
29 ноября. Сегодня, читая на Каменноостровском проспекте газету на стене, узнал о смерти Ан-ского в Варшаве. Не удивился: ведь теперь жатва смерти. В памяти многое зашевелилось. Первая встреча с Ан-ским в хмурый ноябрьский день 1905 г., в редакции «Восхода» на Лиговке, когда начали печататься мои «Уроки страшных дней»: горячая беседа обо всем, что тогда волновало, и дружеское прощание. Следующей весной он полемизировал со мною в статьях «Уроки страшных веков», а с конца 1906 г., после моего переезда в Петербург, мы встречались часто. Особенно сблизились в 1909 г. в редакции «Еврейского мира», затем в Литературном обществе, в Историко-этнографическом и в «Объединенной национальной группе» («Фолкспартей»), Его натура perpetuum mobile и скачки в области идей привели в последние годы к охлаждению между нами, но отношения оставались вполне корректными. Я с болью смотрел, как сгорал этот человек, вечный скиталец: в мирной этнографической экспедиции, в военной экспедиции на фронте погромов в
