получением письма, просматривал случайно принесенный нумер «Еврейской трибуны», выходящей в Париже. Я наткнулся на заметку из «Jewish Chronicle», где д-р Вишницер напечатал статью по поводу моего 60-летия, а редакция выразила желание, чтобы западные ученые присылали мне новые труды по еврейской науке, не доходящие до России...
13 февраля (вечер). …Вернулся сегодня из университета после беседы с читающими заграничную прессу (служащими в советских комиссариатах). Принес с собою кучу нумеров «Еврейской трибуны» прошлого года и погружен теперь в чтение их. Многое узнал о том, что делалось вне нашей тюрьмы. Страшный рост антисемитизма в Европе, теперь на почве большевизма. И все же собираюсь эмигрировать в эту Европу, если тюремщики выпустят...
20 февраля (воскресенье, сумерки). Странны, фантастичны в моей тюремной жизни эти воскресные дни. Целую неделю сижу в своей каморке и лихорадочно работаю над «Историей» (сейчас стою на франкизме, о чем писал еще в 1883 г.), никого не вижу, никто в мою обитель на окраине города не приходит (трамваи совсем не ходят). А в воскресенье утром в университете ждут желающие говорить со мною. Сегодня, только вошел с мороза, встречают меня двое берлинцев и просят дать им экземпляр третьего тома моей «Истории» для немецкого издательства «Jüdischer Verlag». Там не знают, что за последние семь лет я много писал, но ничего не печатал. А между тем там, видно, печатается немецкий перевод моего прежнего устарелого издания. Сноситься же с Берлином не могу: почта в России почти упразднена внутри страны, а тем более для заграничной переписки...
22 февраля (вечер). Целый день сегодня в хождениях, характерных для нашего положения. Утром отправился в далекий «Hotel International» к той иностранке, которая должна была передать мне подробности поручения «Jüdischer Verlag«. Берлин вообще превратился теперь в центр еврейского и даже русского издательского дела. Значит, мое влечение туда не напрасно, и теперь я еще более страстно рвусь в эту Мекку, где смогу исполнить свой обет. Успокоился также относительно вопроса, не умру ли я там с голоду. Оказывается, берлинское издательство оплачивает авторский гонорар весьма прилично. Передал иностранке письмо и книгу «Новейшей истории» для перевода[105]; это пойдет через Германскую миссию и дойдет до Берлина очень скоро. Значит, одна связь с миром восстановлена. Но как пережить здесь остающиеся месяцы, в городе, обреченном на гибель? Был на обратном пути в Доме ученых: академический паек уже низведен до жалкого минимума... Собрание уполномоченных от ученых учреждений постановило просить советское правительство выпустить желающих ученых за границу, если оно не может их кормить, но, конечно, получится грубый отказ.
27 февраля (воскресенье, вечер). Уже несколько дней в городе тревожно. На уцелевших заводах волнуются рабочие, выносят резолюции о негодности советской власти, не могущей дать хлеб и топливо населению, требуют свободы торговли, свободы собраний, печати и даже учредительного собрания. На Васильевском острове чуть не дошло до перестрелки между рабочими и военными курсантами... Пока объявлено военное положение в Петербурге: хватают, арестовывают. Забрали Штернберга, старого больного эсера, в последние годы отставшего от политики. Возобновился террор «чрезвычайки». В ежедневно расклеиваемых воззваниях дурачат рабочих разными посулами, идиотскими доводами, что «учредилка» и царизм одно и то же. В газетах лгут, что во всем мире голод еще хуже, чем в России, что скоро весь мир будет большевистским...
4 марта (сумерки). Вчера утром, направляясь в Дом ученых за пайком, прочел на углу «правительственное сообщение»: в Кронштадте восстание матросов, принявших резолюцию эсеров. Арестован комиссар Балтфлота Кузьмин{709}, который еще на днях призывал к подавлению голодного бунта в Петербурге. Здесь объявлено «осадное положение», после «военного» минувшей недели... Шел пешком на Миллионную улицу и обратно, по тающему снегу, и думал: неужели спасение близко? Если за флотом Кронштадта стоит французская эскадра в Ревеле или Гельсингфорсе или по пути туда, а на границах находятся те, кто готовы принять власть (Чернов{710} и др.), то это дело серьезное; но ведь эсеры против иностранной интервенции. В Петербурге настроение красной армии таково, что она против красных матросов едва ли пойдет, а рабочие массы возмущены последними репрессиями и ждут спасителей с хлебом и топливом. Но с другой стороны, неизбежен промежуток анархии и... еврейский погром.
...Погрузился в чтение заграничных газет за последние месяцы. Их принес мне целую кипу M., общие и еврейские, на русском, еврейском, немецком, английском и других языках. Мне уже стала ясна картина жизни еврейства во всей диаспоре и в Палестине... Я жадно ловил вести о воскресающей жизни духа, о новых книгах. Их много выходит, особенно в Берлине. Преобладают переводы. Из одного объявления узнал, что моя «Новейшая история» появилась уже в солидном немецком переводе в двух томах (1789–1881). В некоторых газетах сообщено о моем переезде в Литву при содействии литовского правительства...
6 марта (воскресенье, вечер). Приехал Троцкий с военной свитой и объявил Кронштадту ультиматум: если не сдастся, он будет уничтожен, т. е. будет бомбардирован и погибнет даже гражданское население. Сегодня мне передали читавшие кронштадтскую резолюцию, что требования ее самые умеренные: не учредительное собрание, а только свободные выборы в Советы на основании избирательного права для всех трудящихся с тайным голосованием. И даже эту резолюцию советская власть отвергла и запрещает ее публиковать, ибо тогда даже для слепых станет ясно, на чем эта власть держится. Если допустить к выборам всех крестьян и рабочих, независимо от партии, то при тайном голосовании по совести большевики окажутся везде в ничтожном меньшинстве; откроется, что ничтожная горсть насильников управляла Россией 3½ года...
9 марта. Уже два дня бомбардируется Кронштадт, а результаты неизвестны. По лживым официальным газетам, полным истерических прокламаций, нельзя судить о положении: сражается ли красная армия, или отказывается расстреливать братьев... Черный день сегодня: нездоровится, и есть опасение, что совсем расхвораюсь. В воскресенье, когда ходил в университет, сильно прохватил ветер, а я был одет по-весеннему. Боюсь повторения инфлюэнцы 1917 г., которая так подорвала мои силы. В последние дни весь погрузился в чтение материалов для главы о Германии...
10 марта. …Больной, с несколько повышенной температурой, позволяю себе роскошь лежать в постели пару часов после обеда. Уже полгода мой былой послеобеденный отдых превратился в спартанское сидение в кресле с головой, прислоненной к стене... Сегодня прочел у Виктора Гюго строки, прекрасно выражающие и мое восприятие Бога. В стихотворении «A l'évêque qui m'appelle athée» («Епископу, называющему меня атеистом») поэт говорит:
Mais s'il s'agit de l'être absolu, qui condense
Là haut tout l'idéal dans toute l'evidence,
De l'être dont je
